Девочка вытянула вперед кусок белой ткани с притороченными к нему перьями и, улыбаясь, выкрикнула мне прямо в лицо:
– Что, тварь, нравится пялиться на нее и выпытывать все мои секретики?
Я испуганно отшатнулся. На меня сейчас смотрела не дочь Игоря и Оли Сокуровых. Один глаз у девочки стал ярко-желтым с растворенным по центру уродливым черным зрачком. Второй окрасился в голубой. Рот искривился в наглой ухмылке.
– Что происходит? – спросил я очень серьезно.
– Не суй свой любопытный носик в наши дела, – произнесла Аня и расхохоталась. – Понял, журналюга недоделанный?!
– Кто говорит со мной? – мой голос дрогнул.
– На следующей неделе эту дурочку увезут в психушку и посадят на цепь в подвале как бешеную собаку. Я сниму с нее последнюю сладкую накипь и вновь запущу свои карманные часы! – выкрикнула Аня.
Она резко затряслась и, вскочив на ноги, начала падать. Я подскочил, подставив руки. Поймал ее. Девочку странно лихорадило. Она хватала ртом воздух, как загнанная лошадь, и не переставая дергала ногами, будто пытаясь оттолкнуть от себя кого-то. Затем девочка успокоилась, но тут же, вцепившись маленькими пальцами мне в плечо, прошептала:
– Дядя Олег, найди Диму Валтасарова. Найди всех, с кем я была в «пределе». Ты все поймешь. Дима тоже был в «пределе». В интернате его звали Чарли. Меня там звали Агата. Он должен вспомнить меня. Найди всех детей: Алису, Саймана, Алекса. Чарли – единственный, кто выбрался и при этом ничего не забыл до конца. Ты все поймешь, он все тебе объяснит. Найди детей… мы все там погибли, в старом подвале интерната взорвался паровой котел. И я, я тоже была среди них, дядя Олег, я тоже погибла там. Найди детей…
В комнату вбежал Игорь и аккуратно принял ее у меня. Я поднялся и, достав диктофон, сделал голосовую пометку: «Дмитрий Валтасаров – нужно найти!»
Затем я вышел из детской и тяжело выдохнул.
– Как ты думаешь, Олежек, что с ней? – Оля стояла в дверном проеме, нервно теребя в руках кухонное полотенце. – Ты же слышал, как она стала разговаривать… Она никогда ранее не рассуждала подобным образом. Девочка изменилась в считанные дни. Откуда она набралась этих взрослых слов и понятий? Что нам делать?
– Нужно найти Чарли и остальных детей, – глупо ответил я и попытался улыбнуться.
Когда Игорь прощался, то, пожимая мне руку, сказал:
– Знаешь, я никогда не думал, что произойдет что-то плохое. Я имею в виду самых близких: маму, дочь, жену. Встаешь вот так рано утром, принимаешь душ, привычно завтракаешь, едешь на работу. И совсем не думаешь о плохом. А может, надо было? Ведь не может же человек в один миг стать сумасшедшим? Должны были быть какие-то звоночки? Дела – тут закрутился, там не успел. А что не успел? Жену лишний раз поцеловать некогда. С ребенком поговорить. К маме просто заехать. Без причины развернуть свое корыто и через всю Москву к маме. Попить простого чая, без завихрений и новомодных чизкейков и тирамису. С бубликами. Или просто, как в детстве, порезать белый хлеб ломтиками и насыпать сверху сахара… А?!.. А нам все некогда. Прости, что затронул тему детства.
Мы обнялись. Я решил, что сяду за руль и надиктую основные вопросы, которые следует разъяснить. Но выехав на центральную магистраль, окунулся в воспоминания, совсем забыв про диктофон.
О моей проблеме знали только самые близкие и доверенные люди: Кира и друзья. Ни в издательстве, ни в журнале никто даже не догадывался. В детстве я чуть не попал под трамвай, после чего весь период до этого происшествия как будто удалили из моей головы.
Тогда, после потери памяти, я думал, что люди, которые забыли свое прошлое, никому не нужны. И даже после смерти им некуда приткнуться. Зачем помнить о тебе, если ты сам забыл? Куда уходят те, о ком некому вспомнить? В песнях не осталось упоминаний о нас. В прозе и в поэзии прошлых лет нет записей. Кто мы, утерявшие часть себя? Чем живем или существуем? Чем занимаемся вечерами? Кому смотрим в глаза?
