Под видом, что нужно поставить чаю, первым делом я прохромал на кухню, где быстренько налил себе водки и выпил. Вроде стало полегче. Распахнул форточку, ведущую внутрь «колодца», вечно заставленного не понять чьими машинами, и понял, что пророчество Сабэль вряд ли сбудется. По крайней мене, сегодня: на улице начинался снег «на радость» нашему неизменному дворнику-узбеку. А значит, мороз, наконец, отступал.
– О, вы любите живопись! – послышалось из глубины квартиры.
Я скривился, будто под рёбра, точно меж пятым и шестым, вошёл тонкий стальной штырь. И махнул из горла, ощущая пробуждение нехорошего жара внутри.
– Люблю…
– Что? Не расслышала…
– Люблю! – прокашлялся я.
Лена была просто великолепной художницей! Ей прочили выставки в разных галереях города по окончании композиции, вплоть до Эрмитажа, если то были не слухи. Я старался особо не лезть к ней во время работы над серией картин, не мешать. А на деле получилось так, что я просто-напросто не участвовал в её творческой жизни, сторонился её, чем, наверное, очень обижал супругу…
Вот ведь как бывает! Я, простой слесарь-жестянщик, человек без каких-либо талантов и особенностей, остался жить, а она, видная молодая художница – погибла. Да нет же никакой справедливости! Разве справедливо, что мой сын погиб потому, что я самолично заставил его пристегнуться, заботясь о безопасности?!
С чашкой чая к Сабэль я вышел только через несколько минут, когда бутылка опустела почти на треть.
– О, я буду не чай. Вы не против? – Сабэль мягко потянулась к стоящей на журнальном столике не откупоренной «Изабелле». Откуда вино-то? Она ж не несла вроде ничего. – Так кто, вы говорите, автор этих картин?
Я завозился с бутылкой и штопором, старательно не глядя на портреты по стенам. Никогда они мне не мешали. Даже в первые дни после её гибели. А сейчас почему-то взирали с укором.
– Моя жена.
– Елена?! Надо же! У неё талант!
Горлышко хрустнуло.
– Оу, ничего, ничего… так даже пикантней, – опять этот нехороший огонёк в светло-карих, почти ржавых глазах.
Я налил бокал почти доверху и с громким стуком поставил бутылку на столик. Взяв его, гостья поднялась и неспешно пошла вдоль стен, внимательно разглядывая портреты. Сабэль вышагивала бесшумно и красиво, держа спину не хуже русской императрицы. Не виляла зазывно бёдрами, хотя там было чем вилять, и не жеманничала. Но если в баре я глядел на Сабэль смело, не таясь, то сейчас сразу же отвёл глаза от её фигуры.
– Нет, так дело не пойдёт. Вам нужно выпить, – вдруг заключила она и скрылась на кухне.
Я проводил девушку взглядом, уже всерьёз думая, что она на самом деле какая-нибудь маньячка. Если так, всё сходилось: не известные никому факты из моей жизни, желание напоить, странный стеклянный взгляд иной раз… Но только вот я не был приучен бросать дела незавершёнными. Кем бы она ни оказалась, я услышу от неё обещанное.
Гостья вернулась с начатой бутылкой водки и сразу же налила полную стопку.
– Пейте! – безапелляционно заявила Сабэль. – Я понимаю, как это выглядит, но… Я вижу, что вы пока не готовы к тому, зачем мы здесь. Выпейте, прошу.
И я закинул горячительное в голодную пустоту внутри себя, ощущая, как та в ответ, теплея, набухая и пульсируя, стискивает горло привычными уже тоской и злобой. Но Сабэль всё ещё чего-то ждала, разглядывая моё лицо, словно один из портретов.
Тогда я налил и выпил ещё одну, не дожидаясь обслуживания.
– Я слушаю, – и эта стопка отправилась в пустоту.
Снегопад за окном как-то враз усилился. Белый мир зарябил, как от помех, и показалось, будто вот-вот пропадёт эта кривая картинка, и всё… изменится. Во дворе заистерил прерывистый автомобильный клаксон, послышалась родная речь Тамерлана – старый дворник Акбар отчитывал очередную умницу, бросившую свою машинёшку посреди и без того тесного дворика.
– Нет. Вы не готовы пока, – гостья закурила.
