– А мы будем все отрицать, – сказал он. – Естественно.
Повисла пауза – мы глядели друг на друга через стол, точно шахматисты, пожалуй, или старые товарищи – ибо мы оба пережили три волны чисток. Одно это выковало между нами некие узы.
– Меня тем не менее кое-что смущает, – сказал он. – У этих двух террористов из «Моего дня» должен быть пособник в Галааде.
– Неужели? Быть такого не может! – вскричала я.
– Мы проанализировали все известные побеги, и высокий процент успеха не объясняется ничем, кроме утечек. Некто в Галааде – некто, имеющий доступ к данным о дислокации сотрудников наших служб безопасности, – наверняка передает информацию Подпольной Женской Дороге. На каких маршрутах КПП, где, скорее всего, чисто – в таком духе. У нас война, и, как вы знаете, сухопутный личный состав рассеян, особенно в Вермонте и Мэне. Нам требуется усилить свое присутствие в других районах.
– Кто в Галааде способен на подобное коварство? – спросила я. – Предать нашу будущность!
– Мы над этим работаем, – ответил он. – А между тем, если вам что-нибудь придет в голову…
– Конечно.
– И еще кое-что, – прибавил он. – Тетка Адрианна, Жемчужная Дева, найдена мертвой в Торонто.
– Да. Сердце кровью обливается, – сказала я. – Что-то прояснилось?
– Ждем новостей из консульства. Я вам сообщу.
– Помогу всеми силами. Можете на меня рассчитывать, сами знаете.
– Вы моя опора, дорогая Тетка Лидия. Цена ваша воистину выше жемчугов[23 - «Кто найдет добродетельную жену? цена ее выше жемчугов» (Притч 31:10).].
Комплименты я люблю, чем я хуже прочих?
– Благодарю вас, – сказала я.
Жизнь моя могла сложиться совсем иначе. Если б только я огляделась, посмотрела шире. Если б только я пораньше собрала вещички, как некоторые, и уехала из страны – страны, которую по глупости полагала той же самой страной, где мне годами было место.
От подобных сожалений толку чуть. Снова и снова я делала выбор, после чего выбора всякий раз оставалось меньше. В тот день на распутье в осеннем бору путь я хоженый выбрала себе[24 - Аллюзия на стихотворение американского поэта Роберта Фроста «Другая дорога» (The Road Not Taken, 1916): «В тот день на распутье в осеннем бору… путь я нехоженый выбрал себе», перев. Н. Винокурова.]. Он был завален трупами, что на таких путях – обычное дело. Но, прошу заметить, моего трупа там нет.
В этой моей исчезнувшей стране дела шли под откос многие годы. Потопы, пожары, торнадо, ураганы, засухи, дефицит воды, землетрясения. Перебор того, недобор сего. Ветшающая инфраструктура: почему не закрыли атомные реакторы, зачем тянули, пока не стало поздно? Экономика рушилась, плюс безработица, плюс падение рождаемости.
Люди испугались. Потом озлились.
Отсутствие действенных мер. Поиск тех, на кого можно свалить вину.
Почему я считала, что жизнь все равно будет двигаться по накатанной? Потому, видимо, что мы слушали все это годами. Не верится, что небо падет на землю, пока осколок неба не долбанет по голове.
Арестовали меня вскоре после теракта Сынов Иакова, который уничтожил Конгресс. Исламисты поначалу говорили нам: объявили чрезвычайное положение, но сказали, мол, живите, как прежде, Конституцию скоро вернут, а чрезвычайное положение быстро отменят. Что и случилось, однако иначе, нежели мы предполагали.
Жара в тот день стояла зверская. Суды закрылись – временно, уверяли нас, пока не выстроили действующую систему инстанций и не восстановили верховенство права. Несмотря на это, кое-кто пришел на работу: раз время освободилось, можно и разгрести накопившиеся бумаги – во всяком случае, таким предлогом пользовалась я. На самом деле просто хотелось побыть с людьми.
Странно, что у наших коллег-мужчин подобной нужды не возникало. Может, они находили утешение в кругу жен и детей.
Я читала материалы какого-то дела, и тут в кабинет зашла коллега помоложе – Кэти, недавно назначенная, тридцать шесть лет, на четвертом месяце беременности, оплодотворение через банк спермы.
– Надо ехать, – сказала она.
Я на нее вытаращилась:
– То есть?
– Надо уезжать из страны. Происходит что-то не то.
– Ну еще бы – чрезвычайное положение…
– Да нет, не только. Мне закрыли банковскую карту. И кредитки – обе. Я пыталась купить билет на самолет – так и узнала. Ты на машине?
– Что? – переспросила я. – Почему? Тебе же не могут просто взять и отрубить деньги на счету!
– Похоже, могут, – сказала Кэти. – Если ты женщина. Мне в авиакомпании сказали. Временное правительство только что приняло новый закон: деньги женщин отныне переходят к их ближайшим родственникам мужского пола.
– Все еще хуже, – сказала Анита, коллега чуть постарше. Она тоже зашла ко мне. – Гораздо хуже.
– У меня нет родственников мужского пола, – сказала я. Меня все это огорошило. – Это же совершенно антиконституционно!
– Про Конституцию забудь, – сказала Анита. – Ее только что отменили. Я слышала в банке, пыталась там… – И она заплакала.
– Возьми себя в руки, – сказала я. – Надо подумать.
– Какой-нибудь родственник у тебя найдется, – заметила Кэти. – Похоже, они это годами планировали: мне сказали, что мой ближайший родственник мужского пола – мой двенадцатилетний племянник.
