Токио. Колокола старого города
Анна Шерман
Странствия сердца. Книги-путешествия по разным уголкам планеты
С 1632 по 1854 год японские правители проводили политику изоляции Японии, способствовавшей созданию уникальной культуры, «островки» которой сохраняются и по сей день. Страстная любительница Японии Анна Шерман совершает путешествие по старым улочкам Токио, затерявшимся среди современных железобетонных конструкций. В своей гипнотической, чувственной прозе она описывает поиск великих колоколов времени, с помощью которых жители Эдо, позже названного Токио, измеряли время в городе сёгунов. В беседах с местным населением Анна воссоздает почти забытую устную историю старой Японии, еще не претерпевшей западной модернизации, войны и ядерных бомбардировок.
Анна Шерман
Токио. Колокола старого города
Посвящается Иану
Anna Sherman
BELLS OF OLD TOKYO: MEDITATIONS THE ON TIME AND A CITY
Copyright © Anna Sherman, 2019
First published 2019 by Pan Macmillan, a division of Macmillan Publishers International Limited
© Лазарева Л., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Токио – грандиозный хронометр. В его тихих аллеях и шумных авеню, дремлющих каналах и храмах угадывается циферблат гигантского часового механизма. Его месяцы, недели и часы, минуты и секунды подчинены ритму дорожного движения, которое устремляется в столицу со стороны северных рисовых полей, от разрушенной Фукусимы. Они отмерены домами, ушедшими под снос, и новыми постройками, что выросли на землях, отвоеванных у моря. Время измеряется здесь ароматическими палочками – и светодиодами. И сверхточными атомными часами. Время отсчитывается судьбами тех, кто живет в пределах железнодорожной линии Яманотэ, кольцом охватившей старинный городской центр, и тех, кто населяет равнину Канто, уходящую за пределы этого неровного овала.
Колокола времени
Пять часов вечера. Прозвучали по радио позывные, их звуки долго замирают над парком Сиба. Каждый вечер по всему городу токийские репродукторы передают то, что называется радио босай («готовность к стихийному бедствию»). Ровно в 17:00. Это ксилофонный колыбельный мотив – проверка городской радиосети. По всей Японии мелодии исполняются разные, но радиостанции Токио обычно играют детскую песенку «Юяке-Кояке»
. Слова ее такие:
С заходом солнца день темнеет.
На горе звонит колокол времени.
Взявшись за руки, мы вернемся домой, вместе с птицами.
Дети ушли по домам, и светит полная луна.
Когда засыпают во?роны, всё небо в сверкающих звездах.
В этот вечер из репродуктора звучала не «Юяке-Кояке», а что-то другое. Я не узнала песню и ломала голову, что это было, когда, сплетаясь с передачей в записи, отчетливо прозвучал другой звук – колокол Дзодзё-дзи
, старинного храма, который находится рядом с Токийской башней.
Единственный удар отозвался целым созвучием, где верхний тон постепенно растворился в глубоком низком. И я направилась на этот звук. Миновав Тройные ворота храма, на открытой каменной башне я увидела гигантский колокол и звонаря в одеянии цвета темного индиго. Он был очень молод. Толстый канат из переплетенных фиолетовых, красных и белых шнуров свисал с горизонтального сюмоку, массивного бревна, которым бьют в колокол. Юноша повисал на канате, оттягивая сюмоку слегка назад, потом еще немного, прежде чем ударить им, словно стенобитным тараном, в позеленевший бронзовый бок колокола. Звонарь изо всех сил тянул веревку, откидываясь всем своим весом назад, и валился, валился до тех пор, пока едва не садился на деревянные половицы башни; и тогда сила противодействия начинала тянуть его обратно, вперед и вверх. Движение походило на запись, прокрученную задом наперед: падение чудесным образом преображалось в собственную противоположность.
Япония – страна колоколов. В детстве мне подарили японскую музыкальную подвеску, хрупкую безделушку в виде миниатюрной пагоды. Пять свесов трехъярусной крыши, каждый увешан крошечными колокольчиками, и пять висячих полых цилиндров, которые звенели, ударяясь друг о друга. Все части игрушки скреплялись леской. И оттого, наверное, что леска была прозрачной, вся эта «музыка ветра» звенела так, словно подвеска вот-вот улетит.
Никто не удосужился ее повесить. Леска, в конце концов, перепуталась, так что развязать затянутые узелки стало невозможно. Музыка кончилась.