Один из портретов жены, казалось, согласно покивал.
– Сабэль, – выдохнул я, подбирая слова повежливей, – вы, кажется, хотели сказать, кто был за рулём той машины. Чего тянуть, ну? Я слушаю.
– Я хотела вам его показать.
– На картах, что ли?
– Нет, – качнула она медными локонами. – Выпейте ещё. Чего вы боитесь?..
Даже если она подсыпала чего-то в водку, то было уже поздно. С холода в тепло, да шестую почти подряд, да на старые дрожжи – я по её глазам понял, что необходимая кондиция, наконец, достигнута.
– Показывайте! – махнул я рукой, точно велел начинать кордебалет. Ещё немного, и меня разбил бы болезненный смех.
– Хорошо. Тогда смотрите, – Сабэль как-то уж больно легко отодвинула тяжёлый журнальный столик, что был меж нами, и уселась на стуле прямо напротив. – Видите? Он в этой комнате!
Тишина образовалась такая, что стал слышен шелест снежинок о стекло. Даже Акбар больше не ругался. И то ли злость накатила такая, то ли вправду рябь белого от снега мира втекла из-за окна в душную комнату…
– Вон, – указал я на дверь, медленно вставая.
– Смотрите, Константин, смотрите же!
– Пошла прочь… – голос мой просел, стал чужим совсем.
– Посмотри на него!! – рявкнула медная львица, и ноги мои подкосились – ржавчина в глазах Сабэль наползла на зрачки…
Презрение я ощутил кожей. Портреты незнакомых людей, что изо дня в день писала Лена, уставились на меня, как на испражняющегося в музее подонка. Они шептались меж собой, кидали друг другу многозначительные взгляды, полные солидарности в том, что я – не достоин. Не достоин был её, такой талантливой и красивой. Недостоин был сына. Семьи не достоин был – ведь вместо того, чтобы лезть в ледяную воду и пытаться спасти их, я в шоке стоял на набережной и курил незажжённую сигарету.
Где-то зарычала собака. Большая и злая псина. Огромная даже, потому как такой рык мог принадлежать только волкодаву-переростку на стероидах. Зверь был где-то здесь… Где-то рядом… Прямо в моей квартире…
– Вы… слышите?.. – непослушным языком промямлил я, ничего не понимая.
– Смотри! На! Него!
Противиться властному голосу Сабэль было уже невыносимо. И я посмотрел.
Он тоже зыркнул на меня. Маленькими глазками, запрятанными под выступающий лоб. Чёрненькими такими, кожа вокруг которых лоснилась от крема и пары косметических операций. Змеиный пиджак, как влитой, сидел на широких плечах, а его обладатель, казалось, насмехался надо мной, секунду назад смачно сплюнув на пол моей квартиры прямо со стены, где он висел в дешёвой некрашеной раме.
Я уже не слышал ничего, кроме звериного рыка. Голова кружилась, а пульсация вен больно отзывалась в голове, усиливая непонятную рябь перед глазами.
Закинув ногу на ногу, Сабэль пила вино с таким видом, будто ничего не произошло.
– Это какой-то фокус?.. Это наркотик, да? – странно растягивая слова, спросил я, но ответа удостоен не был. Да я и не хотел слышать никаких ответов! Я хотел только одного: стереть с моложавого лица лысого эту поганую ухмылочку! Ведь это был он! Тот хрен на «Тесле», что плевался с моста ровно в том месте, где мы слетели… Где… он нас… подрезал…
Подобно полночному цунами, рёв смёл всё. Никакая не псина это была. Это рычал и ревел я, не в силах двинуться и ничего перед собой не видя. Под кожей вздулись горячие вены, глаза зажгло, я был готов убить эту самодовольную сволочь прямо сейчас, сию же секунду. Голыми руками раскрошить рёбра, вывернуть суставы, утопить его в собственной поганой крови!
– Ты этого хочешь?
Оглушаемый боем сердца, я разлепил веки.
Ей будто кто стеклянные протезы вместо глаз вставил. Но вот Сабэль сморгнула, посмотрела на меня и улыбнулась этой своей снисходительной улыбкой. Блуза её вздымалась – пепельная, тонюсенькая. В нос било корицей, и нестерпимо захотелось ощутить ещё и коричный вкус…
Какой-то частью себя, древним и позабытым подсознанием, я понимал, что сейчас будет. И как бы в подтверждение тому портреты жены брезгливо отвернулись. Все, кроме одного, ухмылка которого становилась всё шире.
