Я инстинктивно пригнулся в траншее и вздрогнул от крика, доносившегося из рации.
– Констебль, по нам работают крупным калибром! – орал «Викинг».
– Не ори! – остановил я его. – Доложи обстановку.
Что видишь?
– На нас идет «накат». Метрах в ста от нас вижу технику с крупнокалиберными пулеметами, и пехоту. У нас много «трехсотых» и «двухсотых». «Хисман» пробовал долбить по ним из пулемета, но у нас нет бронебойных патронов.
Что нам делать?
– Держать позиции! Свяжусь с командиром и вызову. Будь на связи.
Я понимал, что без поддержки артиллерии им позиции не удержать. Следующие на пути наката позиции Жени и наши. И если ВСУшники не затормозят, то, выбив передовую группу, они попрут дальше. Рядом, при попадании по веткам, взрывались разрывные патроны калибра 12,7 мм. Плотность огня нарастала. Я крикнул Роме, чтобы он пробежался по всем траншеям, которые мы занимали, и привел всех в боевую готовность.
– «Констебль», нас окружают, – спокойно доложил Женя. – Они пытаются нас отрезать. Что делаем?
– Занимай круговую оборону, – серьезно сказал я. – Отступать нельзя. Сейчас надо держаться, парни, во что бы то ни стало.
– Принял, «Констебль». Будем держатся. Боекомплект полный.
Я вышел на командира и доложил обстановку. «Крапива», недолго думая трезво оценил обстановку и вышел на связь.
– Передай всем, чтобы откатывались и держали перекресток. Разведчики говорят, что со стороны «Айболита» работает танк. Они там в одиннадцать человек позицию не удержат. Только людей зря положим.
– Мы удержимся! – неожиданно влез в эфир Женя. – Мы тут хорошо окопались, и БК украинского полно! Гранаты! Патроны! РПГ! Плюс трофейные гранатометы – «Энлавы» одноразовые! Мы уже научились долбить из них. Бросать жалко.
– «Айболит», приказываю отойти, – четко и спокойно поставил точку «Крапива». – Без артиллерии вы там не продержитесь. Отходите и держите укреп на перекрестке.
Я связался с «Викингом» и «Бануром» и приказал им выводить людей к нашей позиции. Предупредил, что будем прикрывать их отход из АГСа, и попросил корректировать огонь. Начало быстро темнеть. Перекидывая наши отступающие группы и создавая шквал огня, «тяжи» – тяжелая артиллерия – очередями выпустили тридцать гранат. У меня был свой автомат с подствольным гранатометом и коробка ВОГов. Я стал накидывать их в эти сектора, выпуская один за другим. В Чечне у нас был безлимит по ВОГам, и я отлично научился стрелять ими навскидку. В бою нет времени выставлять прицельную планку. Когда долго стреляешь, формируется автоматическое поведение: рука набивается, и, если тебе нужно стрельнуть на триста метров, ты интуитивно стреляешь под определенным углом. Я продолжал накидывать гранаты, пока они не закончились. Украинские десантники сбавили темп, давая возможность отступить нашим группам.
Вокруг началась стройка века. Минометы методично забивали сваи в землю. Кругом летело, гремело и стучало. Какофония ударных и жужжащих звуков впивалась в уши и сверлила череп изнутри. Сначала было страшно. Потом пришли усталость и безразличие к звукам. Время стало растягиваться, а внимание стало мозаичным и избирательным. Из общего хаоса происходящего мозг выхватывал отдельные, не связанные между собой события и концентрировался на них. Со своего места, у выхода из блиндажа, я увидел бойца с позывным «Болеет» – зека лет сорока пяти, который в общей сложности провел в зоне больше, чем за ее пределами. Он ходил в женской шапочке с бубенчиком и стразами, которую нашел в Попасной. Он говорил, что в ней «было тепленько». На моих глазах, под этим огнем, «Болеет» достал и вскрыл банку тушенки и стал есть. Он сидел и тупым, ничего не видящим взглядом смотрел перед собой и ел холодную, жирную тушенку. Челюсть его медленно пережевывала куски мяса с холодным жиром. Губы и язык постоянно двигались, помогая заглатывать еду. Не знаю почему, но зрелище жрущего холодную тушенку «Болеста» завораживало. Видимо, еда была единственной ценностью, в которую он верил в этом хаотичном мире. Еда была его молитвой и, одновременно, ответом на нее. Я смотрел до тех пор, пока он не доел и не вытер землей ложку от жира. После этого он сжался в зеленый комок, спрятал лицо в бушлат и задремал. «Болеет» был счастлив.
