Словно маленькая покачала головой и закрыла глаза. Лунный свет сквозь полную снега тучу пробился в чуть приоткрытое мной окно, ударил по глазам, заставил зажмуриться. Сев на кресло, ощутил нечто мешающее в кармане. Вытащил чёрный силуэт пистолета.
«Сотруднику корпорации не пристало дома…» – в унисон зазвучали голоса кураторов.
– Нет, – ответил им. – Не сотруднику корпорации. Ушедшему на покой бывшему наёмнику, а теперь отцу.
Помню такую же сцену четыре года назад. Сашка ещё не был в органах. Пьяный дрожащий голос в трубке по ту сторону смарта. Осознание его задумки пронзило, заставило вскочить на ноги. Пустой, ниочёмный разговор, не ведущий ровным счётом ни к чему. Помню, тогда была осень, под ногами шелестела рыжая листва. Поскользнулся, бухнулся в лужу, испачкав и куртку, и брюки. СТО-раж зацепился за рукав. Желал знать, куда я, всклоченный, с мокрым лицом и лихорадочным взглядом так сильно спешу. Вместо объяснений заехал стражу порядка в морду, чуял, как утекают из этого мира последние секунды.
Дверь стала преградой, вынес её ударом плеча. До сих пор временами тот ушиб давал о себе знать. Плевать! Ночной мрак грязной, забитой мусором квартиры. Нестиранная одежда, хрустнувший под ногой таракан. Здесь пахло отчаянием. Страх говорил, что идти дальше не стоит, но быть штурмовиком – переступать через истерики собственного ужаса. Пистолет, взгляд в пустоту ночного окна, шелест занавески по старому ковру. Вязкое тяжкое дыхание. Я придержал его руку, а он словно проснулся ото сна.
Забрал у него пистолет, зная, что напрасно. Бывший наёмник найдёт способ купить ещё один ствол. Не знал, кому хотел больше набить морду, ему или самому себе? Остановился на том, чтобы вылить всю брагу, что у него была. Раковина щедро приняла алое пьянящее подношение.
Он выжил. Теперь вон меня кошмарит, ведёт расследование, играет в благородство старой дружбы. А я сейчас смотрел на его пистолет, поймав себя на глупой мысли, что за движением пальца на спусковом крюке прячется ответ на тысячу вопросов. А ещё куда-то сгинувшее, убежавшее спокойствие…
* * *
Проснулся словно от пощёчины. Смотрел за Оксанкой и не заметил, как задремал сам. Размяк от мирной жизни. Там, откуда я вернулся, такая ошибка стоила многим хорошим ребятам жизни. Оксанки уже не было, только прикорнувшая на коленях Тучка. Захотелось позвать дочь, но не стал. Всё тело ломило от вчерашних упражнений. Старость дряхлой старухой кряхтела на ухо, что боевые заслуги боевыми заслугами, но время берёт своё даже от таких крепких орешков, как я.
Выдохнул, стащил кошку на подушку, та лишь хитро приоткрыла глаза. Принюхалась. Завтраком ещё и не пахло, а значит, можно было съёжиться в комок на бархате подстилки. В голову как-то внезапно вклинилось осознание, что дожил до вторых выходных на свежей «спокойной» работе. Словно успел срочную в горячей точке пройти за это время.
Нос Тучку обманул, завтраком пахло и ещё как. Свирепой змеёй со стороны кухни шипела раскалённая сковорода, маня к себе запахом(ароматом) из детства. Пытался вспомнить, что же это такое, и не смог, пришлось проверять.
Блинчики. Тонкая струйка капала на чёрную плоть нагретого чугуна, превращаясь в забытое лакомство. Зачем-то глянул на календарь, словно засомневался в снежном покрывале за окном, решил, что масленица.
Оксанка была одета в домашний халат, орудовала прихватом, словно надеялась утопить в работе собственные заботы. Как бы ей самой не дойти до кресла и пистолета в руках.
