Жека заходил ко мне колоть антибиотики и столько раз рассказал про то, как любит ванну с пенкой, что я сжалилась и отпускала его после укольчика купаться. Первый раз он сидел там два часа, помыл голову по очереди тремя шампунями, потом завалился на хозяйскую кровать и, когда я пыталась его оттуда согнать, попросил меня оставить его в покое и дать ему три минуты побыть счастливым.
Принять душ, если ты живёшь на улице, – это большая проблема. В Москве есть несколько дезинфекционных станций – «бань». Бездомные время от времени ходят туда «на прожарку»: нужно раздеться, пройти в комнату для дезинфекции – там тебя из шланга обработают от кожных паразитов и всего такого. Потом можно идти мыться, потом – зайти к дежурному врачу. Обычно там большая очередь, да и каждый день не походишь, слезет кожа.
Другой вариант для мытья – Армия спасения, у них там около шести душевых, точно не помню. Перед этим жариться не нужно, в принципе, тебе даже дадут чистый полотенчик и тапки и что-нибудь, во что можно переодеться после мытья, пока твои шмотки стираются и сушатся. Проблема в том, что вода не всегда тёплая и бездомные побаиваются там что-нибудь подхватить, даже в тапках. Медицинский кабинет в Армии тоже есть, там дежурит санитар: если с бездомным что-нибудь не очень страшное, он поможет, перевяжет, помажет – ну или направит куда-то дальше. Женя как-то сильно забухал – он много лет дышал лаком для работы по дереву, – красной морилкой, – и неделю жил в кустах у железной дороги. Когда ему хотелось есть, он забирался в зоомагазин по соседству и воровал оттуда вискас. Выглядел он спустя эту неделю ужасно, и когда он пришёл в себя, поехал в Армию привести себя в порядок. Там обнаружил, что пошёл красными пятнами, и испугался, что у него краснуха или лишай. Санитар его покрутил, пощупал и сказал, что, похоже, Жеку накусали муравьи. Ну ещё бы, столько проваляться в канаве, было же уже как раз тепло, муравьи там что-то строили. Надеюсь, после этих удручающих событий они выжили.
Часто ребята купаются в раковинах в общественных туалетах. В этом плане популярны толчки в крупных торговых центрах у вокзалов, типа «Атриума» и «Европейского»: по утрам бездомные ходят туда побриться и подмыться, иногда они раздеваются по пояс и споласкиваются целиком. Горячей воды там тоже часто нет, мне всё жаловались на замёрзшие груди и гениталии.
Инициативы по возможности собирают для клиентов наборчики из щеток, станочков, трусов и цитрамона – каких-то простых вещей, с которыми жизнь становится лучше. Но тут много тонкостей: вроде того что одноразовые станки так-то неудобные, многие наконец бросают бриться, потому что мучаются бесконечными раздражениями. Женя вот страдал от этого не по-детски, ему мало того что царапало рожу, так он ещё очень щепетильно относился к остальной растительности на теле и с несчастнейшим видом чесал лобок целыми днями после того, как что-то там делал этим маленьким одноразовым станочком. Иногда он принимался отращивать «испанскую бородку»: такой кустик вокруг рта. Говорил, что это делает его мужественней. Как по мне, так вид у него с этой испанской бородкой был ещё более дикий, чем обычно. Подозреваю, что испанца в Жеке будила исключительно накатывающая временами усталость от выскребания лица малопригодным для этого, хоть и халявным, инструментом.
Это ужасно, как ты должен вывернуться, просто чтобы помыть себя. Какие-то базовые штуки, тело, достоинство: это сложно сберечь на улице, но если не сбережёшь, то быстро опустишься или свихнёшься, все это знают. Голод в этом смысле ещё не главная проблема, поесть, по крайней мере пока мы в Москве, в сто раз проще, чем выстирать, – или ещё хуже, высушить – вещи.
Другая проблема – это сон. Есть такое всем знакомое ощущение, которое появляется, когда несколько раз спишь не пойми как. Всё мутно, всё под водой: и город становится таким осклизлым, а мысли такими неточными. Бездомные спят так месяцами, кто-то – годами. Меня одно время умиляло, что они засыпают везде, где вы на три минуты присели спокойно: в метро, в такси, в очередях. Потом я попыталась представить, как они себя чувствуют, и веселья у меня поубавилось. День за днём пара часов беспокойного сна: ребята рассказывают, что умеют спать только одним глазом, а вторым всегда смотрят по сторонам.
