Мы слишком долго играем в эту глупую игру, в которой хотим при каждом удобном случае уколоть друг друга. Просто чтобы было. Просто потому что понятия не имеем, как и почему наши улыбки померкли в один день девять лет назад.
Я пытаюсь – правда пытаюсь! – обойти это огромное тело, которое вросло в пол передо мной, словно дерево, которому уже лет двести, – с огромным стволом и корнями, о которые ты постоянно спотыкаешься. В такие моменты может показаться, что происходит падение с высоты: внутренности делают кульбит, но тебе все равно удается устоять на ногах. Так вот, Леви Кеннет – мое личное дерево, корни которого постоянно появляются у меня на пути. Он делает шаг в ту же сторону, что и я, опять преграждая мне путь.
– Осторожнее, Бель. Ведь если я чудовище, то, может, мне действительно стоит начать соответствовать ему? – говорит он, немного прищурив глаза и сжав челюсти так, что его скулы становятся еще острее.
– Спасибо за предложение. Пожалуй, твоей маски засранца и так вполне достаточно.
Я толкаю его в грудь, снова пытаясь обойти, и, спасибо Господу, на этот раз он не пытается меня остановить. Двигаясь дальше по коридору, мне приходится призвать все унции своего контроля, чтобы не обернуться.
– Почему ты плакала? – раздается позади меня его голос.
Я останавливаюсь в шоке от того, что он впервые задал мне действительно нормальный вопрос. Это полностью противоречит поведению Леви. Вдобавок по его интонации я чувствую, что он спрашивает… искренне.
– А почему тебя это волнует? – Все еще стоя к нему спиной, хмурюсь я в недоумении.
Он молчит. Тишина настолько оглушительна, что я слышу свой пульс, который бешено стучит у меня в ушах.
Невыносимо. Это все просто невыносимо и постоянно выбивает меня из колеи.
Я собираюсь пойти дальше в класс и покончить с этим странным диалогом. Но прежде чем моя нога успевает сделать хоть шаг, он тихо, будто в надежде, что его никто не услышит, произносит:
– Потому что твои слезы не может вынести даже такое чудовище, как я.
Но я его слышу.
* * *
Я возвращаюсь домой полностью опустошенной. Этот день проехался по мне, как асфальтоукладчик по неровной дороге. Как самый дерьмовый асфальтоукладчик, потому что я выгляжу ужасно как снаружи, так и внутри.
В нашем доме существуют негласные правила, которые никто не произносит вслух, но они буквально выгравированы у всех на лбу.
Первое правило: оцени обстановку, а потом действуй.
Второе правило: действуй, но думай, что делаешь и говоришь.
Третье правило: делай и говори не то, что хочешь ты, а то, что не спровоцирует ЕГО.
Вот и сейчас первое, что я делаю, – оцениваю обстановку. На кухне и в гостиной горит свет, а это означает, что вся семья дома. Вроде ничего подозрительного. На кухне, скорее всего, мама готовит ужин, а в гостиной папа смотрит телевизор, потому что в этот момент я слышу его крики:
– ЗАСУНЬ ЭТУ ШАЙБУ ЕМУ В ЗАД!
Я морщусь, представляя эту картину. Не думаю, что телевизор его слышит, но он, видимо, убежден в обратном. Если его любимая команда выиграет, то наш вечер будет хорошим. Забавно, как совершенно незнакомые люди, которые не являются членами твоей семьи, могут повлиять на то, будешь ли ты сегодня любимым ребенком.
Проходя на кухню, я сразу замечаю маму – она действительно готовит ужин. Ее темно-русые волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, черты лица расслабленные, но в глазах отражается задумчивость. Она выглядит великолепно даже в домашней одежде и фартуке, ее движения изящные и легкие. Моя мама безумно нежная и добрая душа – в ее объятиях даже самый разгневанный человек сможет укротить свой пыл. Наверное, поэтому они с папой уже столько лет вместе. Она единственная, кто может его успокоить, хотя бы иногда.
В воздухе витает прекрасный аромат… Что это? Не могу понять.
– Привет, мама. Что готовишь? Запах просто чудесный.