Сел за стол, заставил её обернуться. Меня выдала скрипнувшая половица. Надо бы заняться ремонтом, да что-то всё как-то руки не доходили…
Посмотрел дочери в глаза. Где-то в глубине собственного взгляда она умудрилась спрятать волнение.
– Оксан, всё в порядке?
– Д-да. А что, пап?
Бред. Кратковременная амнезия.
– Впав в шоковое состояние, из памяти может выпасть день-другой-третий, даже не заметите и не вспомните, – так объяснял её появление в моей жизни Максим.
Сегодня я хотел этим объяснить (оправдать) её хорошее настроение.
Уснула ведь у меня на руках, а теперь…
Теперь хотела, чтобы всё увиденное было просто страшным сном. Главное только хорошенько замести следы случившегося, и можно жить дальше.
Масло зашкворчало на сковороде, струйка теста растеклась, образуя ещё один блин, девчонка облизнула ложку. Сладкий запах малинового варенья манил взглянуть на стоящую прямо на столе банку.
– А это откуда?
– Баба Тоня с собой дала. А я на самое дно сумки положила, и вот…
– И таскала с собой банку варенья целую неделю в университет?
– Вот дура-то, правда?
Я подошёл к ней ближе, когда она закончила со следующим блином, настойчиво отвёл от плиты. Выключил газ, усадил девчонку на стул. Напускной лоск счастливой и ничем не обременённой девы слетел с неё, словно шаль.
За окном темно, на кухне свет, наряженная ёлка играла гирляндами, свет отражался в больших разноцветных стеклянных шарах. Утро, о котором я мечтал в детстве.
– Оксан, если сделать вид, что ничего не было, мир не изменится под тебя.
Она промолчала, засопела, опустила взгляд. Боялась смотреть мне в глаза, а я видел в ней слепую детскую надежду, что невзгоды вчера можно прогнать запахом блинчиков.
Моих слов хватило, чтобы прорвать плотину неуверенности.
– Пап, так всегда будет? Скажи мне?
– Как?
– Вот так. Будешь врываться в дом, кричать, чтобы я пряталась, а потом убегать из дома, хватая пистолет?
– Ты испугалась? – говорил мягко, почти елейно. Криком здесь точно ничего не добьюсь.
Она часто закивала головой. Маска счастья на её лице пошла трещинами, гримаса плача пришла ей на смену.
Совесть умела(переродилась, переключилась) в иронию. Настаивавшая на этом разговоре со вчерашнего вечера, сейчас она вопрошала: – Ну что, добился, чего хотел?
– Я… ну… А ты сам меня на своём месте представь! Что ты вот сидишь дома, вернулся с работы, а я запрыгиваю в дом, хватаю пушку и убегаю, крикнув напоследок, чтобы ты прятался. Это круто, наверно, в боевике, а в реальной жизни очень страшно. Я чего только передумать не успела…
Кивнул, а она продолжила.
– Знаешь, это вот как… как с детства, понимаешь? Вот когда выходишь из дома, а тебе улыбается дворник, в магазине здоровается кассир. Дети на площадке играют в машинки, куколки, снежки. А ты глядишь на это и понимаешь, что как только перешагнёшь порог дома, всё это исчезнет. Тебе не улыбнутся, не помашут рукой, не спросят, как оно, в школе. Обольют презрением и ненавистью. Каждое слово как будто нож. Мама… говорила всякое, разное. Но я даже в её призыве на ужин легко слышала, что «лучше бы меня не было». И уже не хочется возвращаться домой, потому что в нём не осталось для тебя места.
– Оксан, к чему это?
Она нагнулась и погладила льнувшую к ней Тучку.
– Пап, скажи честно, в твоём доме есть для меня место?
– Мы ведь это обсуждали. Сказал же, живи сколько хочешь…
– Сказал. Но ведёшь себя порой так, словно я кукла. Можно одеть в нарядное платьице, разрешить выйти из картонной коробки, а когда будет мешаться, усадить на книжную полку. Между сказками и трагедиями. Я просто не хочу быть пустым местом.