– Да. Хочу.
– Тогда я дам тебе такую возможность.
Она оскалилась – своенравная и надменная хищница. Одним движением скинула с себя блузу и оказалась верхом на мне, овеяв и опьянив собственным жаром и коричным ароматом.
Зверь действовал за меня. Я приподнялся и схватил её, позабыв про какую-то там нелепую боль. Пальцы утонули в мягких кудрях, я потянул их, заваливая медную голову набок. О да!.. Глаза её – ошалелые, горящие – смотрели на меня искоса и зло, ноздри раздулись, заалевшие губы раскрылись, показывая тонкий острый язык.
Я швырнул её лицом в диван и навалился, сбив ей дыхание своим весом. Юбка исчезла почти магически, как будто и не было её. Лифчик и трусики лопнули под моими пальцами, Сабэль рычала низко, совсем по-львиному.
– Да!..
Мир вспыхнул, когда я вошёл в неё. Я двигался небыстро, рывками, как не делал никогда. Я заломил ей руки и взял за волосы, о чём и помыслить раньше не мог. Я был другим. Становился другим. А из ржавых глаз, казалось, стекало жидкое пламя, которое зажигало всё вокруг: диван, паркет, одежду, стол и стулья, портреты и обои. Голодным пламенем вскоре взялась вся квартира.
Вся моя жизнь.
Глава 3
Когда я открыл глаза, то нисколько не удивился белизне вокруг. Даже успел усмехнуться: Сабэль всё-таки маньячка, а мне – конец. И где-то тут наверняка суровый ключник Пётр, за спиной которого врата, в которые мне уж точно не пройти. Но вместо апостола я увидел медсестру и…
Пожарного?
Мордастый мужик в брезентовой спецовке что-то подписывал, и меланхоличная медсестра, судя по всему, его явно утомила. Он слушал нехотя, кивал, подписывал, снова кивал и всё норовил ускользнуть. Когда бюрократия себя, наконец, исчерпала, пожарный шагнул ко мне, наклонился немного и доверительно выдал:
– Друг, завязывал бы бухать.
Он ушёл, оставив после себя стойкий запах гари и полную растерянность. Это что получается, вчерашним вечером я зажёг в прямом смысле? Но мне стало совсем не до шуток, когда следующими в палате оказались трое полицейских.
– Константин Родин? – заговорил самый маленький из них, юркий и неспокойный, похожий на постоянно готового взлететь воробья.
– Да, – услышал я собственный голос: другой какой-то, глубокий и чистый, без обычной хрипотцы.
– Родин Константин Николаевич? – уточнил он, то и дело глядя в свои записи. – Одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого?
Я кивнул и попробовал приподняться на руках, чтобы сесть на кровати поудобнее. И даже покривился по привычке – ведь подобное всегда отзывалось противным скрипом где-то в районе таза и долгой тупой болью, будто сустав ходил там насухо. Да только вот зря. Больно не было. Совсем.
– Что употребляли вчера? Водку? Много?
Я промычал что-то невнятное, немного растерявшись от такого вопроса. Какая им разница, что и сколько я вчера пил? Казалось бы, эти бравые ребята должны были явиться для того, чтобы хотя бы спустя год отрапортовать: так, мол, и так – появился подозреваемый, доказательства его причастности к аварии тоже есть. Ну, или хотя бы чтобы объяснить мне, наконец, по какой такой мифической причине не работали злосчастные камеры. А они пришли меня… допрашивать?
Но, видя их более чем серьёзные лица, я сдержал негодование и прислушался к себе.
Похмелья не чувствовалось вообще, хотя судя по тому, что в памяти осталась едва ли половина вчерашнего вечера, надрался я знатно. И вроде как даже отключился. Да, точно, не запомнил, как заснул. И Сабэль… изнасиловал? Да нет же. Она ж сама оседлала меня, точно!
– Ваша квартира сгорела, вас едва вынесли из огня, – протараторил «воробей», обескуражив меня напрочь.
– Как это – сгорела?