Огонь на время прекратился, а моя работа сразу на двух рациях – нет. Блиндаж на перекрестке стал местом притяжения не только моих отступающих бойцов, но и групп соседей. Первыми в наш окоп «упали» три бойца, прибежавшие от стелы. Два бойца притащили «трехсотого» который стонал.
– Что там происходит? – спросил я у одного из них.
– «Укры» наступают, – выпучив глаза, говорил боец. – Их много!
Второй боец, помогал по новой перетянуть жгут раненому, который протяжно выл, закусив нижнюю губу.
– Пацаны, я умру? – жалобно спрашивал он, переставая выть.
– Не умрешь! Тебя оттащат назад. Все будет хорошо, – успокаивал я его.
– Хорошо бы…
Он часто моргал глазами, как испуганный ребенок, которого незаслуженно обидели.
В детстве я много раз видел войну в художественных фильмах о Великой Отечественной. В них под огнем красиво бегали солдаты и падали, сраженные пулями. Они героически умирали за Родину, и, если в них попадала пуля или осколок, это выглядело эстетично. Но в реальности все было прозаичнее и грязнее. Пацаны прибегали и приползали на нашу позицию поодиночке и группами.
Фото боец «Бас»
Среди них я заметил «Баса» и «Макса» – двух бойцов из группы эвакуации, которые принесли «трехсотого». «Бас» был из проектантов, а «Макс» был со мной в Молькино.
Они удивительным образом спелись, когда происходило слаживание на полигоне, и с тех пор работали вместе.
– Вы откуда тут? И почему не на «Подвале»?
– Да… – замялся «Бас», – послал нас «друг» один… в кавычках. Его одного хотел, – кивнул он на «Макса», – а я с ним увязался. Вышел у нас с этим другом спор небольшой по поводу личного примера командира для бойцов.
Он нас и переделал в штурмовиков. Сказал: «Ваш звездный час настал!».
– «Антиген»? Ко мне послал? – удивился я.
– Нет, – покачал головой «Макс». – За эти сутки, где только ни были.
– Сначала пошли вперед, – «Бас» показал рукой в направлении стелы. – Приходим туда, а там – чудеса. Я такое первый раз в жизни видел! Окопы какие-то выкопаны такие, как ямки. Люди в ямках в этих лежат. Я глянул, думаю: «Е-мае, блин, во вы даете!», – «Бас» искренне удивлялся.
Его лицо с хорошо развитой мимикой раскрашивало рассказ эмоциями:
– Принесли им поесть и воды. Ну, в общем, из еды: один паек на двоих.
– И бутылка воды на двоих, – добавил «Макс»
– Особо там не до еды было. Но я им там объяснил, что в пайке самое важное – сахар. Он как углевод быстрый.
В случае чего – с водой его пить. Ну и присыпать рану сахаром можно. Он идет как гемостатик: кровь останавливает.
В общем, кое-что порассказал им, – посмеивался «Бас», вспоминая неопытных бойцов, которых встретил у стелы.
«Бас» был взрослым, коренастым мужчиной спортивного телосложения. Несмотря на возраст, он был физически сильнее многих молодых бойцов. Я слушал его и понимал, что он начитан и способен принимать самостоятельные решения. Судя по умным глазам, он отличался от основного контингента, который попал к нам в отряд. Сидел он за убийство.
