Бринн Уивер "Палач и Дрозд"

Слоан закусывает краешек губы, пытаясь скрыть злую усмешку.

– Я понятия не имела, что ты охотишься на Фэрбенкса.

– Я выслеживал его два года!

– Серьезно?

– Собрался идти за ним, но он вдруг взял и переехал. Пришлось несколько месяцев потратить на поиски и начинать всю подготовку заново. А потом, ни с того ни с сего, этого типа находят посреди паутины с вырезанными глазами.

Слоан хмыкает и чуть заметно ухмыляется. Она садится ровнее, покачиваясь на стуле.

– Я не вырезаю их, Палач. Я их выдавливаю. Аккуратно. Как подобает настоящей леди. – Слоан засовывает палец в рот, прижимает его к щеке, а потом с щелчком вынимает. – Вот так!

Я хохочу, и Слоан одаривает меня сияющей улыбкой.

– Значит, извини.

К счастью, она отворачивается прежде, чем у меня сдают нервы. Девушка берет несколько жареных картофелин, оценивающе глядит на других посетителей и вдруг отодвигает от себя тарелку.

Решила уйти? И мы больше не увидимся?

Уж она-то сумеет от меня спрятаться.

Я откашливаюсь.

– Ты слышала про серию убийств в национальных парках Орегона и Вашингтона?

Слоан поворачивается, прищурив глаза. Между темных бровей у нее проступает складка, и девушка чуть заметно качает головой.

– Убийцу прозвали Лесным Призраком. Весьма плодовитый тип. И очень, очень осторожный, – продолжаю я. – Предпочитает пеших туристов: приезжих и бродяг, которых никто не хватится. Долго пытает их, а потом каждое тело укладывает лицом на восток, а на лбу рисует крест.

Тонкая маска на лице Слоан трескается. В девушке просыпается хищник, почуявший добычу. Я буквально вижу, как в голове у нее крутятся шестеренки.

Каждая деталь – след, по которому может пройти опытный охотник.

– Сколько было жертв?

– Двенадцать. Хотя, наверное, больше, просто о них молчат.

Слоан хмурится. В зеленой глубине глаз мелькает искра.

– Почему? Чтобы не спугнуть убийцу?

– Возможно.

– Откуда сведения?

– Ты же где-то узнала про Альберта Бриско? У меня тоже есть свои источники.

Я подмигиваю. Взгляд Слоан на миг прилипает к моим губам, особенно к шраму, затем она снова смотрит мне в глаза. Опершись руками о стол, я наклоняюсь ближе.

– Как насчет дружеского соревнования? Кто победит, тот его и прикончит.

Прислонившись лопатками к кожаной спинке, Слоан долго барабанит по столу обломанными кроваво-красными ногтями и грызет потрескавшуюся нижнюю губу. Я чувствую на себе ее взгляд. Он заползает в душу и пробуждает забытые эмоции.

Я давно не знаю ни страха, ни радости.

Но сегодня ощущаю немалый азарт.

Барабанный бой ногтей стихает.

– Что за соревнование? – спрашивает Слоан.

Я машу официантке и, когда та ловит мой взгляд, жестом прошу принести меню.

– Так, небольшая игра. Давай закажем десерт и обсудим условия?

Я снова смотрю на Слоан, расплываясь в улыбке: злобной и предвкушающей.

…Коварной.

– Ты же слышала поговорку: «Кто умеет веселиться, тот и крови не боится», – шепчу я. – Проверим ее на практике.

Голосовые связки

Слоан

Год спустя.

Голод…

Он всегда начинается с зуда. С мерзкого раздражения под кожей. Что бы я ни делала, внутри постоянно свербит, заползает в голову и не отпускает.

Потом приходит боль.

Чем дольше ее игнорировать, тем сильнее меня затягивает в бездну. Надо унять ее любой ценой.

Поможет в этом деле только одно. Убийство.

– Соберись наконец, – бормочу я себе в пятидесятый раз за день, уставившись на одноразовый телефон. Водя пальцами по гладкому стеклу, листаю короткую переписку с единственным контактом.

«Палач», – написано под фотографией в профиле. На ней изображена исходящая паром сосиска, нанизанная на вилку для барбекю.

Стараясь не задумываться над причинами, по которым я выбрала именно эту картинку, я во всех красках представляю, как воткну острые зубья в член этого проходимца.