Они не ночуют на вокзалах, оттуда их разгоняют в последнее время. На Ленинградском или на Казанском, не помню точно, можно перекантоваться, если купить билет на электричку. На вокзале можно коротать дни, там есть розетки, дешёвый кофе, санузлы, компания. Можно пострелять денег и сигарет. Но это достаточно закрытая локация: там все друг друга знают и работает строгая иерархия. Встанешь на чужую точку – с тобой серьёзно поговорят. Бездомные не заинтересованы в том, чтобы на вокзалах их было слишком много. Хочешь поселиться там, где уже прижилась группа, – соблюдай правила, которые тут заведены, и приноси пользу. В условиях нужды человек человеку волк.
Спят в подъездах, иногда они их нормально обживают, приносят матрас, одеяло – и живут. Если подъезд незнакомый, то спят там сидя, у батареи, на верхних этажах: под задницу стаскивают из-под двери коврик для ног – чтобы не простудить почки. Собственно, вот куда эти коврики вечно деваются. Особый шик – это лампы, которые реагируют на движение. Так бездомный понимает, что кто-то идёт – просыпается от включившегося света, и все хорошо, он на стрёме. В подъездах ночевать опасно, тут могут наехать, зажать, порезать – это закрытое пространство, оттуда сложно сбежать в случае чего. Правда, если дом хороший, то ребятам удаётся поспать четыре-пять часов.
Можно спать в электричках: ехать круг «на собаке», которая катит куда-нибудь в глубокое Подмосковье. Оттуда особо не гонят, если вы не буяните, – могут, правда, отправить всех в первый вагон, это который с толчком и самый вонючий, и иногда его не отапливают, чтобы запах был не такой убойный. В электричках тоже случаются ссоры и драки, сон там неровный, холодный – устают спина и ноги. Ногам бездомного вообще сильно достаётся, часто долго нет возможности снять обувь, высушиться, размяться: бывает, что ступни опухают – это суставы; или начинают загнивать, и на ногах открываются язвы – это от сосудов. Больные сосуды – бич уличной жизни. Плохая еда, холод, вещества и инфекции: вены забиты, сердце на пределе.
Бездомные редко живут по двое, ещё реже – поодиночке, обычно они семейничают, вроде как в колониях – собираются небольшой группой и делят бытовые сложности: делят еду, деньги, лекарства. Вместе проще и безопасней. Иногда внутри семьи возникают сексуальные связи, бывает, что сексом занимаются при всех, на общей ночёвке. Есть бездомные, которые вместе долго, и их чувства друг к другу хорошо просматриваются. Чаще всего парочка не болтается на улице систематически: время от времени они выбираются на съёмное жильё или уезжают к родственникам. У нас такие были, молодой парень и его подруга – она постарше. Мир улицы жесток со всеми, но к женщинам жесток по-особенному. Стигматизация бездомной женщины в чём-то сопоставима со стигматизацией педофила или рецидивиста-насильника: есть группы, настолько задавленные изоляцией, что их, в общем, и нет. Такие призраки от общественного сознания, сохранённые в нём как миф, как неясный образ, как страшная байка: крепко закутанная баба в подземном переходе. Без лица, с уснувшим – или умершим – младенцем на руках. Наша знакомая сильно пила, очень болела, у неё отказывали ноги. Парень мечтал её вытянуть. Было как-то раз, что она надолго попала в больницу, а он за это время нашёл работу, снял квартиру и ждал. Её выписали, она в тот же день двинула на Киевуху. Друзья с вокзала ему звякнули, рассказали, что она появилась и бухает с ними: забирай её скорей и всё такое. Он поехал забирать. Она уговорила его выпить с ребятами, по чуть-чуть. Пробухали всё: работу, квартиру, зарплату. Парень, впрочем, не отчаивается. Говорит, что однажды она будет дома, а пока ей непросто после всего, что с ней было, что нужно время. Дружба и любовь на улице навсегда останутся для меня загадкой.
3
Представь себе: лето, вечер, жарко. Все за день накорячились, но всё равно отчего-то живенькие, как на праздник. Часов в 6–7 приезжает машина, такая состоятельная. Шофёр помогает выйти двум девчонкам. Воспитательницы просят помочь им с чемоданами, и чемоданы тут же расхватывают.
Одна из девчонок ушла в комнату, и все дети вместе с ней, а вторая задержалась чего-то там у машины. Я подошёл к ней самый последний и спросил по-русски: «Вам не помочь?» Таким макаром мы познакомились, звали её Илишей. Первый раз тогда она улыбнулась мне. Я проводил её до комнат. Потом мы дежурили с пацанами возле двери – любопытно, американцы же приехали. Воспиталка нас разогнала. На следующий день сразу после учёбы мы поехали к ним. Побросали возле крыльца велосипеды и бегом наверх. Сели вкруговую и начали знакомиться уже по-человечески, по конкретике. В общем, оказалось, что они приехали проповедовать Иисуса Христа: на всё лето – к нам.
