Оглядывая свои владения, я думаю: «Что тут еще есть желтого?»
Рисую еще один банан. А потом еще восемь.
три посетителя
У меня трое посетителей – женщина, мальчик и девочка.
Я расхаживаю для них по своим владениям. Я болтаюсь на качелях. Я съедаю три банановые шкурки кряду.
Мальчик плюет на мое стекло. Девочка бросает в меня пригоршню гравия.
Иногда я рад, что тут есть стекло.
мои посетители возвращаются
После представления плююще-швыряющие дети возвращаются.
Я демонстрирую свои внушительные клыки. Я плещусь в грязном бассейне. Я рычу и ухаю. Я ем, снова ем и ем еще немного.
Дети бьют себя в свои тощие груди. Они снова бросаются камешками.
Я бормочу: «Скользкие макаки». Я бросаю в них свой катыш.
Хотел бы я, чтобы здесь не было стекла.
жаль
Мне жаль, что я обозвал детей скользкими макаками.
Маме за меня было бы очень стыдно.
джулия
Джулия, как и плююще-швыряющие дети, тоже ребенок – но это, в конце концов, не ее вина.
Вечерами, пока Джордж, ее отец, убирается в магазине, Джулия сидит у моих владений. Она могла бы усесться где угодно – у карусели, в опустевшем ресторанном дворике, на покрытой опилками арене. Но я не выдумываю – она всегда садится рядом со мной.
Думаю, это потому, что мы оба любим рисовать.
Раньше в уборке помогала и Сара, мама Джулии. Но потом она заболела, стала очень бледной, ссутулилась и приходить перестала. Каждый вечер Джулия предлагает Джорджу свою помощь в уборке, и каждый вечер он твердо отвечает: «Домашнее задание, Джулия. Пол все равно опять испачкают».
Домашнее задание, как выяснилось, это что-то связанное с остро наточенными карандашами, толстыми книгами и тяжелыми вздохами.
Я очень люблю грызть карандаши, так что и с домашним заданием наверняка отлично справился бы.
Иногда Джулия дремлет, порой читает свои книги, но чаще всего рисует и рассказывает мне о том, что случилось за день.
Я не знаю, зачем люди разговаривают со мной, но делают они это часто. Может быть, думают, что я их не понимаю.
А может быть, потому, что я не могу ответить.
Больше всех других предметов Джулии нравятся естествознание и изобразительное искусство. Она не любит Лилу Бёрпи, которая смеется над ее старой одеждой, и Дишон Уильямс, которая тоже смеется над ней, но только не так обидно. Джулия хочет стать знаменитым художником, когда вырастет.
Иногда Джулия рисует меня. Я получаюсь у нее элегантным красавцем с серебристой спиной, мерцающей, словно мох под лунным светом. И я никогда не бываю у Джулии злым – таким, как на рекламном щите у шоссе.
Хотя всегда выгляжу немного грустно.
рисуя боба
Мне очень нравятся портреты Боба, которые рисует Джулия.
Она рисует его летящим через страницу – такое смазанное движением пятно меха с лапами. Она рисует его неподвижным, выглядывающим из-за мусорного ящика или мягкого холма моего живота. Иногда в своих рисунках Джулия украшает Боба крыльями или львиной гривой. А однажды она нарисовала его с черепашьим панцирем.
Но самым замечательным из того, что Джулия подарила Бобу, стал не очередной рисунок. Она дала Бобу имя.
Никто не знал, как обращаться к Бобу. Время от времени работники торгового центра пытались подобраться к нему с какой-нибудь приманкой. «Сюда, песик», – подзывали они, держа в руке палочку картошки фри. Или же: «Ко мне, собачка, хочешь кусочек сэндвича?»
Но он всегда ускользал в тень еще до того, как к нему успевали подобраться.
Однажды Джулия решила нарисовать песика, свернувшегося в углу моих владений. Сперва она долго глядела на него, покусывая ноготь большого пальца. Ясно было, что она смотрит на него точно так, как художник смотрит на мир, – пытаясь постичь его.
И вот она наконец взяла карандаш и принялась за работу. Закончив, Джулия подняла листок.
И на листке был он – маленький пес с большими ушами. Смышленый и милый, вот только взгляд у него был печальный.
Под рисунком толстыми уверенными линиями были прочерчены и обведены большим кругом три знака. У меня не было никаких сомнений, что это слово, хотя прочитать его я и не мог.
Отец Джулии взглянул на рисунок из-за ее плеча. «Один в один, – сказал он, кивая. А потом ткнул пальцем в обведенные знаки: – А я и не знал, что его зовут Боб».