Красивый, наверное. Как и все остальное…

– Гос-споди… Совсем рехнулась, – шиплю я.

Додумать мне не дает мужчина, лежащий на железном столе: он начинает трепыхаться, пытаясь вылезти из кожаных ремней, которые стягивают ему запястья и лодыжки, голову и туловище, бедра и руки. Из-под кляпа, засунутого в распахнутый, будто у рыбины, рот, звучит сдавленное мычание. Может, я перестаралась, и необязательно было привязывать его так крепко? Никуда он не денется. Но когда тело с визгом ерзает по стальной поверхности, я начинаю беситься, отчего зуд перерастает в жгучую боль, когтями царапающую мне мозг.

Я отворачиваюсь, листая в памяти телефона сообщения, которыми мы с Роуэном обменивались последний год, с тех пор как встретились и решили затеять абсолютно безумную по всем параметрам игру. Может, я что-то упустила из виду? Вдруг в его редких посланиях есть подсказка – намек, что делать дальше? Я не понимаю, что от меня требуется, и от этого еще сильнее начинает болеть голова.

Подойдя к раковине, я беру с полки пузырек с ибупрофеном и, отложив телефон, вытряхиваю две таблетки в затянутую в перчатку руку, тем временем перечитывая сообщения, присланные в начале недели. Впрочем, я и без того прекрасно помню, что в них говорится.

Все подробности пришлю в субботу.

Я тебя совсем не знаю. Вдруг решишь смухлевать?

Видимо, придется поверить на слово.

Что за бред.

Зато весело! Ты же любишь веселиться?

Исчезни.

И ты совсем не будешь скучать по моей хорошенькой мордашке?

…

Жди субботу! Телефон держи под рукой!

Так я и делаю. Весь день не выпускаю телефон из рук, а время, между прочим, идет к вечеру. На экране двенадцать минут девятого. Громко тикают большие часы, которые я повесила напротив стола, чтобы лишний раз поиздеваться над жертвами; но сегодня щелчки секундной стрелки вызывают бо`льшие страдания у меня, эхом отзываясь в черепе. Каждый миг ожидания обжигает вены новым всплеском голода.

Оказывается, я слишком сильно предвкушала игру, и пытка неизвестностью меня убивает.

Когда я включаю кран и вода с шумом бьется о стальную поверхность раковины, мужчина на столе вздрагивает.

– Уймись! – бросаю я через плечо, наполняя стакан. – Самое интересное еще не начиналось.

Он хнычет и скулит, что-то сдавленно бормочет. Его страх и мольбы возбуждают меня и притом немало бесят. Я глотаю таблетки, запиваю их водой и с громким стуком ставлю пустой стакан на раковину.

Снова заглядываю в одноразовый телефон. Тринадцать минут девятого.

– Твою ж мать!

В кармане жужжит второй телефон – обычный, – и я достаю его взглянуть, кто пишет. Ларк. В ее сообщении смайлик с ножом и знак вопроса. Вместо того чтобы набрать ответ, я вытаскиваю наушники и звоню подруге, не желая занимать зря руки.

– Привет, детка, – говорит Ларк, отвечая после первого же гудка. – Есть ли новости от Палача?

На мгновение замерев от ласкового голоса, словно пропитанного летним солнцем, я вдыхаю полной грудью. Если не считать убийств и пыток, Ларк Монтегю – единственное существо в этом мире, что способно очистить мне голову, когда ее снова затягивает темной пеленой.

– Пока никаких.

Ларк многозначительно хмыкает.

– И как ты к этому относишься?

– Нервничаю.

В трубке раздается задумчивый вздох, но в остальном подруга молчит. Она не давит на меня и не высказывает собственного мнения о том, как мне надобно поступить. Ларк умеет слушать, как никто другой.

– Мне кажется, я совершаю глупость. Понимаешь? Я совершенно не знаю этого типа. Затевать с ним игры импульсивно и безрассудно.

– Что плохого в импульсивных поступках?

– Это опасно.

– А еще весело, правда?

Я чуть слышно выдыхаю сквозь сжатые губы.

– Может, и так…

Я подхожу к столу, где рядами выложены полированные инструменты: ножи, скальпели, ножницы и пилы сверкают под флуоресцентными лампами.

– Своеобразные у тебя представления о веселье… – Голос у Ларк на мгновение затихает, словно она видит скальпель, который я беру в руки, присматриваясь к лезвию. – Тебе до сих пор бывает весело?