От её слов было тяжко на сердце, давило на грудь. Ей бы слезливые книжки писать, а не передо мной распинаться. Дисциплина, которой мне не хватало в последнее время, насмешливо брякнула, что размяк. Ещё чуть-чуть, и превращусь в толстого семейного тюфяка.
Оксана подняла на меня взор, ей хотелось ответа здесь и сейчас. Что угодно, лишь бы не отмашку.
Я выдохнул, попытался начать.
– Ну, ладно… – сразу же прикусил язык. Если что и начинается с этих слов, то нечто успокаивающее и эфемерное. Она хотела другого. – Оксан, ты же знаешь, кто я? Кем работал в прошлом?
Она уставилась на меня, внимательно изучая. Понял, что снова сказал не то. Сейчас где-то в глубине её души хрустит мой прежний образ героя, что словно деды поднимает бойцов в атаку. Наверняка смотрела фильмы, слушала патриотические песни, где окопная правда зарыта так, что не найдёшь. Меньше всего хотелось бы, чтобы она увидела меня залитого кипучей вязкой кровью с ног до головы, пробитый в десяти местах бронежилет и полные безумия глаза от всего всаженного в нутро обезболивающего. Там не до геройства, там до выживания…
– Оксан, я контрактник. Наёмник, как иногда называют либералы. Я убивал, калечил и творил иногда не самые хорошие вещи.
– А сейчас? Это всё из-за прошлого?
– Это всё ради того, чтобы в это прошлое не возвращаться.
– Период такой?
– Что? – я часто заморгал, она у меня почти с языка это сняла. Оксанка зябко поёжилась, зевнула и зажала руки меж бедёр.
– Мама так говорила. На неё иногда… находило. Невозможно же ненавидеть всегда. Иногда она превращалась в добрую, менялась на глазах, плакала и каялась. Словно осознавала, что творит со мной. Я… сперва радовалась, думала, в ней просыпается материнский инстинкт. Только после она становилась ещё злее, словно желала отомстить за ту пробившуюся искорку любви ко мне. Дать и отобрать втройне. Ты также?
Она подняла на меня взор, а меня пронзило холодом. Я вдруг понял, что мне совершенно нечего ей ответить. Звонок, грянувший словно набат, чуть не заставил подпрыгнуть и стал моим спасением. Тихо извинившись перед дочерью, встал и двинул открыть дверь.
Увы, у спасения был привкус Оксанкиной правоты…
* * *
Сашка приехал без напарника. Милицейский «бобик» нового образца, два СТО-ража в подмогу. Вооружены, словно я собирался бежать.
Оксанка кусала губы, глядя на полицейского, и не знала, что делать дальше. Болталась где-то посредине того, чтобы схватить меня за руку и никуда не отпускать, и между тем, чтобы вывалить весь наш с ней разговор как на духу.
Мне хватило ума забыть о сегодняшнем свежем допросе. Сашке хватило ума не устраивать из всего этого нелепого представления с криками, наручниками и заламыванием рук. Оксанке хватило ума, чтобы сложить два и два. И откуда только мы все такие умные взялись?!
Сашка глянул на девчонку, приветственно, но равнодушно кивнул, сняв фуражку. Сказал, что я прохожу свидетелем по делу о хищении в «Майнд-тек», и сегодня они без моего участия не обойдутся.
Думал, у девчонки отляжет от сердца, но она как будто напряглась ещё больше. Едва за мной захлопнулась дверь, как я протянул руки. Не зря же он притащился с браслетами…
– Клоунаду не устраивай, – раздражения в нём было на троих. Вызвали лифт.
Мегера выглядывала из своего окошка, словно затаившаяся мышь. Я ждал от неё злословия или злорадства. Обиднее всего, что вместо яда слов в её глазах мне виделась человеческая жалость.
Даже не знал, что она на такое способна.
– Ты сказал, «свидетель». Что-то изменилось?
– Почти. Садись. Не для всеобщих ушей.
Арестантский отсек в машине был звукоизолирован. Злопыхатели и любители европейских свобод любили кричать; это для того, чтобы никто не слышал плача несчастных, когда их будут пытать.
Сашка пытать не собирался, залез за мной следом. СТО-раж захлопнул за нами дверь.
– Твои приедут прямиком в отделение. Твой адвокат выделил нам ровно час на всю процедуру. Минут пятнадцать ехать будем. Закуришь?
Он распечатал пачку сигарет, я покачал головой, не до этого. Следователь пожал плечами и задымил.
– Ты ведь неспроста один. Где твой резвый и прыткий?
– Его убили, Лёха.
– И ты так спокоен?!
– Если бы волнением можно было оживлять, тряслись бы всем отделом.
– Кто и когда? Связано с Тохиным делом?
– Связано. Я вот почему тебя в звуконепроницаемом боксе везу? Это «Айм-мит», Лёшка.
– Не понял, – я нахмурился и покачал головой. – Ты едва ли не в начале недели готов был на жопе генерала клясться, что они тут ни сбоку, ни с припёку. А тут вдруг мнение изменил? Что ж вы там за улику разыскали?
Он выкурил треть сигареты за одну затяжку. Дело приобретало всё более скверный оборот с каждым мгновением. Сашка вместе со мной ходил в атаку и штурмовал высотки. Закрывал от пуль, едва трижды не подорвался на гранате, спасая новичков.
А вот сейчас он боялся. Его страх был иным. Если у Оксанки вязкий и обволакивающий, у него холодный, бросающий в озноб.
У прожжёного следователя тряслись руки.
– Не в уликах дело, Лёшка. Ваш детектив нас вывел. На ребят, что в прошлый раз устроили за вами погоню со стрельбой прямо на дороге.
– А он, твой напарник, решил как в фильмах, идти в одиночку и без подмоги?
– Лёш, давай без этого твоего сарказма. Он был в штурмовой группе, как и я сам. Ещё двое парней полегло… Да мы там все сами чудом выжили! У них подготовка, снаряжение, всё военное, мы с тобой в таком не бегали. Хрен знает, кто им поставлял, это выяснять будут.
– А по телевизору про это молчок. И в сети.
Сашка швырнул бычок на пол, притоптал ногой.
– А чего ты ждал? Что они начнут крякать, «в Великанске обнаружено крупное бандформирование с новейшим военным оружием»? Мы их экипировку пробили. Это западные образцы военного конгломерата. «Айм-мит» в инвесторах, если не в основателях числится. Сейчас пустить слух об этом по стране – будет международный скандал. Так ли давно война с Евросоюзом была? Половины столетия не прошло.
– Погоди, погоди! – я замотал головой. – Не беги вперёд саней. «Айм-мит» там, может, и в основателях… Да кто угодно, но только зачем им это?! Ну, допустим, они убили Антоху, а причём здесь я? Не на кого спихнуть больше? А надо ли вообще спихивать, когда у него врагов что в этом, что в других городах по целому легиону? Это по мне удар.
– Может, и так. Да только мы тех поганцев взяли, они уже сознаваться начинают. Мол, их рук дело.
– А Дедов какое-то к этому отношение имеет?
Сашка нахмурился, а я понял, что совершил ошибку.
– Дедов, Дедов… – следователь щёлкал пальцами, пытаясь вспомнить. Будь он к этому причастен, его имя бы с Сашкиных уст не сходило. – 3Д, что ли? А он-то тут каким боком?
Кто-то водил меня за нос. То ли Сашка со своими откровениями, то ли Роман со своей перестрелкой. И что-то мне подсказывало, вчерашняя ночь отнюдь не кровавая постановка.
Я пожал плечами Сашке в ответ, мол, ляпнул первое, что пришло на ум. Если он что и заподозрил, то развивать тему и докапываться не стал. И то хорошо.
– И что дальше будешь делать? Пойдёшь против целой корпорации?
– Мой напарник был хорошим парнем. Но мы всё ещё не в крутом боевике, Лёшка. Потому что там можно вломиться с автоматом и задать жару. А сейчас меня за шкирку, словно котёнка, схватят юристы, даже не их, а наши, полицейские, из участка. И намылят шею так, что хоть в петлю лезь, понимаешь?