«Я тоже, – ответила Джулия и улыбнулась. – Я поняла это, только когда его нарисовала».
боб и джулия
Боб не позволяет людям прикасаться к нему. Говорит, что от их запаха у него ухудшается пищеварение.
Но теперь я то и дело вижу, как он сидит у ног Джулии, а ее пальцы нежно перебирают шерсть за его правым ухом.
мак
Обычно Мак уходит сразу после вечернего представления, но сегодня он засиделся в своем кабинете допоздна. Закончив наконец все дела, он подходит к моим владениям и долго смотрит на меня, время от времени прикладываясь к коричневой бутылке.
Джордж с метлой в руке останавливается рядом с ним, и Мак говорит все то же, что обычно: «Как тебе вчерашний матч?», и «Сейчас дела не очень, но все наладится, вот увидишь», и «Не забудь вытряхнуть все урны».
Потом Мак смотрит на рисунок, которым занята Джулия, и спрашивает: «Что ты рисуешь?»
«Это для мамы, – отвечает Джулия, – летающая собака. – Она поднимает листок и оценивающе разглядывает его. – Мама любит самолеты. И собак».
«Гм… – неуверенно мычит Мак, а потом поворачивается к Джорджу: – Кстати, как там дела у жены?» «Да все то же, – отвечает Джордж. – Бывают хорошие дни, бывают плохие».
«Ну да, как у всех нас», – говорит Мак.
Он поворачивается к дверям, а потом останавливается. Запустив руку в карман, Мак выуживает оттуда смятую зеленую купюру и сует Джорджу.
«На вот, – говорит он, коротко пожав плечами, – купи девчушке еще карандашей».
Мак уже почти исчезает за дверями, когда Джордж наконец выкрикивает: «Спасибо!»
не спится
«Стелла, – говорю я, когда Джулия и ее отец уходят домой, – я не могу заснуть».
«Ну да, как же, – откликается она, – ты же король всех сонь».
«Ш-ш-ш, – шипит Боб со своего лежбища у меня на животе, – мне снится картофель фри с чили».
«Устал, – говорю я, – но спать не хочется».
«И отчего же ты устал?» – спрашивает Стелла.
Я некоторое время думаю. Это сложно выразить словами. Гориллы по природе своей не жалобщики. Мы мечтатели, поэты, философы и любители вздремнуть.
«Точно не знаю. – Я бью по висящей шине. – Может, я немного устал от своих владений».
«Потому что это – клетка», – говорит мне Боб.
Порой он бывает не слишком тактичен.
«Знаю, – говорит Стелла. – Это очень маленькие владения».
«А ты очень крупная горилла», – добавляет Боб.
«Стелла?» – окликаю я.
«Да?»
«Я заметил, что сегодня ты хромала сильнее, чем обычно. Нога беспокоит?»
«Чуть-чуть», – отвечает Стелла.
Я вздыхаю. Боб устраивается поудобней. Его уши подергиваются, из пасти капает на меня слюна, но я не против. Я привык.
«Попробуй что-нибудь съесть, – говорит Стелла. – Это всегда поднимает тебе настроение».
Я съедаю старую потемневшую морковку. Это не помогает, но Стелле я ничего не говорю. Ей надо поспать.
«Или можешь попробовать вспомнить какой-нибудь хороший денек, – предлагает Стелла. – Я сама так делаю, когда не могу заснуть».
Стелла помнит каждый миг своей жизни с момента рождения – каждый запах, каждый закат, каждую мелочь, каждую победу.
«Ты же знаешь, я мало что могу вспомнить», – говорю я.
«Есть разница, – мягко говорит Стелла, – между “могу вспомнить” и “хочу вспомнить”».
«И правда», – признаю я. Вспоминать забытое непросто, но у меня на это есть уйма времени.
«Воспоминания бесценны, – добавляет Стелла. – Они позволяют нам понять, кто мы есть. Попробуй вспомнить всех своих смотрителей. Тебе всегда нравился Карл – тот, с губной гармошкой».
Карл. Да-да. Помню, как он мне, тогда еще совсем молодому, дал кокос. Я весь день потратил на то, чтобы его расколоть.
Я пытаюсь вспомнить и других смотрителей, которых знал, – тех людей, которые чистили мои владения, готовили мне еду и иногда составляли компанию. Был еще Хуан, который лил пепси-колу в мой призывно подставленный рот, и Катрина, тыкавшая в меня, спящего, метлой. А еще Эллен – когда она чистила мою миску для воды, то грустно улыбалась и напевала «Почем обезьянка с витринки?».
И Джеральд, который однажды принес мне целую коробку крупной свежей клубники.