– Так вот, – продолжил он рассказ, – глаза выпучили на меня, спрашивают: «Откуда знаешь?». Я говорю:
«Да неважно». Мы, значит, в этом окопе заночевали. Там мины эти летят. Тоже они все этим минам кланяются, – он опять заулыбался, видимо, вспоминая как при звуке «выхода» – вылета мины – неопытные бойцы мигом бросались на землю. – Я говорю: «Господа, успокойтесь. Посчитайте выход, посчитайте приход – и все будет понятно». Как бы такие моменты.
– А тут вы как оказались? Откатились со всеми?
– Не совсем… Не успели мы заночевать там, как начался накат. Наши стали отстреливаться. Но стрелки из них, я так скажу, так себе. В итоге из всех только мы с «Максом» и стреляли.
– ВСУшники, главное, неясно, откуда стреляют. Автоматы все с пламя гасителями: ни огня, ни выстрелов не видно, – влез с комментарием «Макс». – На слух стреляли.
– Но факт: ночь нормально выдержали. Утром пошли на другой окоп. Удачно все произошло. Но, как пришли, я удивился. Трупы еще не остыли, а наши уже потрошат эти пайки украинские. Рюкзаки себе набивают. Вот аж взбесили паскуды!
Я, с интересом слушал рассказ «Баса» о его ночных приключениях. Он был естественен в своих возмущениях глупостью людей, которые, пренебрегая опасностью, старались набить рюкзаки добром.
– Вафлю раззявили свою и мародерку делят. Двух хохлов завалили и стоят там: кто ботинки меряет, кто че…
– Конченные, – резюмировал «Макс».
– Пришли мы, значит, стоим, разговариваем. А уже чуть стемнело. А балбесы эти стоят там трындят в стороне. То есть ни фишка не стоит – вообще ничего! – «Бас» выдержал паузу. – И «привет»: первый прилет РПГ – сразу три тяжелых «триста» и дымы пошли. Пошли хохлы в накат. Началось самое такое веселье. Был бы хоть бой стрелковый, можно было хоть что-то там. Но стрелкотни особо не было. Нас просто раскатывали, и летело в нас все, что только могло стрелять. Три тяжелых «триста». Одному ранение в голову, одному ногу перебило, а третьего тоже зацепило. Значит, хватаем с «Протопом» раненного в голову, перевязываем и потащили. «Макс» тоже зацепил одного и поволок. Оттащили, и обратно за вторым. Подбегаю, а у него граната в руке. Чека выдернута как бы, а он лежит.
Я говорю: «Дай-ка сюда гранату – мы ее используем». Ну я ее в сторону хохлов закинул. Потащили его сюда, в вашу сторону. Вылетает, короче, броневик! Я таких броневиков не видел раньше… Не знаю, что это.
– МРАП, наверное, американский, – предположил «Макс».
– Здоровенный такой на колесах на этих. Начинает стрелять с «Браунинга». Я «трехсотого» кое-как затянул за дерево, блин. А там такой был овражек и получился как бруствер. Как естественная защита, в общем. Смотрю: «Протоп» упал и лежит землю зубами рыть начинает. А он конкретно по нему огонь ведет. Если бы водила был поумнее, он бы мог вперед чуть продвинутся и все! Достал бы. Я понимаю, что его как-то отвлечь от «Протопа» нужно. А у меня кроме автомата вообще ничего нету. Ну гранаты там, понятно. Но на сорок метров гранату не добросить. Да и толку – там ветки, деревья. Я вот хорошо его запомнил. Колпак такой, кресты бундесве-ровские белые на дверях. Еще у меня мысль такая: «Дед мне рассказывал, как воевал. Как он танки жег эти с крестами, а я тут, в XXI веке, с крестами с этими столкнулся!». У него колпак такой стеклянный, ну я ж не идиот, я четко понимаю, что я колпак этот не пробью. Ну это вот откуда пулеметчик стреляет сверху: наполовину металлический, наполовину стеклянный! Ну, думаю, хоть как-то «Протопу» дать возможность уйти. Я ППшками – патронами повышенной пробиваемости стреляю по этому колпаку. Пули эти отлетают – только искры сыплются от этого колпака. Он разворачивает пулемет и по мне, – «Бас» с азартом рассказывал о смертельной опасности, как о забавном приключении. – Я упал за этот бруствер на «трехсотого»: лежи говорю, паскуда! А он стреляет и пробивает насквозь вал этот земляной. Я и говорю, вот если б чуть-чуть, то все. Чисто мозгов не хватило у водилы, а может «на изжоге». Я вот тогда очень сильно пожалел, что у меня там ни «Мухи» нет, ни РПГ. Я бы хоть каток ему отстрелил. Ну, вот такой вот момент. Все, вроде первый оттянулся, я выдохнул. Тут второй заезжает. Думаю: «Вообще капец! Надо лежать тихо». Броневик уже стрелял не по нам, а вдоль посадки – уже по вашим позициям, куда люди отходили. Я, значит, этого типа тяну. Он говорит: «Нога, нога…».
