Старушка-молодушка или новогоднее чудо(вище)
Анна Жнец
Под самый Новый год меня приносят в жертву ужасному дракону, затворником живущему в таинственном замке Блэквуд. Его боятся и называют чудовищем, поэтому пытаются задобрить. Говорят, ни одну девицу, что переступила порог Блэквуда, больше не видели в живых. Но знаете, что я думаю? Не чудовище живет в замке на холме, а заколдованный граф. Суровый одинокий мужчина, потерявший надежду на счастье. Кому как не мне снять с него проклятье и вернуть веру в любовь? Тем более я не юная овечка Мэри Клоди, а русская попаданка Мария Львовна – женщина не робкого десятка, за плечами которой семидесятилетний опыт.
Замок, пришедший в упадок, восстановлю. Местный народ праздновать Новый год научу!
Анна Жнец
Старушка-молодушка или новогоднее чудо(вище)
Глава 1. Вторая молодость
Сестра моя, пока была жива, любила повторять: «Что для женщины главное? Муж надежный, семья крепкая, детишек побольше. Карьеры эти ваши, саморазвитие, путешествия – блажь. Важно в старости не остаться одинокой. Чтобы было кому тебе немощной подать стакан воды».
Верила я ее заветам, с мужем своим любимым Ванюшей душа в душу прожила пятьдесят годков, двоих детей родила, всю себя отдала родным и близким. И вот мне семьдесят, а подать стакан воды некому. Благо не нужна мне пока чужая помощь. Сама до кухни дойду и себе чай заварю. Изредка, правда, навещает меня Галечка, социальный работник. Окна моет да продукты приносит из большого супермаркета через дорогу, а в остальном сама, все сама.
Ванюша мой полгода назад ушел, царствие ему небесное. После второго инсульта долго я его выхаживала: утки носила, обмывала и обтирала, пока к любимому не вернулась подвижность, а потом как гром среди ясного неба – третий инсульт, роковой. Сильно я сдала после его смерти – горе такое.
Но сегодня Новый год, не время для плохих мыслей. Кости не болят, давление не скачет – уже хорошо. За окном снежок крупными хлопьями в воздухе кружится. Благодать! И праздничный стол почти готов. Сыночки мои, гордость моя, Игорек со Славиком, приехать обещали. С женами, с внуками. Аж из другого государства. Несколько месяцев их не видела. Занятые оба, в крупных фирмах работают, не последнюю должность занимают.
Думала я о новогоднем вечере, и сердце замирало от счастья, от предвкушения. Хотя бы на пару часиков разорвать липкую паутину одиночества, послушать живые голоса, радостный смех, а не тишину и телевизор. Насладиться вниманием сыновей, которым посвятила всю жизнь. Под бой курантов сидеть за накрытым столом среди большой шумной семьи и любоваться внуками.
Открыв холодильник, я с гордостью оглядела заставленные полки – результаты своего труда. Оливье и селедка под шубой, заливное с языком, яйца, фаршированные грибочками, курочка в миске маринуется к вечеру. Ох и пришлось попотеть, чтобы все это приготовить. В моем возрасте несколько часов отстоять у плиты – настоящий подвиг.
Зазвонил телефон. Подарок Игорька на прошлый день рождения. Мобильник. Большой. Страшно неудобный. Без кнопок. В экран пальцем надо тыкать.
Сам Игорек и звонил.
С радостной улыбкой я ткнула, куда надо, и поднесла трубку к уху.
– Алле. Сынок, вы уже подъезжаете?
Из телефона раздался родной голос:
– Тут такое дело, мам. Надя заболела. Мы не приедем. Извини.
Внутри стало пусто. Сына я не видела несколько месяцев. Теперь еще столько же не увижу. Вот напасть под самый праздник!
– Что-то серьезное?
Надя – жена Игорька, хорошая девка. Не девка уже, конечно, – женщина. Сорок лет как-никак. Добрая, хозяйственная, вежливая, двух девочек-погодок родила и вынянчила. Любила я ее как родную дочку.
– Температура.
– Высокая? – забеспокоилась я.