Она отрывает взгляд от плиты, и на ее лице расцветает улыбка.
– Аннабель! Привет, детка. – Она поворачивается ко мне, когда я подхожу и целую ее в щеку. – Готовлю? Ой, не думаю, что ты будешь счастлива услышать название этого блюда, но я обещаю – это будет вкусно!
Мама так искренне и взволнованно смотрит на меня, что я не могу не усмехнуться от того, как она переживает из-за обычной еды. Хотя в нашем доме это неудивительно.
– Мама, ты же знаешь, что я съем… Э-э-э… Что бы там ни было. Даже если это будет рыба.
– Ну что ж, теперь тебе действительно придется все съесть, потому что это рыба. – Из нее вырывается смех.
– О нет, я беру свои слова обратно. Черт, это несправе…
– Аннабель, язык, – прерывает она меня и поднимает указательный палец к губам в знак того, что мне нужно следить за своей речью. А затем кивает в сторону гостиной. Все мы понимаем, что это значит.
– Ладно. О мой бог! – наверное, излишне драматично продолжаю я. – Несправедливо делать так, что даже рыба пахнет вкусно! Признавайся, женщина, ты фея? – Я хмурюсь и с наигранным подозрением смотрю на нее.
– Ну, я бы назвала себя ведьмой. Красивой, умной и обаятельной ведьмой.
– И явно очень скромной. – Мы обе тихо смеемся.
Услышав приближающиеся тяжелые шаги, я замираю. Наш смех постепенно стихает. Папа заходит на кухню с озадаченным выражением лица.
– Что вас так развеселило? Аннабель, давай-ка поприветствуй отца. – Он выжидающе смотрит на меня.
Я подхожу к нему и целую в щеку, после чего говорю:
– Привет, папа. – Мой голос тихий, потому что я все еще пытаюсь оценить его настроение. – Представляешь, мама приготовила рыбу, и она безумно вкусно пахнет. Я считаю это абсолютным преступлением, потому что теперь мне придется ее съесть.
– Ты должна ее съесть в любом случае. Тут не ресторан, где есть много блюд на выбор. – В его тоне нет злости или гнева, но мое веселье моментально улетучивается.
– Да, папа. – Я делаю паузу, но затем продолжаю, стараясь разрядить обстановку: – Согласись, что мама обладает какой-то магией. Тебе так не кажется? Эта женщина говорит, что она ведьма. – Из нас с мамой снова вырывается тихий смех.
– О, она определенно ведьма! – Наконец он тоже присоединяется к нашему веселью.
Я радуюсь, но в глубине души понимаю, что ненормально настолько ждать и приветствовать любую его положительную эмоцию.
– Аннабель, позови свою сестру, будем садиться ужинать. – Мама смотрит на меня, вытирая руки полотенцем.
Я бегу к подножию лестницы, ведущей на второй этаж дома, и кричу:
– Авро-о-о-о-ора, спускайся! Проснись и пой, принцесса.
– Аннабель, так бы и мы могли ее позвать. Тебя слышат на другом конце Бристоля, – с укором произносит папа.
Мы усаживаемся за стол, но не приступаем к еде, дожидаясь Аврору.
– Извини, – вздыхаю я. – Но зато ее скорость увеличивается в два раза, если ее назвать принцессой.
– Кстати, о скорости. Почему ты только сейчас вернулась домой? Думаю, результаты теста были неутешительными и тебе нужно заниматься. Вместо этого ты где-то пропадала.
Я жую внутреннюю сторону щеки и с трудом, но выдерживаю его взгляд.
– У меня была тренировка.
Если раньше меня было слышно на другом конце Бристоля, то теперь себя не слышу даже я. Настолько тихо говорю эти слова. Слова, которые вообще лучше не произносить. Но он раскроет ложь быстрее, чем мне удастся ее придумать, поэтому сказать правду безопаснее. И вот я нарушила третье правило этого дома: сказала то, что его спровоцирует. Делаю вдох, готовясь принять все, что последует далее.