Я говорю: «Слушай, ну нога, а что делать?! Надо терпеть. По-другому никак». В общем, я уже весь в мыле. Я весь мокрый, как мышь. Благо, там прибежали двое пацанов, забрали его и утащили. Я, получается, последний вообще остался. Не потому, что я там герой – отход прикрывать – а просто я устал. Начинаю отходить потихоньку, слышу: «Пацаны, помогите!». Поворачиваюсь: стоит тип возле дерева, нога перевязана жгутом. Я говорю: «Иди сюда!». Он говорит: «Я не могу.
Я теку – у меня жгут соскочил». Жгут достаю свой, начинаю его перетягивать. У него бедро пробито: перчатки скользят, все в крови. Перетянул его кое-как. Начали оттягиваться, и в метрах семи от меня выскочил хохол. Первый был, короче, который лег. Я с него шевроны все поснимал.
«Бас» достал из кармана шевроны с именем «Химик» и показал мне.
– Разгрузку вот с него сдернул, – похлопал он себя по красивой разгрузке. – Такие дела.
– Ты красавец, «Бас»! – искренне восхитился я его рассказом.
Тут, не потеряв ни одного бойца, в полном составе, прибыла группа Жени. Они ворчали, что им не дали дать отпор и повоевать как следует. Они уходили налегке и успели взять из трофеев только то, что смоги унести. Женя смотрелся лучше всех из нас: в своей новой каске и удобном украинском бронежилете.
Через сорок минут на нашей позиции образовался «бангладеш»: бойцы практически сидели друг у друга на коленках, как люди в метро в час пик. Но этот вагон вез их не домой, а в неизвестность ночи. Я заметил «Прутка», который был в группе «Банура».
– Привет, «Пруток». Вы выбрались?
– Да, – ответил он устало.
За двое суток вся одежда бойцов была испачкана глиной и кровью раненых. Они уже не походили на необстрелянных новобранцев и выглядели, будто провели тут год.
– Что там с вами приключилось?
– Да, что? – задумался он. – Мы пошли под командованием «Банура», куда приказали – где нашли блиндажи укропов с брошенными ящиками боеприпасов, с сухпаями, одеждой и всем остальным, – стал четко по-солдатски докладывать «Пруток». – Они уходили, видать, в спешке и все побросали и оставили нам. Были найдены блиндажи под танк, под БМП и скорей всего, как я понял, именно под тот танк, который выезжал на нас раньше. Это было метрах в пятистах от блиндажа, занятого первым.
– Это мне «Банур» и «Викинг» докладывали. А бой как завязался?