А когда-то в детстве мы лепили бумажные кораблики и путешествовали в иные миры силой нашего воображения. Мы разговаривали с эльфами, гладили по косматым макушкам гномов и неспешно стояли в очередях с волшебницами. Затем все испарилось, и мы заросли проблемами и делами. А они, гномы и волшебники, все так же смотрят нам вслед и тяжело вздыхают. Жаль им нас. Мы даже в Бога верить разучились. Нам некогда. А зачем сюда пришли? Кто мы? И главное, зачем мы? Каждый сам себе бог и каждый сам себе свет. Во всеобщей, такой давящей на уши тишине. Вот так-то…
Я очнулся, поняв, что разговариваю вслух. Сзади невыносимо гудели недовольные автолюбители. Я остановился посреди дороги, преграждая проезд. Грустно и натянуто улыбнулся, тронувшись с места, – вспомнить бы еще этих волшебниц из детства! Только, боюсь, это невозможно. А пока попробуем найти Диму Валтасарова. Я достал телефон и отправил Кире голосовое сообщение:
«Совсем закрутился и не сообщил тебе, что самолет удачно взлетел и не менее удачно приземлился. Так что продолжения этой душещипательной истории про мой разбившийся самолет не будет».
Через минуту телефон тренькнул, и я услышал ее ответ:
«Ты, Олежек, мальчишка, выдумщик и балабол. Мог бы поразвлечь меня и придумать это самое продолжение. Какую-нибудь историю с неожиданным концом. Ты же хороший рассказчик, пораскинь мозгами. Прошло совсем немного времени, а я уже соскучилась по тебе. Давай после того как ты закончишь, мы полетим с тобой к еще теплому осеннему морю. Я предлагаю в Сочи, ты же пришлешь мне билетик? Предвкушаю, как мы будем шляться с тобой по побережью, есть вкусную, но вредную пищу и постоянно целоваться на каждом углу как малолетки».
– Хорошо, любимая, – произнес я вслух и улыбнулся.
Все-таки я журналист, и поиск нужного материала – моя профессия. Но где искать этого Чарли? Что это мне даст?
Приехав в гостиницу, я решил прошерстить Интернет. И все оказалось намного проще. Бизнесмен, долларовый миллионер Дмитрий Владимирович Валтасаров фигурировал в единственном экземпляре. Как выяснилось, это редкая фамилия. Надеюсь, что это он.
Я дозвонился его секретарю и попробовал записаться на прием. Любезно уточнив, что у босса юбилей, секретарь попросил перезвонить попозже.
Тогда я вспомнил про интернат. Аня говорила о нем. Я исследовал все, что доступно в Интернете, о Дмитрии Валтасарове. Он действительно в детстве проходил коррекционное лечение в «Лесной школе», о которой упоминала Аня. «Школа» находилась за городом. Я отправился туда.
Дорога была спокойной. Я включил любимую музыку и настраивался на разговор. Странно, что я вообще ввязался в эту историю. Может, она и пресловутого выеденного яйца не стоит?
За окном мелькала Москва, город моей юности. Когда долго не бываешь здесь, приезжая, сразу видишь разительные перемены: новые станции метро, новые парки и аллеи для пешеходов. Какие-то фантастические электробусы, которых не встретить в провинции. Конечно, все та же суета, куда без нее. Я любил, люблю и всегда буду любить этот город.
Интернат оказался большим психоневрологическим комплексом и до сих пор действовал. Меня встретила высокая дама в строгом брючном костюме. Она так неестественно прямо держала спину, что, казалось, проглотила лом. Прямые каштановые волосы, почти незаметный макияж, аккуратные очки.
Я представился и соврал, что всю жизнь мечтал написать репортаж о коррекционном лечении подростков. На что она отреагировала скупой, почти безэмоциональной ухмылочкой. Что-то шепнув огромному охраннику, она пригласила меня внутрь трехэтажного обшарпанного здания. Мы долго шли по плохо освещенному широкому коридору. По пути нам встречались дети. Все коротко острижены, в мешковатых балахонах оранжевого цвета – они были больше похожи на заключенных, отбывающих пожизненное, нежели на детей, получающих плановое лечение. Но они смотрели на меня с одинаковым интересом. Некоторые подбегали и дергали за штанины то слева, то справа, решительно спрашивая: «Дяденька, вы не от моих родителей, вы не от мамы приехали?»
Я как мог учтиво отвечал, отрицательно качая головой. Ощущение при этом было скверное.
– Нашему интернату более ста лет, – произнесла высокая дама и указала на доску почета с унылыми портретами специалистов. – Опыт, помноженный на традиции.
Я не хотел слушать лекцию о становлении интерната, его героических вехах, и поэтому окунулся в переживания вчерашнего дня. После того как Игорь унес на руках Аню, мы с Олей остались вдвоем. Она молча протянула зеленую папку с отпечатанным на пишущей машинке текстом. Я понял, что это важно, и пройдя в гостиную, расположился в уютном кресле. Оля только спросила:
– Олег, чай или?..
Я что-то буркнул в ответ, погрузившись в чтение. На странице был следующий текст:
«Кодекс Агаты.
Первое правило плохой девочки: никому и никогда не верить.
Второе правило плохой девочки: всегда верить только своему Боглю.
Рядом с плохой девочкой живут ненужные люди. Женщина думает, что родила тебя, и выполняет функцию мамы. Мужчина считает, что родил тебя, и играет роль папы. Если плохая девочка начнет вести себя хорошо, папа и мама умрут. Но на данном этапе становления они еще требуются девочке. Это прекратится после того как плохая девочка отправится в предел. Тогда женщина и мужчина станут ей не нужны».
– Оля, ты читала это? – выкрикнул я через плечо. Но мама Ани уже шла в мою сторону, неся на подносе фарфоровую чашечку с ароматным напитком.
– Это еще что! – она заплакала, ставя кофе передо мной. – Там на третьей странице… там…
Я перелистнул два пожелтевших листка и прочел:
«…и не нужно задумываться о правильности или неправильности приказов твоего Богля. Если он говорит тебе, чтобы ты взяла нож и воткнула его в горло своей маме, значит, так и следует сделать. У плохой девочки не должно быть своего мнения по данному поводу. Его она оставила там, у своей двери. Девочка открыла ее и перешагнула через порог. Переступила свой предел. Теперь она не Анна. Она Агата. Это означает, что она плохая девочка. Я научу плохую девочку, как и других детей, убивать посредством любви. Плохая девочка, как и все плохие дети, должна сидеть на цепи и слушаться мальчика по имени Чарли».
– Откуда эти тексты? Их явно набирали на профессиональной машинке. У вас есть такая в доме? Оля, пожалуйста, не молчи.
– Олежек, – она встала передо мной на колени и заплакала еще сильнее, – помоги нам. Я тебя умоляю ради Христа. Ты же знаешь, как Аня любит тебя… любила…
Неожиданно я вспомнил, как Игорь радовался, когда узнал, что у них с Олей будет ребенок. Как он прыгал по коридору в общежитии универа, раскидывая бумагу из мусорного ведра. Как он забирал маленькую Аню из роддома. Тогда Игорь попросил помочь ему и немного подержать Аньку, закутанную в одеяла и пеленки. Я взял ее на руки, и они заходили ходуном. Это было так непривычно, держать в своих руках чью-то маленькую жизнь.
– Олечка, родная моя, я постараюсь разобраться во всем этом, – смущенно ответил я. – Но если откровенно, мне пока вообще ничего не понятно.
Она поднялась с колен и обняла меня за плечи. Вошел Игорь и спокойно сказал:
– Дочь уснула.
Затем он откуда-то достал сигарету с зажигалкой и нервно закурил. Хотя давно бросил. Затянувшись несколько раз, он тяжело выдохнул и, откашлявшись, добавил:
– Надолго ли?
Эту странную папку я с разрешения родителей Анны прихватил с собой. Были кое-какие мысли: для начала хорошо бы отдать на экспертизу знакомым криминалистам и выяснить ее происхождение. Найти эту машинку и отвернуть головку машинисту. И еще уговорить Игоря и показать Аньку хорошему специалисту. Мало ли, может, это банальная шизофрения. А они окутали ее кромешной тайной.
– Главный врач сейчас занят, – сообщила высокая дама, – но я могу проводить вас в аудиторию. Если, конечно, вы не будете шуметь.
– Что за аудитория?
– Его до сих пор приглашают на ученые советы и считаются с его мнением, – нравоучительно пояснила она и добавила: – Проходите тихонечко, после мероприятия доктор охотно с вами пообщается.