– Да нет. Тридцать семь. Вирус какой-то. Не поедем же мы к тебе больные.
– Конечно-конечно, поправляйтесь. Наде привет передавай и поздравления. Здоровья пожелай!
Со вздохом я опустила мобильник на тумбу рядом с телевизором. За окном, за пеленой снегопада, мигала огоньками украшенная елка: каждый год, за неделю до праздника, соседи ставили ее рядом с подъездом и наряжали.
Игорек, Надя, Саша, Иришка не приедут, но хотя бы половина семьи соберется. Не одна – это главное. Устала я быть одной. Сил уж нет.
Всю жизнь привыкла быть кому-то нужной: то детям малым, то мужу больному, неходячему после инсульта, а тут бац – и никому не нужна, все прекрасно без меня обходятся.
Мобильник на тумбе снова ожил, завибрировал, наполнил тишину зала бодрой мелодией, почему-то показавшейся неуместной. На экране в кружочке над номером телефона высветилась фотография моего младшенького, Славика, и сердце вдруг кольнуло дурным предчувствием.
– Алле? – шепнула я в трубку.
– Мам, тут это. Даже не знаю, как сказать. Неудобно.
Я прикрыла глаза.
– Максим – балбес. Еще на выходных просил его тебе позвонить и передать, что мы не приедем. Забыл, бестолочь. Но его тоже можно понять. Сессия, закрутился. В общем, не жди нас. Ты уж прости. Работы навалилось. Начальник на меня рассчитывает. Я не могу подвести фирму и коллектив. Ты же знаешь, все на мне держится.
– Знаю, – выдохнула я, судорожно сжимая трубку.
– Ты не грусти там. Игорь с семьей приедет, тебя развлечет.
– Да.
– И мы тебя навестим как-нибудь. Может, через месяц. Или два.
Славик поздравил меня наспех, и телефон замолчал.
Снаружи мело. Искусственная елка за окном весело мигала. Первый этаж – весь двор как на ладони. Мимо моего окна прошел сосед, везя на санках своего пятилетнего мальчонку, оба засыпанные снегом, похожие на два сугроба.
Где-то наверху заиграла музыка. Навалилась чудовищная усталость.
Весь день провела на ногах, готовила. Все зря. Куда мне столько еды? В семьдесят уже и есть особо не хочется. Тем более в одиночестве.
Сгорбившись, опустив голову, я зашаркала на кухню и распахнула дверцу холодильника. На верхней полке в майонезе и приправах мариновалась курица. Ее надо было запечь, но какой уже смысл?
Пусть стоит до утра. А я лягу спать пораньше, чтобы этот новый год скорее закончился. Ждать больше некого и нечего.
Голова разболелась, спина заныла, ноги налились свинцовой тяжестью – все болячки мгновенно дали о себе знать. От радостного оживления не осталось и следа. Я потянулась за тонометром в шкафу, чтобы смерить давление, но в дверь позвонили, рука дернулась – и вещи с верхней полки посыпались на пол: салфетки, аптечка, швейный набор. И кого там принесла нелегкая?
Раздраженная, я посмотрела в глазок: на лестничной клетке стоял тучный мужчина в черном пуховике.
– Кто там?
– Мария Львовна? Это по поводу наследства и завещания.
– Какого наследства и завещания?
– Покойного Ивана Громова.
Судорожно сглотнув, я приоткрыла дверь на цепочке. Мужчина за порогом имел крайне неприятную наружность. Щеки толстые, красные, глаза маленькие, свинячьи, нос картошкой и второй подбородок, лежащий поверх мокрого, заснеженного шарфа.
– Ваня умер полгода назад. О каком наследстве вы говорите? Никакого завещания не было.
– Эта квартира, – в глазах-щелках, заплывших жиром, зажегся алчный огонек.
– Принадлежит мне и его детям.
– Вот именно! – воскликнул толстяк, и от избытка эмоций его второй подбородок заколыхался. – Его детям. Всем. Троим.
– Двоим, – поправила я, ежась от холода, проникающего в прихожую с лестничной клетки.
Надо скорее избавиться от странного гостя, пока не простудилась. Шутка ли захворать в таком возрасте.