– Началось с обстрела минометами рядом с нами; «птички» с ВОГами. Сначала мы держали оборону. А когда уже поджимались очень сильно другие ребята, которые восточнее держали оборону, и нас стали брать в подкову, ничего не оставалось, как откатиться для помощи. Нам бегом через поле пришлось группой – через такую молодую посадку – прорываться к ним. Ребята, которые шли параллельно на восток и которые держали большой бой, где они потеряли половину «двухсотыми» и «трехсотыми», – когда мы пришли – по ним серьезно работали АТС и пулеметы. Укропы стали нас зажимать. Уже темнеть начинало. Получается, вести бой они практически не могли, потому что группа разведывательная и малочисленная, к тому же вымотанная, в небольшом бардаке. Атака уже шла по нам и по этой группе. И получилось так, что били с трех сторон. От вашего этого блиндажа велся огонь – через посадку – по прямой через нас из гранатометов. Мы думали, что украинцы тут тоже, – он путался и повторялся, неосознанно передавая суматоху и неразбериху боя. – В такой спешке, в небольшом количестве, много растерянности. «Банур», получил приказ оттягиваться к вам в блиндаж. Мы, видно, не поняли тогда. Я и еще четыре человека остались: это пулеметчик один, автоматчики-пацаны. Мы приняли бой в суматохе. Все были растеряны – пришлось на месте предпринимать действия. Сказал ребятам занимать оборону круговую. И мы тогда, честно говоря, растерялись, потому что не понимали с какой стороны наши? Где не наши? Мы уже думали, что нас плотно зажали. Боеприпасов оставалось мало и нас со всех сторон: и с гранатомета, с крупнокалиберного – со всего – с миномета. Всем крыло. Я заметил людей и стал кричать пароль, и оказалось, что это наши, которые своих тянут, раненных. По перекличке мы поняли друг друга и, соответственно, я пошел к ним на помощь. Там оказалась, слава богу, рация, которую мы никогда не бросаем. Ихний командир был то ли уже «двухсотый» на тот момент, либо «трехсотый» – не хочу врать. Я попросил связаться по рации и спросил: «Наши действия?». На что был получен приказ оттягиваться назад, к тебе, занимать оборону и, соответственно, переносить «трехсотых» на пункт оказания медицинской помощи. Схватили всех «двухсотых» и «трехсотых» ребят. Дал команду, чтобы все оттягивались. Когда бежали, в это время у нас появлялись еще «трехсотые»: если мы вначале могли тянуть ихних «двухсотых» и тяжелых «трехсотых» вчетвером, то потом уже по двое тащили.
Мы бежали – уже ничего не видно: ночь, деревья, ветки валяющиеся. Падали в яму на бегу, по нам прилетали мины, АГС – все остальное. У нас появлялись еще «трехсотые», – скороговоркой заговорил «Пруток». – И мы, получается, кого тянули вчетвером – уже втроем тянули. В общем, из последних сил. Честно, был уже очень большой страх, что мы не выживем. Понимаешь: мы в кольце, под их давлением и танков, то есть все было жестко.
– Ладно, отдыхайте пока. И дальше нужно раненых тащить в медпункт.
– Хорошо, – спокойно ответил он и присел в траншее.
Последний рубеж
Вблизи позиции продолжали взрываться мины разных калибров. Комья мерзлой земли и грязи, куски деревьев и мусорной пыли накрывали нас. В воздухе визжали, как сверла стоматолога, осколки и пули крупнокалиберных пулеметов, бивших короткими прицельными очередями с севера и северо-запада. От взрывов закладывало уши, и всякий раз, когда я слышал далекий выход, сердце сжималось.
«Лишь бы не в окоп!» – успевал подумать я до момента разрыва.
Прячась от огня, осколков и пыли бойцы стали отползать в блиндажи. Как пингвины, которые сбиваются во время арктической метели, они прятались в самые защищенные от поражения места. Чем больше возникало хаоса вокруг, тем больше обострялась интуиция. В кризисной ситуации я инстинктивно понимал, что необходимо действовать именно так, а не иначе.
В большом блиндаже и траншее набилось человек шестьдесят. Вокруг меня сбились командиры групп, и каждый пытался что-то сказать, перекрикивая остальных. Концентрация гремучей ядовитой смеси из противоположных эмоций наэлектризовала атмосферу блиндажа и ждала только последней искры, чтобы превратиться в панику.
Если бы я был вожаком стаи бабуинов, я бы заколотил себя в грудь кулаками с устрашающими криками, чтобы показать силу и храбрость своему племени: я бы схватил палку и стал бы неистово размахивать ей над головой, показывая, что я не боюсь хищников! Но я был человеком, и командиром, попавших под мое командование солдат.
– Молчать, блядь! Заткнулись! – заорал я.
Крики мгновенно стихли и превратились в затихающий ропот.