Я осторожно прикрыл за собой дверь. В небольшой затемненной аудитории было тихо. Я прошел к стенке и уселся на свободное место. Все присутствующие смотрели на высокого стройного пожилого мужчину у проектора. Аккуратная клетчатая рубашка, галстук и модные брюки молодили его неимоверно. Доктор Глясе поправил очки и вставил новый слайд. На широком экране, располагающемся на противоположной стене, появилась диаграмма. Доктор начал громко читать с листа:
«Тихая заводь у какой-то таежной деревни и мальчик, бегущий в лунной ночи к маленькому ветхому деревянному мостку. Он прилег и опустил в холодную ночную воду правую руку. Делал это осторожно, как будто проникал в неведомый ему доселе мирок. Листва водяной кувшинки расступилась и пригласила его в свое царство. Прозрачная вода, серебристая с сединой от призрачного лунного диска, преобразилась легкой рябью. Но тут же затаила свое движение, успокоилась. Вдоль берега еще перешептывался о чем-то камыш, где-то изредка поскрипывала калитка. Пару раз крякнула утка. И в ответ ей хором завели свою ночную беседу важные толстобрюхие жабы.
И в тот же миг все умолкло. И он, ожидая этого мгновения, опустил правую руку в ночную, лунную, прохладную воду.
“Я знаю, ты здесь”, – шепотом произнес мальчик и медленно развернул ладонь к илистому умиротворенному дну. На его призыв к деревянному мостку из глубины поднялась огромная рыбина. Длинной около метра, с темно-желтыми, покрытыми вуалью плавниками, коричневой спиной и золотистым брюхом. Чешуя отливала в лунном свете серебром и золотом. Большие выразительные глаза смотрели на руку мальчика. Рыба подплыла ближе и несколько раз коснулась пальцев. Затем сильно вильнула влево, сделала круг и вновь вернулась к мостку. Мальчик аккуратно провел ладонью по ее широкой красивой скользкой спине и свободной рукой бросил в воду несколько катышков кукурузной муки, предварительно смоченных водой.
Рыба съела катышки. А затем, сделав круг, опустилась к илистому дну, чтобы подобрать утонувшие кусочки лакомства. Но через мгновение, как будто в благодарность, поднялась обратно, уткнувшись огромной ноздреватой мордой в детскую ладонь. Маленькие пальчики погладили вековые хитиновые наросты на ее голове, длинные золотистые усы, серебристую меленькую чешую у самого основания головы.
Луна в это мгновение полностью вылезла из-за облаков, и рыба, повернувшись на бок, засияла сказочным отблеском в своей кольчуге. Как редкая драгоценность, брошенная кем-то в воду, она заиграла серебром и перламутром. Золотом загорелись ее сказочные плавники. Алым зарделся ее немыслимый хвост. Мальчик еще раз погладил ее и вынул руку из воды.
Рыба тут же приняла привычное положение; сделав круг почета и признательности, ушла в глубину. В тот же миг вновь зашуршали крыльями ночные стрекозы, зашептал камыш, заскрипела калитка.
“Завтра, – прошептал мальчик, – взрослые из деревни придут убивать тебя. Спасайся, рыба, спасайся!”
Но рыба уже была глубоко. И ночной ветер уносил эти сорвавшиеся с губ слова».
При этом на экране сменялись картинки, показывая испуганное лицо маленького мальчика с взъерошенной черной шевелюрой. Вид этого мальчика вызвал во мне странные чувства. С одной стороны, мне было его немного жаль, но с другой – я чувствовал абсолютное безразличие.
– Как вы думаете, зачем наш пациент написал этот небольшой опус? – спросил доктор у притихшего зала.
– Может, он сам жить не хочет, а на вымышленную рыбу все это проецирует, – выкрикнул я и поймал на себе десятки взглядов обернувшихся врачей. Стало неловко, но в тот же миг я понял, что жалеть подобных мальчиков совершенно бессмысленно. Их нужно либо любить такими, какие они есть, либо… избавляться, отправляя на лечение во всякие «Лесные школы».
После аудитории меня попросили подождать несколько минут. Я вошел в кабинет и тут же встретился взглядом с его хозяином. Главный врач «Лесной школы» выглядел солидно. Он произвел на меня впечатление еще там, у проектора. Я наблюдал за тем, как на него смотрят молодые коллеги, возможно, и ученики. Как они реагируют на его речь. Это было пропитано уважением и искренностью.
В руках он держал незажженную курительную трубку, периодически засовывая ее в рот (видимо, по привычке). Он улыбнулся и поприветствовал меня уверенным рукопожатием. Его ладонь была большой, сухой и теплой. Это почему-то сразу расположило.
– Давненько в нашем убогом заведении не было прессы, – оптимистично начал он. – Меня зовут Артур Илларионович Глясе. По возрасту я давно должен быть на пенсии. Но заменить меня на этом посту нет возможности. Плюс опыт. Да и рановато еще на покой, не хочу.
– Доронин Олег, – представился я, – журналист и блогер.
– Вот и сподобил создатель увидеть живого блогера. Нуте-с, что вам показать в первую очередь?