– Великолепно. – Он рассматривает меня, краска заливает его шею и поднимается выше, а в глазах зажигается огонь. – У тебя должна быть подготовка к поступлению в Гарвард, а не тренировка с кучкой не одаренных умом девочек в тряпках и мальчиков в лосинах. – С каждым словом его голос повышается, а лицо морщится.
Слова вылетают из меня раньше, чем мой мозг успевает отфильтровать их:
– Получается, что я тоже не одаренная умом, если состою в этой кучке неодаренных.
Вот и все – точка невозврата пройдена, остается только принимать последствия. Папа устремляет взгляд на меня и ударяет кулаком по столу. Если бы взглядом можно было убивать, я была бы мертва.
Мама вздрагивает, но остается спокойной и с натянутой улыбкой гладит его по спине.
– Дорогой, успокойся. Не стоит нервничать, у тебя больное сердце.
«У него его нет», – хочу сказать я, но оставляю это при себе.
– Ты… ты… – гневно пыхтит он, метая в меня молнии своими сузившимися глазами. – Ты позоришь нас. Меня. Я сделал все, чтобы моя дочь могла достичь высот, успеха, но она вытирает обо всех ноги и делает то, что ей заблагорассудится, не задумываясь о своей семье.
Гнев и обида переполняют меня, пульс стучит в висках. Я чувствую, как руки начинают дрожать, а слезы застилают глаза. Нет, нет, нет, я не могу заплакать, все станет только хуже – это еще больше его разозлит. Я не могу.
Гнев уступает место панике, воздуха становится все меньше. Здесь слишком душно. Мою грудь будто сжали невидимыми руками, и я не могу сделать ни единого вздоха. Тело каменеет, слух притупляется, а в глазах появляются черные точки от нехватки кислорода.
Теплые ладошки касаются моих щек, и мягкий голос слышится будто издалека. Я знаю этот голос: нежный, добрый, окутывающий своим теплом и медленно возвращающий меня в сознание.
– Анна, все хорошо, я здесь. – Аврора гладит меня рукой по щеке, а затем прижимается к ней своей. – Щечка к щечке, Анна.
– Щечка к щечке, Рора, – на выдохе говорю я, вновь обретая голос.
– Аврора, отойди от нее. Все в полном порядке, не нужно ее жалеть. Она очень хорошая актриса, не так ли, Аннабель? – произносит папа своим раскатистым басом, пытаясь скинуть руки мамы, которые безуспешно пытаются укротить его гнев.
– Майк, пожалуйста, это всего лишь мелочи. Давайте все успокоимся. Ты же знаешь, что она умница, будет заниматься и обязательно сдаст все экзамены на «отлично». – Мама смотрит на меня, взглядом давая понять, чтобы я не произносила ни слова. – Дай ей время. Она старается, разве ты этого не видишь?
– Недостаточно. – Он бросает на меня взгляд, в котором нет ничего, кроме разочарования, и выходит из кухни.
Вот так за пять минут наш вечер превратился в дешевое телевизионное шоу.
Добро пожаловать в семейство Андерсон.
* * *
Я лежу в своей кровати, мысленно возвращаясь к произошедшим за сегодня событиям. Узнав результаты теста, я сразу представила реакцию папы. Но одновременно с этим на меня почему-то обрушилось облегчение оттого, что балл не такой высокий. В таком случае я все-таки могу не пройти в Гарвард, а последовать своему желанию и поступить в учебное заведение моей мечты. «Королевскую академию танца» в Лондоне.
Вопрос «что сделает папа, если я не оправдаю его надежд?» моментально возникает в голове. Этот человек страшен не столько в гневе, вспыхивающем за долю секунды, сколько в методичном уничтожении каждой положительной эмоции. Он поглощает токсичностью любого, кто ему неугоден. Все должны быть идеальны. Идеальная красивая жена, преподносящая ему идеальный вкусный ужин в идеально чистом доме. Идеальная старшая дочь, беспрекословно следующая его требованиям. Идеальная младшая дочь, которая научилась молча проглатывать его агрессию, роботизированно выполняя каждую его прихоть с каменным выражением лица.
Папа никогда не применял к нам физическую силу, но порой эмоциональное насилие намного больнее. Раны, которые оно оставляет, никто не видит. Они не заживают и не покрываются коркой.
Роре всего одиннадцать лет. На ее долю также выпадет достаточно упреков, требований и высочайших стандартов нашего папы. Но она, возможно, умнее, чем я, потому что каким-то образом ей удается не доводить его до точки кипения одним лишь неверным словом. Если проанализировать, то чаще всего Аврора просто молчит. Отец громыхает и громыхает, стучит по столу, а она просто смотрит на него безжизненным взглядом, словно перед ней пустота. В конце концов он понимает, что не добивается от нее нужной эмоции, подпитывающей его требовательного, вечно голодного зверя, и успокаивается. А я, по своей глупости, продолжаю ему отвечать, лить слезы, показывать слабость, в которую папа с аппетитом вгрызается.
Прокручивая события дня словно кинопленку, я вспоминаю столкновение с Леви. Что он имел в виду, когда сказал, что не может видеть мои слезы?
Из меня вырывается страдальческий стон.
Я не понимаю этого человека уже на протяжении многих лет. Мне иногда кажется, что мы сами не знаем, почему перестали дружить и стали друг другу чужими людьми. Я никогда не испытывала к нему искренней ненависти, просто возвращала ему в ответ его же поведение. Может, такой способ взаимодействия стал единственным вариантом держать хоть какую-то связь? Почему мы пытаемся быть холодными, но при каждом столкновении – не важно эмоциональном или физическом – воздух вокруг нас становится горячим, как в преисподней?
Вопросы, ответы на которые из нас двоих, наверное, не может дать никто.
Я погружаюсь в воспоминания, возвращаясь в тот день, когда он впервые отверг меня.
* * *
Легкие горят оттого, как быстро мне приходится бежать за Леви. Он уже несколько недель не разговаривает со мной, да и вообще ни с кем. Я знаю, что в его семье случилось горе, но вдруг мне удастся его поддержать? Он мой друг, а друзья находятся рядом даже в самые трудные времена. Папа опять наказал меня, и теперь мне нельзя ходить куда-либо, кроме школы. Так было до тех пор, пока мама не встала на мою сторону. И вот сейчас, возвращаясь с тренировки, я заметила его. Мне нельзя упустить шанс поговорить с ним.
– Леви! – кричу я, задыхаясь.
Он оглядывается, а затем резко разворачивается и ускоряет шаг.
– Леви, стой!
На этот раз он останавливается и быстрыми резкими шагами приближается ко мне. Каждое его движение выглядит так, будто Леви готовится к борьбе. Я стараюсь не обращать на это внимания, сохранять спокойствие, ведь мы друзья, а не враги. Со мной ему не нужно бороться.
– Чего ты хочешь, Аннабель? – гневно выплевывает он.
– Аннабель? – удивленно переспрашиваю я.
– Да, это твое имя, не так ли? – зло усмехается он.
Леви никогда не называл меня Аннабель. Для него я всегда была Бель. Это будто означало, что он видит меня другой. Настоящей. Значит, я ошибалась. Для него Аннабель Андерсон такое же разочарование, как и для всех.
– Да, – тихо отвечаю я. – Ты прав.
– Чего ты хочешь? У меня нет на тебя времени. – Он постукивает ногой, отводя взгляд.
Раньше у него всегда было на меня время. Что я сделала?
Мой внутренний голос шепчет: «Ты просто недостаточно хороша для него. Открой глаза, папа всегда прав».
– Я-я… – Мой голос дрожит. – …просто хотела спросить, почему ты больше не хочешь общаться со мной? Знаю, тебе сейчас грустно, но, может, я смогу помочь?
– Ты? – Он усмехается, качая головой. – Никогда.
Слезы наворачиваются на глаза, но я сдерживаю их. Как Леви может так говорить? Мы всегда помогали друг другу. Это не тот мальчик, который всегда мне улыбался. Даже его плечи стали выглядеть иначе. На них словно лег груз всего человечества.
Резко во мне поднимается злость из-за того, как он со мной разговаривает. Я могу выдержать такой неприятный тон от отца, но не собираюсь выслушивать его от других.