Но этот перезвон – мое первое впечатление от Востока: сверкающий металл, переливы звуков, порывы ночного ветра…
Ударив в колокол последний раз, звонарь отцепил разноцветный канат, перекинул его через плечо и долго спускался по длинной лестнице, пока не исчез в главном зале храма Дзодзё-дзи.
Небольшая металлическая табличка на башне гласила: «Сиба-Киридоси». Один из колоколов времени в Эдо».
Прежде чем Токио получил свое нынешнее имя, он назывался Эдо. С начала XVII столетия Эдо de facto являлся политическим центром Японии, хотя Киото оставался столицей государства до 1868 года, став ею еще в 794-м. н В начале XVII века только три колокола отзванивали время по часам. Один колокол находился в Нихонбаси, внутри тюрьмы, расположенной в самом сердце города; другой располагался неподалеку от северо-восточного храма Богини Милосердия. Третий колокол был в Уэно, возле северных городских Врат демона. По мере того как Эдо разрастался – к 1720 году в городе проживало свыше миллиона человек, – сёгуны из рода Токугава разрешили иметь больше колоколов, отбивающих время: в Сибе, у Токийского залива. Восточнее реки Сумида, в Хондзё. В западном предместье Ёцуя, при Храме Небесного дракона. В юго-западной части центра, на холмах Акасака, где сейчас находится главное здание токийской теле- и радиосети. Западнее, в районе Итигая, возле Министерства обороны. И далеко на северо-западе, в Медзиро, где в 1657 году в городе впервые случился страшный пожар. Обычно колокола звонили каждый час, чтобы город сёгуна знал, когда вставать, когда ложиться, когда работать, а когда садиться за стол.
Около металлической таблички карта с границами слышимости каждого колокола – рисунок из кругов, перекрывающих друг друга, словно следы от дождевых капель на поверхности тихого пруда. Дождевые капли, замерзшие в тот самый момент, когда они коснулись воды.
Незадолго до смерти, в том же 2003 году, когда его не стало, композитор Ёсимура Хироси написал книгу под названием «Колокола времени Эдо».
Когда-то Ёсимура работал саунд-дизайнером. Он умел создать целую вселенную из обрывков мелодий, нескольких поэтических строк, названий холма, колодца или реки
. В своей последней книге Ёсимура описал Токио таким, каким его мог знать только слепец: звук шагов рабочих, идущих домой через парк Уэно; звяканье монет, падающих в ящики для пожертвований возле святилищ и храмов; возгласы, подгоняющие неловкого звонаря – joya no kane, когда колокол ровно в полночь отбивает наступление Нового года. Сто восемь ударов колокола: 108 раз – по числу пагубных мирских страстей.
Город сёгуна почти полностью утрачен, писал Ёсимура. Исчезли не только дома и сады, но и звуковой ландшафт города. В «Колоколах времени» Ёсимура медленно идет через весь огромный город и вслушивается в звуки, оставшиеся за пять столетий неизменными. Некоторые слишком неуловимы для Токио XXI века, как звук лотосов, лопающихся на рассвете. Толпы, бывало, каждое лето собирались, чтобы посмотреть и послушать легкий треск раскрывающегося бутона на волнистой глади пруда Синобадзу. Можем ли мы представить, насколько тонкими были чувства людей в то время? Но некоторые звуки Эдо все же сохранились: кричат на рынках торговцы; звеня от ветра, колышутся на тележках подвески из стекла каждый год в июле; и каждый час звонят колокола, сообщающие время.
Ёсимура считал, что в голосе храмового колокола столько же тишины, сколько и звука. Звонивший колокол втягивал в себя всю жизнь в округе.
Сёгуна больше нет, но вы можете услышать то же, что и он, писал Ёсимура. Нота раскрывается вовне. Звук заключает в себе движение сквозь время.
Я пройду путем Ёсимуры и поищу, что осталось от исчезнувшего города. Я не воспользуюсь скоростными эстакадами, не войду в вагон железнодорожной линии Яманотэ, которая с грохотом пронзает городской центр. Мой путь пройдет по тем местам, где различим звон колоколов, – маршрутом в виде рисунка дождевых капель, падающих на водную гладь. Ветром звенящие звуки могло занести далеко к Токийскому заливу, а дожди могли заглушить их так, словно их не было вовсе.
Круг имеет бесконечное количество начал
. Направление, которое я выберу, может меняться, как могут смениться кружочки на карте.
Да, границы существовали, но они не прочерчены раз и навсегда.