Мы с Илишей начали хорошо общаться, в итоге – подружились. Вместе пололи эти бесконечные поля. Были неразлейвода. Единственное, что нас разделяло, – это ночь. Правда, тут нам воспиталки помогали. В тихий час Вера Васильевна говорила: «Все уснут, я тебя толкану, она тебя ждёт». И она меня правда ждала. Я потихонечку-потихонечку вставал, чтобы дети не видели – Илиша всегда стояла внизу, у лестницы. Брала корзину или сумку, мы шли на поле. Я с ней первый раз узнал, что такое летучий змей. Она меня снимала на камеру: «Джон, расскажи о себе». Снимала, чтобы родителям там у себя в Колорадо показать. Чтобы поговорить с ними и меня усыновить.
Она снимала, как я со змеем: она его сложила, а я бежал. В говно ещё вляпался в коровье – ну это тебе так, для истории, а то я уже сам чувствую, как слишком сладко рассказываю. В общем, гуляли мы с ней допоздна. Уже отбой прозвенит. Ночная знала, что мы в хороших отношениях, всякое нам позволяла. Илиша даже со мной в палате спала, в одной кровати. Я помню, она пришла в серых шортах, а я показал, где моя кровать. Я малолетка был, я не понимал. Видел, что там всё нормально, какие-то там горки были у неё, где нужно, и ямки тоже, но мне это как будто было не интересно. Она залезла ко мне под одеяло, так мы и уснули. Это был счастливый момент, таких в жизни не так уж много.
Мы жили с ней очень тесно. Она сказала, что хочет меня усыновить, сказала: «Но есть маленькая проблема, Джони – мне нужно выйти замуж».
Детей, которые хорошо себя вели, на лето отправляли в лагерь. На одной половине лагеря жили американцы, на второй мы, детдомовцы. Все мечтали туда попасть. У меня с поведением, ты уже догадываешься, было плохо.
Однажды наша группа была на картошке. Вот я сижу, перебираю, весь грязный, пыльный. За мной прибегает Вадик – это тоже друг мой – и говорит: «Тебя к директору». Я давай перебирать, что я такого сделал. Вроде не воровал ничего сверхъестественного, не убегал в последнее время. Прихожу, здороваюсь. А она такая крупная была, директор, капец. Нависает так, значит, и говорит мне: «Знаешь, что у меня в руках?» Там была бумажка, билет. «А знаешь, кто тебе его купил? Илиша купила тебе билет, чтобы ты поехал. По-моему, ты этого не заслуживаешь». У меня радости полные штаны. Она меня предупредила: если до лагеря будешь плохо себя вести, то никуда тебя не отпустят. Как же я тогда терпел: терпел всякие эти полдники, избиения – только чтобы поехать.
Нас собрали. Ночь я не спал, ждал этого дня незнамо как. Наступает утро, часов в 10 нас собирают в автобус и отвозят в Суздаль, в пионерский лагерь «Автомобилист».
Нас привезли прямо к корпусу, дверь открылась, я самый первый вылетел из автобуса. Бегу-бегу-бегу, спрашиваю, где Илиша.
Она сидела рядом со сценой, а вокруг неё очень много детей собралось, и она как раз проповедовала библию. Я подкрался сзади и так легонько за плечо её. Она повернулась, увидела меня. Мы обнялись. Детей на хуй с пляжу – ну не сразу, а так, тактично – и гулять. Она купила нам похавать, просила рассказывать как-чего. Мне скрывать было нечего, она же меня знала изнутри.
Я ей всё рассказывал. Вечером был праздник – царя, этого, который в воде живёт. Меня нарядили – намазали. Американцы же не любят маски, они рисуют. Я играл тритона, наказывал разбойников, которые утонули в бассейне. Илиша это всё снимала на камеру, ржала. Какой из меня актёр на тот момент, ну.
Вечером мы пошли на дискотеку. У меня с ней был маленький гимн. I believe in you называется. Она тайком от меня попросила поставить. Как мы с ней танцевали – от души. Это не медляк, она ритмичная такая. Хотя и медляки мы танцевали тоже. Она высокая такая была, и я – карлик, ещё меньше, чем сейчас. Я её обнимал за поясницу, хотя рост мне как раз позволял взять её за задницу – я не стал. Дышал ей прямо в пупок.
Вечером после тихого часа она заходила к себе, переодевалась. Она носила шорты, они болтались коротко-коротко. И сандалии на голые ноги. По вечерам мы ходили купаться на Клязьму, не стеснялись друг друга, выжимались задница к заднице – она купальник, я труселя. Я же пиздюк был, лет 10–11. Она учила меня купаться, но купаться я до сих пор не умею, могу так, у бережка полежать. Илиша брала с собой арахисовое масло: она меня к нему приучила. Я очень любил. Однажды сожрал целую банку, дристал дальше, чем видел; меня потом углём откармливали.