В этот миг парадную дверь суда вышибли. Ворвались пятеро мужчин, двое парами, один замыкающим, все с автоматами на изготовку. Мы с Кэти и Анитой вышли из моего кабинета. Наша секретарша Тесса заорала и нырнула под стол.
Двое были молоды, где-то двадцать с хвостом, но еще трое – средних лет. Молодые подтянуты, у остальных пивные пуза. Все в камуфляже и до того стереотипны, что, если б не автоматы, я бы, может, рассмеялась, не понимая еще, до чего дефицитен скоро станет женский смех.
– Что тут такое? – спросила я. – А постучать нельзя было? Дверь же открыта!
Мужчины пропустили это мимо ушей. Один – вожак, надо думать, – сказал своему спутнику:
– Список у тебя?
Я подбавила негодования:
– Кто ответит за ущерб? – Меня накрывал шок: стало холодно. Что происходит – ограбление? Захват заложников? – Вам чего? Денег мы здесь не храним.
Анита пихнула меня локтем, чтоб я умолкла: она уже постигала наше положение лучше меня.
Помощник вожака поднял повыше лист бумаги.
– Кто тут беременная? – спросил он.
Мы переглянулись. Кэти выступила вперед:
– Я.
– Мужа нет, так?
– Нет, я…
Кэти обеими руками прикрывала живот. Как многие женщины в то время, она предпочла одинокое материнство.
– В школу, – сказал вожак.
Те, что помоложе, шагнули к Кэти.
– Пройдемте с нами, мэм, – сказал первый.
– Зачем? – спросила Кэти. – Вы что себе думаете – врываетесь сюда и…
– Пройдемте, – сказал второй.
Они подхватили ее под локти и потащили. Она закричала и все равно исчезла за дверью.
– Ну-ка прекратите! – сказала я.
Из коридора слышался ее голос – чем дальше, тем тише.
– Распоряжаюсь здесь я, – сказал вожак.
Он был в очках и с закрученными усами, которые, впрочем, не добавляли ему добродушия.
По ходу моей, если можно так выразиться, галаадской карьеры мне не раз выпадал повод отмечать, что мелкие сошки, дорвавшись до внезапной власти, зачастую злоупотребляют ею хуже всех.
– Не переживайте, никто ее не тронет, – сказал помощник вожака. – Отвезут в безопасное место.
Он зачитал наши имена по списку. Отнекиваться было без толку: они и так знали, кто мы.
– Где секретарша? – спросил вожак. – Тесса эта.
Бедная Тесса вылезла из-под стола. От ужаса ее трясло.
– Ну чего? – спросил человек со списком. – Гипермаркет, школа или стадион?
– Тебе сколько лет? – спросил вожак. – Ладно, молчи, тут все написано. Двадцать семь.
– Дадим девчонке шанс. Гипермаркет. Может, на ней кто-нибудь женится.
– Отойди вон туда, – велел вожак Тессе.
– Господи Иисусе, она описалась, – сказал третий немолодой.
– Не кощунствуй, – сказал вожак. – Вот и хорошо. Боязливая – может, будет делать, что велят.
– Дождешься от них, как же, – сказал третий. – Одно слово – бабы.
По-моему, это он так шутил.
Вернулись двое молодых, которые увели Кэти.
– Она в фургоне, – сообщил один.
– А еще две так называемые судьи женского пола где? – спросил вожак. – Лоретта какая-то? И Давида?
– Обедают, – сказала Анита.
– Мы заберем этих двух. Дождитесь тех, приглядите за этой, – скомандовал вожак, ткнув пальцем в Тессу. – Потом эту заприте в фургоне, который в гипермаркет. Потом привезите обеденных.
– В гипермаркет или на стадион? Этих двух?
– На стадион, – сказал вожак. – Одна возрастная, у обеих высшее юридическое, обе судьи. Ты же слышал приказ.
– Бывают случаи, когда прямо жалко, – сказал второй, кивнув на Аниту.
– Это как Провидению будет угодно, – ответил вожак.
Нас с Анитой свели вниз по лестнице, пять пролетов. А лифт работал? Даже не знаю. Потом нам наручниками сковали запястья спереди и засунули нас в черный фургон со сплошной перегородкой между нами и водителем и железными сетками в зачерненных оконных стеклах.
Мы все это время помалкивали – ну а что тут сказать? Ясно было, что призывы о помощи останутся без ответа. Пользы нет кричать или бросаться на стенки фургона – зряшная трата сил, а больше ничего. Так что мы ждали.
Зато в фургоне был хотя бы кондиционер. И кресла – можно сесть.
– Что они будут делать? – шепнула Анита.
За окнами ничего не видать. Мы и друг друга не видели – только смутные силуэты.
– Не знаю, – сказала я.
Фургон затормозил – на КПП, вероятно, – и снова двинулся, и снова затормозил.
– Конечная, – объявил чей-то голос. – На выход!
Задние двери фургона распахнулись. Анита выбралась первой.
– Шевелись, – велел другой голос.
Со скованными руками вылезать сложно; кто-то схватил меня за локоть, дернул, и я ступила на землю, едва не упав.
Фургон отъехал, а я шатко стояла и озиралась. Поле под открытым небом, группы других людей – других женщин, стоит добавить, – и немало мужчин с автоматами.
Я очутилась на футбольном стадионе. Только здесь уже был не футбол. Здесь была тюрьма.