Дайбо Кацудзи знаменит, хотя многие годы я даже не представляла насколько, – своим кофе, а главное – тем, как он его наливает. На кофе тончайшего помола он выпускал сначала одну каплю горячей воды. Потом две, три, после чего лил воду капля за каплей тонкой, похожей на блестящую цепочку, струйкой.
Черные волосы Дайбо стрижет, как монах. Каждый день он надевает ослепительно-белую рубашку, черные брюки и черный фартук: униформа никогда не менялась и напоминает одеяние аскета. Прекрасные темные глаза и темно-синее пятно на нижней губе, похоже, родимое. Он невелик ростом, но только не тогда, когда стоит за стойкой.
Ни один посетитель не забредает в кофейню Дайбо случайно. Нужно знать ее, чтобы забраться по ступенькам узкой лесенки. Помещение маленькое – всего-то на двадцать мест. Такие узенькие прямоугольники японцы называют «гнездом угря».
Токио – беспокойный город, где все бурлит и меняется, но к кофейне «Дайбо» это не относится. Она та же, что всегда.
Кафе маленькое, на первом этаже, над подвальчиком, где раньше продавалась лапша рамэн. Позже прилавок с лапшой сменился шкафчиками для забытого багажа. А еще до лапши там был бутик. Выше этажом над кафе продавались мечи. На самом верхнем этаже кто-то вроде торговал нэцке, крошечными фигурками людей, зверей, вымышленных персонажей, вырезанными из кости или из дерева. Потом все лавочки закрылись, их владельцы ушли на покой – все, кроме Дайбо. Он никогда не покидает своего кафе, за исключением трех дней в августе каждого года, когда ездит на север, в горы Китаками в префектуре Ивате, откуда он родом.
От стены до стены через весь зал тянется прилавок из грубой сосны, которую Дайбо когда-то раздобыл на дровяном складе. Там, по его словам, она просто валялась.
Каждое утро Дайбо жарит кофейные зерна. Он открывает окна, и аромат струится до Аояма-дори, а то и перекрестка Омотэсандо. Летом и зимой, весной и осенью.
Зерна трещат, как детская игрушка рейнмейкер или как лотерейные шары. Поверх этих звуков плывут мелодии джаза – те, что любит Дайбо. Джазовый мотив тонет в уличном шуме, его перекрывают сигналы машин, звуки сирены, дождя или громкий стрекот цикад… Потом музыка пробивается вновь, как будто и не смолкала.
Дайбо крутит килограммовый контейнер поджаренных зерен, держа в другой руке книгу. Потемневшей бамбуковой ложечкой он проверяет качество помола. Потом раскрывает книгу и садится читать.
«Хибия»
? ? ?
В Хибии находятся реликвии всех эпох Токио. Считается, что деревья в парке – самые старые в городе; здесь есть фрагмент каменной стены, окружавшей замок, эстрада для оркестра, существующая со времени основания парка, фонтан из бронзы…
Эдвард Сайденстикер
Хибия
Ночь и город вползали в комнату.
Северное крыло гостиницы выходило на офисное здание Отемати. Напротив моего окна – сплошная стена от асфальта до неба; за ней – одна стеклянная стена за другой, и каждая вертикальная плоскость разбита квадратами или прямоугольниками панелей. В каждой такой рамке – по человеческой фигуре, в некоторых по две – по три. Там, где окна пусты, их свечение казалось неусыпным. В зданиях, что громоздились напротив отеля, наверняка стояли телевизоры. Вместо того чтобы разглядывать маленькие кинодрамы, они, наверное, наблюдали за мной, когда я смотрела из окна, придерживая рукой штору.
Я переехала в другое крыло. Новая комната выходила окнами на парк Хибия и воды Вадакура-бори, одного из каналов, что окружают Императорский дворец, часть лабиринта рвов вокруг старинной цитадели. Вместо десяти тысяч окон – громады камней без раствора, обтесанных для постройки старой крепости.
Город исчез.
Я оказалась почти в центре спирали каналов вокруг дворца, но не могла его видеть.
– Так ты интересуешься временем, – сказал Артур.
Мы сидели у длинной стойки Дайбо в его кафе и пили кофе с молоком из чайных чашек. Артур – американский переводчик, писавший книги на японском.
– Так вот, для обозначения общего представления о пространстве и времени используется слово kan.
Я насупившись полистала словарь:
– А как же jiku?
Артур улыбнулся:
