Теона Рэй "Целительница из Костиндора"

Когда до дома оставалось несколько шагов, у меня в груди заворочалось нехорошее предчувствие. Я осмотрелась, прислушалась и, только когда выяснила, что нахожусь здесь совершенно одна, двинулась к дому.

Дверь прислонена все так же неаккуратно – как получилось управиться одной рукой, так я ее и оставила. Во дворе никаких следов, в том числе и моих: их смыло дождем.

На случай, если кто-нибудь поджидает меня в доме, я тихонько прокралась к сараю и взяла там топор. Небольшой и легкий – бабушка рубила им мелкие щепки на еще более мелкие.

Я вооружилась топором, понимая, что не стану им защищаться. Если на меня кто-то нападет, то мне придется убить напавшего, а я этого не сделаю. Силы духа не хватит. Я не убийца, хоть и родилась у таковых.

Дождь все же перешел в ливень. Теперь я почти ничего не видела – приходилось сильно жмуриться и наклонять голову. Перебежками добралась до крыльца, плечом и больной рукой кое-как сдвинула дверь и нырнула в дом.

Взгляд метался от печи к окну и столу. На полу ни капли воды или грязи. Значит, никто сюда не заходил.

Я выдохнула, расслабившись. Проверила спальню и маленькую кладовую – никого. Убрала топор в сундук рядом с кроватью бабушки – спать теперь буду в этой комнате – и вернулась на кухню.

Когда в печи зашипели поленья и пламя разгорелось достаточно, чтобы за ним не следить, я поставила на плиту чайник. Пока вода закипала, успела сбегать в баню и растопить печь там.

Оставалось на скорую руку приготовить обед, а после выполнить задуманное: парение и сон. Все, что мне нужно. Меланья разбудит меня утром, когда придет за отваром, а если не сумеет докричаться, то постучит в окно.

Я застопорилась на приготовлении еды. Сине-фиолетовую кисть руки снова начало ломить от боли, и, хотя она не отвлекала, работать этой рукой я не могла. Одной только левой разделать курицу на куски тоже не получится, а варить ее целиком незачем: я столько не съем и за неделю.

Но, чтобы хотя бы попытаться разделать курицу, я должна была достать ее из погреба. Вообще все продукты хранились во дворе под землей, и спускаться к ним следовало по железным скобам.

Я долго раздумывала, стоит ли рисковать. Осмотрела все шкафчики и, не найдя ничего съестного, приняла решение спускаться в погреб. Как-нибудь спущусь, а потом как-нибудь выберусь. А рука… Я ее скоро вылечу. Бабуля оставила множество разных мазей, их хватит для моего лечения.

Вышла из дома под ливень. Снова бегом пересекла двор, отбросила крышку люка и, сев на мокрую землю, спустила ноги в черноту. Свечу с собой не взяла: рука была мне нужна, да я и на ощупь сумею найти все необходимое.

Внизу я оказалась довольно быстро. Даже не думала, что так легко получится.

Здесь пахло чуть влажной землей и немного полынью – бабушкин секрет, защищающий продукты от грызунов и слизней.

В темноте я пошарила рукой по полкам, нащупала кровяную колбасу и мешочек сухарей. Без курицы обойдусь.

Привязала край юбки к поясу, в получившийся мешок сложила продукты и поставила ногу на первую ступеньку. Ну все, оставалось только как-то выбраться.

Шажок, перехват рукой, потом сгибом локтя. Передохнуть. Еще шажок, снова зацепиться рукой за скобу и подтянуться…

Наверху, еще до того, как моя голова показалась над поверхностью, я услышала громкие голоса. Шум ливня заглушал слова, и я не разобрала ни единого, но по тону узнала Лукерью и Верку. У Верки голос грубый, с визгливыми нотками.

Я застыла на лесенке, не решившись вылезти наружу. Услышала, как грохнулась дверь, а после все стихло.

Я ждала, когда Лукерья с Веркой уйдут, вслушивалась в шум ветра и ливня, а рука немела все сильнее. Мне становилось трудно держаться, пальцы вот-вот разожмутся, и я упаду.

Наконец бегущие шаги промчались мимо люка погреба и затихли. Я перевела дыхание, подтянулась и выглянула наружу.