Он быстро растер ладони, как будто собрался угостить меня чем-то деликатесным.
– Я стал случайным свидетелем разбора истории болезни, – сказал я.
– А, вы были в аудитории, припоминаю ваше умозаключение, – Глясе махнул рукой и рассмеялся. – Может, для вас это необычно выглядит? На самом деле это стандартная процедура разбора полетов. Есть некий пациент, у него берется серия интервью. Составляется единая форма отображения. Ну и для простоты понимания пишется так называемый рассказ болезни. А насчет вымышленной рыбы вы отчасти правы. Мальчик действительно пытался покончить с собой. Теперь мы искусственно заставляем его все забыть. Знаете, есть такие препараты, после которых и мать родную не узнают.
Мне стало не по себе, перед глазами замаячил обледенелый трамвай и людная остановка.
– Забавная у вас работа, – наигранно усмехнулся я и перешел к делу. – Почему заведение так называется? «Лесная школа»?
– Заведение как только не называется: шарашка, дурка, последний причал, – ответил доктор. – А «Лесной школой» обозвали наше детское отделение. У нас еще два взрослых: женское и мужское. И один хоспис для умалишенных пенсионеров. Масштабно работаем.
Я осмотрел его рабочий кабинет. Множество полок, на которых располагались всевозможные курительные трубки. Видимо, доктор коллекционировал их. Почетные грамоты и сертификаты на русском и английском языках. В шкафу у входа какие-то потемневшие от времени кубки и вымпелы. Над рабочим столом из темного ореха – портрет бородатого мужчины с подписью: «Владимир Михайлович Бехтерев».
– Расскажите о своих пациентах, – я включил диктофон. – Но только не обо всех подряд. О каких-нибудь особенных. Были же у вас такие в карьере?
– Этого сколько угодно, – радостно ответил он и достал бесцветную папку с вложенными листками. – Если вы, милостивый мой журналист, ищете материал для публикации, прошу вас ознакомиться с одним любопытнейшим дельцем.
Он протянул мне папку и уселся напротив, закинув ногу на ногу.
– О чем здесь? – спросил я деловым тоном.
– О, я с вашего позволения выражусь так: люблю собирать интересные случаи. То, что описано здесь, вам определенно понравится. Может, что-то для себя и почерпнете. Это личный дневник пациента.
Я открыл папку и начал читать, сожалея, что трачу время на ненужную информацию. Текст был следующий:
«Слякоть стоит неимоверная. Кажется, что небо – это та же слякоть, только душевная. Этакая последняя минута жизни божественного провидения. Отчаянная рвотная остервенелость. Бог еще что-то может, но уже ничего не хочет. Да и как сквозь это плесневелое марево смотреть на людей с облака? Что там в них «такого» можно разглядеть в подобную минуту? Но становится понятным… эта русская тоска по несбыточному. И зачем нужно было строить город там, где на тебя давит серость и неустроенность? Это вечное небо поэтов и влюбленных, от него так неуютно простому человеку. Жизненная сырость и душевная слякотность. Звучит так паскудно, что и произносить не хочется. Так бывает, холодом веет от этой реки. Таким смертельным, леденящим ветром пробирает до костей от этого гранита…»
Я закрыл папку и неуверенно спросил:
– Какой-то ваш очередной Наполеон?
– О нет, это Павел Первый. Да вы бы и не угадали. Так мало прочли из дела. Интересна вам эта тема? Он у меня в третьем корпусе квартируется, могу организовать аудиенцию с императором.
Я посмотрел в потолок, делая вид, что думаю. И после сказал:
– Меня интересуют дети. Очень странные и необычные истории, связанные именно с детьми. Мне как-то рассказали историю о… Чарли, – закинул наживку я.
Доктор тоже задумался. Но уже через пару секунд сказал:
– К сожалению, не могу похвастаться своими нынешними пациентами с подобным именем. Этика и все такое. Но могу показать вам наших выпускников прошлого. У меня здесь все заархивировано по годам и темам. Если вам нужны особенные дети, их есть у меня.
Он извлек из ящика стола небольшой альбом с надписью на обложке «Предел». Мои ладони стали мокрыми от волнения. Он аккуратно уложил его передо мной на стеклянный журнальный столик. Я погладил состарившуюся красную велюровую обложку и не нарочно улыбнулся:
– Странно. Сейчас все хранят информацию в ином виде. Сплошная цифровизация. А у вас здесь практически раритет.
Каждый разворот альбома был разделен на две части: в левой половинке детская фотография, справа ее взрослый аналог. Я это сразу понял.