Я прочистил горло, не зная, что сказать. Посмотрел на служителей закона по очереди, но никто и не думал улыбаться. Ни чуточки. Всё было более чем серьёзно.
– Из-за тебя погибла девушка, – вдруг вклинился другой полицейский – уставший, мятый весь и небритый. – Погибла – ты понимаешь, алкаш? Задохнулась дымом во сне!
Я сглотнул и ещё поднялся на руках. Мысли пронеслись быстрые, скользкие, как стайка гольянов в ручье: молчать, ничего не подписывать, пока не пойму, что к чему. Ну не может же такого быть! Я ж ничего не сделал! Это всё чушь какая-то!
Хотя… Огонь! Да, был же огонь…
Третий полицейский молчал, скрестив на груди волосатые руки. Он был в тёмных очках, хоть солнце в палате и не слепило. Можно было подумать, что он надрался вчера похлеще моего, потому как даже не моргал, тупо уставившись в стену поверх моей головы.
– Чего шарами вращаешь? – «мятый» был зол, как три чёрта. – Короче, так. Ты загремишь под подписку, это я тебе как доктор говорю! Уяснил? Потом мы дождёмся результатов по причине возгорания. А вот тогда жди повестку. И сухари суши.
Я ничего не понимал. Решил было даже, что это какая-то ошибка, тупой розыгрыш, я не знаю… Меня обвиняют в поджоге собственной квартиры и гибели Сабэль, а моё тело не болит – вообще ни капельки! Ну не бывает же так! Не бы-ва-ет!
Сон?.. Это какой-то кошмар, что ли?..
Но если так, то заканчиваться он и не думал.
«Воробей» с «мятым» задали по очереди ещё несколько дежурных вопросов, на которые я отвечал на автомате. Все мои мысли были сейчас там, рядом с Сабэль, во вчерашнем вечере. Я помнил её голос, движения, помнил и то, что она показала мне. О да, это я запомнил здорово! Как видел перед собой полные укоризненных взглядов портреты жены! Помнил тот звериный секс и… стоп. Огонь из её глаз. Настоящий, живой!
Получается, что это она подожгла нас?! Хрень какая-то… Чушь! И пусть я прекрасно помнил, что это было на самом деле, в суде-то я что скажу? Что «девушке было настолько хорошо, что из глаз её посыпались искры, которые и послужили причиной возгорания»? Так, что ли? Бред… Надо выяснить, что случилось на самом деле. Выбраться из больницы и вернуться домой. Может, там найдётся что-то… что-нибудь…
– Не сопротивляйся, – вдруг сказал-выдохнул полицейский в очках, выдернув меня из раздумий.
– Да и не собирался…
– Будешь сопротивляться – пострадаешь. Будешь сопротивляться долго – пострадаешь не только ты. Это всё равно сильнее.
И вышел вслед за коллегами.
Ни с того ни с сего меня вдруг прямо потянуло с койки, аж дыхание перехватило. Второй постоялец палаты, тоже явно имеющий проблемы с алкоголем, и почище моих, валялся в отключке. Я встал, потрогал себя: лицо, грудь, плечи, руки-ноги. Цел. Ни одного ожога, даже самого маленького, разве что запах гари обосновался в носу да слюна вязкая, противная. Шагнул, расставив руки в стороны, готовый, если что, на них упасть. Ещё шагнул, ощущая себя младенцем, который только-только учится переставлять ноги.
И ничего. Боли не было вообще, и тазобедренный сустав больше не отзывался сухим противным костяным скрежетом. Это ж надо… Окрылённый позабытым ощущением свободы, я осторожно подпрыгнул на месте. Тоже ничего. Сердце зашлось от радости, я прыгнул ещё – у меня получалось, получалось!
– По-моему, вас не в то отделение определили… – прогнусавила невесть откуда взявшаяся в проёме медсестра.
– Просто, – я смутился и пожал плечами, – просто мне не больно.
– Очень. За вас. Рада. Итак, ни документов, ни полиса, денег тоже нет. Раз прыгаете, значит здоровы. Кислородные маски мы на вас расходовать не станем – на улице кислорода полно.
– Я свободен?
– Словно птица в небесах, – безразлично кивнула медсестра, но тут же преградила мне путь какой-то бумагой. – Подпись. Вот тут и тут. Нет, тут. Да, где «отказываюсь».