Яркая цветастая юбка Лукерьи скрылась за поворотом…

В доме царил хаос. Я замерла на пороге, дрожа от пронизывающего холода из-за мокрой одежды, и со слезами на глазах осматривала бардак. Перевернутый стол, табуреты, с топчана на заляпанный глиной пол брошены одеяло, подушка и матрас.

Но самое страшное – травы, что висели под потолком, сорваны и разбросаны повсюду. В кладовую открыта дверь, и оттуда тоже все выброшено. Выпотрошены мешочки с перемолотыми травами, расколочены банки с мазями, а несколько стеклянных бутылей со спиртом разбиты.

Удушающий запах спирта, которым был залит пол, смешивался с вонью, исходящей от печи. Часть трав Лукерья и Верка бросили в топку.

Я стиснула зубы. Медленно вдохнула и выдохнула. Вернула дверь на место и подперла ее тяжелым сундуком. Часто моргала, чтобы не расплакаться, и глаза высохли. Не хватало еще реветь из-за злобных баб. Подумаешь, травы и снадобья испортили – себе же хуже сделали. Мне они ни к чему: синяки да царапины сами заживут, а вот вылечить кого-то я теперь вряд ли смогу. Не то чтобы я этого хотела – но дети, например, не виноваты в моих несчастьях из-за их родителей, и малышам я бы не отказала в помощи.

А теперь мне нечем их лечить, даже если очень захочу.

Я села на топчан, развернула мешочки с сухарями и с колбасой. Откусила одно, другое, прожевала. Пока утоляла голод, думала, с чего начать уборку. О парении в бане уже и речи не было: спать в бардаке мне не хотелось, а значит, первым делом нужно навести порядок.

Жалости к себе я, на удивление, не чувствовала. С равнодушием сметала напрочь испорченные травы в совок, выбрасывала в ведро. Вытирала пол от мазей мокрой тряпкой со щелоком, потом чистила доски от впитавшегося в них спирта.

Только ярость разгоралась в груди. Сначала огонек злости вспыхнул и почти погас, но после занялся с новой силой.

Я перебирала в уме имена всех, кто вчера тащил меня в центр деревни, бросал в меня камни. Повторяла их раз за разом, запоминала. А еще Кузьма… О нем я теперь думала часто.

Мстить – удел слабых, так говорила бабушка. Но я с ней не согласна.

Только поздним вечером, когда руки и ноги дрожали от усталости, а дом сиял чистотой, я выбросила из головы все мысли. Как-то сумела вернуть стол в правильное положение, перенесла на него с топчана то, что спасла: несколько пучков трав и небольшой флакон спирта. Редкие подснежники Лукерья и Верка, к счастью, не нашли. Если бы они их уничтожили, мне было бы нечем лечить Меланью.

Впрочем, несколько других трав, что требовались для снадобья от бесплодия, придется поискать в лесу. Благо почти все нужное растет в наших краях и сейчас находится в самом цвету. Разве что время для сбора неудачное, но я обязательно что-нибудь придумаю. Выбора-то нет.

В баню я все-таки сходила. Из последних сил раскочегарила печь, и довольно скоро в маленькой парилке повис густой пар.

Повязки с ран сняла и выбросила. Осмотрела дырку в бедре, оставшуюся от гвоздя, и успокоилась: заражения не случилось, и она почти затянулась.

Начисто вымылась, растерла кожу щеткой с вытяжкой из пихты, до скрипа помыла волосы. Они у меня от мамы, как сказала бабушка. Такие же густые и длинные, и ухаживать за ними нужно с особой тщательностью.

Напоследок я бросила на горячие камни еловый веник и улеглась на полок. Приятный хвойный аромат успокаивал, наполнял легкие и чистил их. Дышать стало легче, голова прояснилась. День, проведенный под дождем в мокрой одежде, мог бы свалить меня с жаром на седмицу, но баня не позволит этому случиться.

На ночь я снова подперла дверь сундуком. На окнах задернула занавески. Зачем-то прошлась по всему дому, заглянула в каждый угол, убеждаясь, что никто здесь не прячется, чтобы среди ночи меня убить.

На бабушкину кровать принесла свой матрас, одеяло и подушку. В чистой сорочке забралась в постель. Рука сама собой дотянулась до сундука и вытащила из него топор. Топор скрылся под одеялом.