– Троим, – возразил тучный господин в пуховике.
– Двоим. Мне лучше знать, сколько у нас с Ваней детей. Кто вы? Что вам надо?
– Я сын Ивана Громова. Вашего мужа. А вот, – он сунул мне под нос какую-то бумажку, – его завещание. У меня доля в этой квартире.
– Что за чушь вы городите? Как смеете осквернять светлую память моего супруга! – возмущенная до глубины души, я попыталась закрыть дверь, но незнакомец вовремя успел подставить ногу. Дверь уперлась в черный ботинок с шапкой налипшего снега.
– И вовсе это не чушь. Вы прочтите, прочтите, что написано в документе, – и толстяк снова затряс своей писулькой.
Не было у Ванюши никаких детей, кроме Игорька и Славика. Наш брак у него первый и единственный, а я его первая и единственная женщина. Поженились, когда нам было по двадцать лет, и с тех пор на сторону не глядели.
– Вон отсюда, мошенник! Я полицию вызову.
– Зовите, зовите, Мария Львовна, а мы им покажем этот документ, а еще у меня письмо есть. Для вас. От моего отца, Ивана Петровича, – и наглец вытащил из черной кожаной папки запечатанный конверт без подписи.
Меня трясло. То ли от холода – с улицы дуло, а на мне был тонкий ситцевый халат да тапки на босу ногу – то ли от сильных чувств. Я пыталась столкнуть ботинок этого мошенника со своего порога, да куда мне в семьдесят лет справиться с таким бугаем!
– Не скроетесь вы от правды, Мария Львовна, даже не надейтесь. Половина этой квартиры моя, и здесь будет жить мой сын во время учебы. Ничего вы с этим не поделаете.
– Замолчите! Убирайтесь!
Дыхание сбилось. В сердце кольнуло болью. В висках загрохотал пульс. Всем своим цыплячьим весом я повисла на двери, пытаясь захлопнуть ее перед лицом мерзавца.
– Пришло время тайному стать явным, – продолжал толстяк, лихорадочно сверкая поросячьими глазками. – Ваш муж Иван Петрович какое-то время жил на две семьи. Когда работал вахтами.
Ванюша и правда несколько лет работал вахтовым методом. Но это ничего не доказывает! Как и письмо, как и завещание. Наверняка дешевая подделка.
Зрение помутилось. Я моргнула, пытаясь прогнать туман перед глазами, но лучше не стало. В груди жгло, боль отдавалась под левую лопатку.
– И в этот период жизни у него родился сын. На стороне. От другой женщины. Я.
Это неправда. Ваня не мог поступить со мной настолько подло. Я же на старости лет за ним утки выносила, потом, когда он немного оправился от инсульта, на себе его в туалет таскала. А в молодости от перспективной должности отказалась, чтобы быть хорошей женой и матерью. Нашла работу попроще, но с удобным графиком, чтобы мужу и сыновьям уделять больше времени. Не мог человек, которому я всю жизнь посвятила, взять и изменить. Ложь это все! Клевета! Навет.
– Он и мне письмо оставил, – не унимался мужик в пуховике. – Там все написано. Под конец жизни отец раскаялся, что сына бросил, и завещал мне свою долю в квартире.
На грудь словно гирю положили. В ушах шумело. В глазах двоилось. Резкий приступ боли – и я пошатнулась, схватившись за сердце.
– Что с вами? – донеслось словно издалека, сквозь толстый слой ваты. – Мария Львовна?
Теряя сознание, я сползла по стене под дверь.
* * *
Никак не получалось сфокусировать взгляд. По краям зрения клубился белый туман. Коленями я чувствовала твердость холодного камня, ладонями – что-то мягкое и неприятно мокрое.
– Шевелись, бездельница! – раздался позади визгливый женский голос.
Ему вторил другой, столь же пронзительный:
– Что за ленивая корова!
Зрение начало проясняться. Туман отползал. Я стояла на четвереньках. Прямо перед моим лицом, под руками, была половая тряпка, рядом стояло ведро с водой, от которого отчетливо несло кислой капустой.
Щеки холодило от влаги. Я что, плакала?