После речки шли на ужин. Они – иностранцы – сидели отдельно. Так нет бы жрать, Женечка всё время втихушку пялился на неё. Она на меня посмотрит и раз – макарончик такой возьмёт, начнёт засасывать, я представлял, что это червяки такие длинные. Они ещё были красные, с кетчупом. Как-то раз она уронила на себя эти спагетти, как раз промеж ног, я сказал, что похоже на кровушку. Она, бедняжка, очень стеснялась.
Вот так мы танцевали, ели, за грибами ещё ходили утром с ней.
В один из походов что-то там такое произошло, я не помню. Но сам факт: я её обидел. Она сидела плакала на пеньке. Рядом с ней стояла банка черники. Я извинялся, я до сих пор помню вкус её слёз. У неё текли сопли, а мне было плевать. У неё текли слезы, а мне было плевать. Я вытирал ей лицо своей рубашкой: нос, и рот, и щёки. Когда мы пришли в лагерь, ребята меня спрашивали, что случилось. Все заметили, что она плакала. Она им сказала, что упала.
Однажды я заболел, и она не отходила от меня. Её даже воспиталка гнала, а она ей: «Нет». Она лежала со мной, лечила меня, бегала в аптеку в город, потому что не доверяла местным врачам.
Потом смена закончилась. Мы ходили на прощальный костёр. У Илиши кое-что для меня было, но она мне, зараза, не казала свой подарочек. Мы сидели, плакали, потом полночи гуляли вместе. Блять, как же мы гуляли с ней. Луна светит, лес шумит, и мы идём по асфальту, под ручку, босиком, и асфальт горячий. Наши тени сзади, такие длинные.
Кружочек мы сделали, и она типа пошла спать. На самом деле не спала, я не спал тоже. Я знал, что если я сейчас уеду, то, наверное, её уже не увижу. Не будет больше её взгляда, её прикосновений, её доброты. Она дала мне ту ласку, которую не дали мне приёмные родители, которую потом не дадут подружки. Ни с одной девочкой такого больше не было.
Наступило утро. Мы собираемся. Я долго собирался специально, ждал, когда она придёт. И она прибежала, принесла мне магнитофон свой маленький, однокассетный. Принесла большого медведя. Немного денег дала, сладости. Мы попрощались с ней.
Когда отъезжал автобус, у меня там голова, наверное, повернулась на 180 градусов – я всё смотрел на неё, пока было хоть что-нибудь видно. Я просто не мог её отпустить, оставить. Она плакала. Я вообще не люблю, когда девчонки плачут, я тогда начинаю сам плакать. Это всё моя женственность.
Я приехал в детский дом, прослушал кассету. Она оставила мне запись. Ну так, коротко и ясно: о том, как она любит меня, будет скучать и всё такое. Я чуть не умер, пока слушал. У меня аппетит пропал, я не спал. Только под утро иногда засыпал ненадолго. Мишку обнимал, говорил «Илиша». Потому что мишка была Илиша.
Проходит время, я чуть-чуть остываю. Однажды в очередной раз вызывает меня директор. Мы как раз с пацанами ночью, так сказать, сходили поплавали. Залезли на дачу к одному херу, понаворовали малёк. Я думал, по этому поводу меня и вызывают. А она говорит, что мне Илиша купила второй билет. Я был самым счастливым человеком. С этого момента я перестал спать вообще. Я сижу за уроками – клюю носом. Вечером пацаны меня зовут там почудить что-нибудь, а я никакой, сплю походя. А ночью, когда наконец-то ложись и спи, я не мог уснуть.
Вот наступает этот день, все дела. Автобус подъезжает к воротам пионерского лагеря, а там уже Илиша стоит со своей младшей сестрой и с подругами. Всё оставшееся время мы находились вместе. Чего мы только не делали. Был там конкурс один: с волосами там надо было начудить, с волосами друга. А у тебя руки связаны, и ты должен что-то делать без рук. Я пытался что-нибудь сделать ртом, всю её обслюнявил. Так головой крутил, что чуть шею не вывихнул, чтобы там косичку хотя бы заплести какую-нибудь. На танцах нам не было равных. Мы танцевали всегда как в последний раз. Вспотевшие, сырые, все дела, потом бегали на речку. Ебать, аж стыдно было – не знаю, почему, но тогда всё бельё, когда намокнет, просвечивало. У меня стручок торчит, у неё – соски. А как красиво там было: звёзды светят, комары кусают.
И вот заканчивается моя вторая смена. Мы на всю ночь зависли с ней. Сидели на поле, над Клязьмой. Прощались. Она снова записывала меня на камеру, чтобы я так, через экран, познакомился с её родителями. Они хотели меня усыновить, забрать в Америку. Снова наступило утро, и я уехал. Я чувствовал, что мы расстаёмся навсегда. Не совсем так оно получилось, пару раз мы с Илишей после этого виделись, но это уже другая история.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51881604&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