Я прижимала его к себе как единственного дорогого друга. Теперь только он способен меня защитить.

Я уже проваливалась в сон, когда с улицы донесся крик.

– Клавка! – орала женщина, всхлипывая. – Клава, открой!

Незваная гостья била в дверь чем-то тяжелым. Потом кинулась к окнам и принялась стучать в каждое из них. Стекла отозвались оглушающим звоном.

– Помоги, Клавдия!

Я накрыла голову подушкой, чтобы не слышать ее. Сердце забилось чуть быстрее, скорее от раздражения, чем от волнения.

– Мишка умирает! – во весь голос крикнула женщина и заревела с пущей силой.

ГЛАВА 6

Я сбросила одеяло, оставила топор на сундуке и кинулась к двери. Не раздумывала ни мгновения.

Мишка, двухлетний мальчуган, рожденный недоношенным и слабым, нуждался в помощи почти всегда. Он все время хватал то одно заболевание, то другое. Чем бы ни болели деревенские, Мишка тут же подхватывал то же самое. Его родители, Глафира и Гриша, были единственными в деревне, кто тщательно скрывал ненависть к моей бабуле – только потому, что иначе лишились бы долгожданного сына. Меня они предпочитали вовсе не замечать, но сегодня им придется смириться с тем, что их ребенка буду лечить я.

– Бабушка приболела и спит. – Я высунулась на улицу, сдвинула дверь в сторону. Порыв ветра швырнул в дом горсть дождевых капель. – Заходите, скорее!

Георгий держал на руках завернутого в одеяло Мишку, а Глафира бегала вдоль завалинки, пока не услышала меня.

Гриша и Глафира переглянулись, и, когда Георгий ступил на крыльцо, жена придержала его за рукав, покачав головой.

Я скрипнула зубами. Боролась с желанием сдвинуть дверь к проему и снова лечь спать – если я так сделаю, то Мишка до утра не доживет.

– Да заходите, черт бы вас побрал! – крикнула я, и в то же мгновение небеса разразились грохотом грома.

Сверкнула молния, осветив собравшихся перед моим домом: Глафира, зареванная до красного носа, Георгий с синяками под глазами от усталости.

– Буди бабку, – зло попросила Глафира, и они с мужем вошли в дом.

– Ей нездоровится, – бросила я через плечо, направляясь к столу. Как вечером сложила на него остатки снадобий и трав, так и не убирала. – Мишку раздеть, на топчан уложить. Вы оба, если не хотите лишиться единственного сына, будете молчать. Не подсказывать, под руки не лезть, вопросы не задавать.

– Я не доверю ей сына! – взвизгнула Глафира, теребя мужа за рукав. – Пойди и разбуди Клавку, чего стоишь-то?

Я смотрела Георгию в глаза. Он мялся, раздумывал. Наконец сбросил со своего локтя руку жены и прошел к топчану. Развернул одеяло, подложил под головку малыша один его край.

Я расслабленно выдохнула. Нехорошо получится, если кто-то войдет в спальню и увидит, что бабушки там нет.

Вспомнив, что бабуля сейчас лежит глубоко под землей, я зажмурилась, прогоняя внезапные слезы.

– Клава! – заорала Глафира, но в спальню пойти не рискнула: бабушка ее за такое самоуправство пинком из дома выгнала бы.

– Спит она! – повторила я. – Жар у нее, а вашему ребенку лучше не станет, если его будет лечить больной человек.

– Я не хочу, чтобы эта девка лечила нашего сына. Она может навредить ему еще больше, – зашипела Глафира сквозь зубы. – Гриша, сделай что-нибудь!

Георгий повернулся к жене:

– Домой иди.

– Что ты такое говоришь?!

– Я могу вас всех выгнать, – выплюнула я, разозлившись.

Глафира зашлась слезами.

Пока супруги препирались, я толкла в ступе несколько пучков спасенных мною трав. Не хватит мне их для отвара, ой не хватит. Зверобой и душица есть, вытяжка из дубового корня есть, сушеные ягоды жимолости тоже имеются. А вот пижму нужно искать.

Я еще не осмотрела мальчика, но и так чувствовала, чем он болен. Об этой моей (и бабушкиной) способности никто из деревенских не знал. Может быть, догадывались, но подробностей не спрашивали. Все и так подозрительно относились к целительской силе старухи, – поговаривали, что ей сам дьявол на ухо нашептывает.