– Слушай команду! Быстро на позиции! Держим сектора, как учились!
Я вышел наружу и присел в выкопанную огневую точку слева от входа.
Не успела половина бойцов выкатиться из блиндажа, как раздался первый танковый выстрел, и практически мгновенно прозвучал взрыв. Между выходом и взрывом прошло меньше секунды. Снаряд разорвался в двадцати метрах от меня, в окопе. Ударная волна мгновенно разметала в разные стороны людей, которые были поблизости. Невидимая, мистическая сила ударила по ним и расплющила их тела о стенки траншеи. Два тела, как тряпичные куклы, подлетели в воздух и упали на бруствер.
– Ааааааааа… – истошно завыл кто-то в пыли, поднятой взрывом. – Сука! Больнооо!
– Рука! Рука! – стал орать другой голос.
Выстрел из танка невозможно перепутать ни с одним другим выстрелом. Особенно если танк близко и бьет по вашей позиции прямой наводкой. В нем есть тяжелая и неумолимая животная сила. Танк – это тираннозавр, универсальная машина уничтожения и убийства с железными мышцами траков, хищными обводами башни и жалом ствола, проникающим сквозь расстояния и преграды. В нем вся неизбежность и неотвратимость разрушения и смерти. Вид танка, как вид монстра, одновременно и притягивает, и пугает. Подвижное и маневренное орудие уничтожения противника и укреплений.
Танк подавляет волю и силу сопротивляться. Наверное, так же себя чувствовали пехотинцы всех предыдущих нескончаемых войн, когда на них неслись закованные в латы конники, слоны или колесницы. Ты стоишь в строю, в своих доспехах или без них, и видишь маленькие точки вдали. Точки постепенно приближаются и становятся все более осязаемыми. Ты слышишь нарастающий гул копыт и клубы пыли, поднимающейся из-под них. Перед тобой все отчетливее вырастает монстр, который готов тебя растоптать и вдавить в землю, разорвать на части, переломав все кости. Периферийная тревога перерастает в страх, и мозг начинает кричать и умолять спрятаться и убежать, но нужно стоять и встречать неизбежное, надеясь на то, что ударит не по тебе.
Да, арта – это страшно. Но когда по тебе работают артой или минометами, страх другой. Где-то там происходит выход, и ты ждешь, когда будет прилет. Ты не видишь ни миномета, ни пушки. Они бьют навесиком, как мортира. Почти всегда есть время между первым пристрелочным выстрелом и подводкой – поменять позицию или успеть зарыться в какую-нибудь нору. Танк, который стрелял по нам, бил прямой наводкой. Нарезная пушка старого доброго Т-72 калибра 100 миллиметров стала разносить нашу позицию прицельным огнем.
Прозвучал второй выстрел…
Время замедлилось и превратилось в кисель. Была ли это причудливая иллюзия, которую создал мой мозг, или он действительно способен в смертельно опасной ситуации воспринимать реальность по-другому. Я не знаю. Но в тот момент я увидел снаряд, который пролетал мимо меня. Он как будто застыл на мгновение в воздухе, выпустил кумулятивную струю сзади себя и влетел прямой наводкой в блиндаж – в самую гущу моего отделения, раскидывая в стороны тех, кто стоял на его пути, и сминая остальных. Ярким шаром сверхновой звезды вспыхнул взрыв. Силой взрывной волны он ослепил меня и отбросил назад. Воздух стал листом железа, которым невидимый великан ударил меня по всему телу. Меня, как теннисный мяч, ударило об стенку траншеи и бросило лицом вниз. В голове играли адские колокола, размеренно ударяя железным молотом по стальной наковальне.
– Костя, сынок. Давай жми на педали!
Мой отец стоял в нашем старом дворе и смотрел на то, как я пытаюсь научиться ездить на велосипеде.
«Такой молодой?»
Меня переполнял щенячий восторг от его подбадриваний и от ощущения полета и свободы, которые мне дарила самостоятельная взрослая езда на велике!
– «Констебль», ты живой? С тобой все нормально? – услышал я голос и пришел в себя.