И никто, конечно, не видел, как именно мы с бабушкой лечим людей.

– Георгий, – позвала я соседа, и тот, закончив спорить с женой, вытолкал ее наконец на улицу. – Подложи что-нибудь ребенку под бок, чтобы он не свалился на пол. Ты пойдешь со мной в лес.

С улицы донесся плач Глафиры. Она выкрикнула ругательство, адресованное мне, не мужу, и ушла. Ослушаться мужа Глафира не смела.

Георгий только кивнул. Он понимал, что сейчас только я могу помочь Мишке, и молчал. Не спорил, не требовал позвать Клавдию.

Он растопил печь, пока я толкла травы и ягоды. Потом я сложила их в небольшой котелок и залила водой. Оставалось только добавить несколько соцветий пижмы… И кое-что еще.

Я надела теплое пальто. Ночной воздух во время дождя был холодным. Георгий, видимо, очень торопился к Клавдии, потому что из одежды на нем были разве что брюки да легкая рубаха.

– Дверь приставь, – попросила я, когда мы вышли из дома.

Георгий выполнил просьбу и прислушался к звукам из дома: Мишка закашлял.

– В бреду он, – буркнула я. – Не очнется, пока нас нет.

Мы вошли в лес и сразу оказались в кромешной темноте. Георгий пару раз споткнулся о торчащие из земли корни, а я двигалась, внутренней силой «ощупывая» дорогу. Мне следовало сосредоточиться на поиске нужного растения, так что я остановилась и затаила дыхание.

– И что ты здесь найдешь в потемках? – грубо спросил Георгий. – Хоть бы лампу взяла из дому.

– Помолчи.

Еще день назад я бы не стала одергивать рослого мужика с такими громадными ручищами, что если бы он захотел, то одним ударом кулака свалил бы меня на землю. Но теперь во мне не было ни капли страха: все самое ужасное уже произошло. Я опозорена перед деревней, а моя бабушка, защитница, умерла.

Неважно, что еще приготовила для меня судьба: ей больше нечем меня напугать.

Я закрыла глаза, прислушалась к тихому лесу. Природа отзовется на магию и поможет отыскать то, что требуется.

Сверху надо мной встрепенулась птица, зашуршали листочки. Чуть дальше по тропе, ближе к оврагу, я «увидела» зайца. Зверек прятался в папоротнике, а его сердце билось во много раз быстрее положенного. Боится…

Следом я почувствовала, кого именно он боится. Совсем рядом, в нескольких шагах от нас, притаился тощий волк. Голодный, злой. Он принюхивался к ветру, искал упущенную добычу.

Я присела на корточки, коснулась ладонью мокрой травы. Сжала стебельки пальцами и принюхалась, совсем как тот волк.

Георгий впервые видел, как ведут себя травницы в ночном лесу. Но я и травницей в привычном понимании не была. Мне вообще следовало попросить Георгия остаться дома, но я не хотела, чтобы он случайно обнаружил, что Клавдии там нет.

– Что мы здесь делаем? – негромко спросил Георгий. В его голосе скользнуло раздражение.

– Ищем пижму, – отозвалась я с усталым вздохом. – Лукерья и твоя сноха разорили все наши запасы трав. Что-то они выбросили, а что-то растоптали. Если твой сын умрет, то ты знаешь, кого винить.

– Лживая ты, Анка. – Георгий сплюнул под ноги. – Никому до тебя дела нет, а уж моей Верке и подавно. Сдалась ты ей. Скажи уж правду – не заготовили трав, и я пойму. А врать мне не надо.

– Видимо, сдалась, раз она даже мою бабушку не побоялась и пришла. Небось Лукерьи идея была, да что с того? Лечить твоего ребенка мне теперь нечем.

Ладонь нестерпимо зачесалась. Я врылась пальцами в землю и прислушалась к внутренним ощущениям. Кустик пижмы растет неподалеку, но идти к нему придется в обход, так как на пути все еще стоит волк…

Домой я бежала. Сжимала в руке горсть соцветий, добытых с помятого куста. В дом влетела, снеся дверь, – Георгий поймал ее, иначе грохнулась бы на пол.