Леонид Андреев: Герцог Лоренцо
Павел Валерьевич Басинский
Жизнь известных людей (ЖИЛ)
Павел Басинский – дважды лауреат премии “Большая книга”, автор бестселлеров о Льве Толстом и Максиме Горьком.
Леонид Андреев (1871-1919) – один из самых ярких и загадочных писателей Серебряного века, создатель ни на кого не похожего “андреевского” стиля в литературе и театре. Его называли реалистом, символистом, мистическим анархистом, но так и не смогли подобрать точного определения. Выходец из Орла, он достиг вершин литературной славы и оказался в изгнании после Октябрьской революции. Он дружил с Максимом Горьким и стал его врагом на многие годы. Красавец и фантазер, “герцог” по натуре и наследственный пьяница, он был любим многими женщинами, но счастлив только с одной.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Павел Валерьевич Басинский
Леонид Андреев
Герцог Лоренцо
Он пугает, а мне не страшно.
Лев Толстой
Я не боюсь того, чем Андреев
меня пугает; но боюсь, чтоб
он сам не испугался, как дети,
которым однажды, во время
игры в черта, явился черт.
Дмитрий Мережковский
© Басинский П.В.
© Бондаренко А.Л., художественное оформление
© ООО “Издательство АСТ”
Предисловие
В начале 1990-х годов, уже перешагнув тридцатилетний рубеж жизни, я вдруг надумал креститься.
Но как прийти в церковь самому? К кому обратиться, что говорить? И тогда одна моя знакомая обратилась за помощью к Алле Александровне Андреевой, вдове поэта и мистика Даниила Андреева, автора трактата “Роза мира”, который в начале девяностых был впервые издан, пользовался огромным успехом и горячо обсуждался в среде интеллектуалов. Я этой “Розы мира” тогда еще не читал, а вот творчеством отца ее создателя, Леонида Андреева, как раз занимался вплотную, работая над кандидатской диссертацией на тему “Максим Горький и Леонид Андреев”.
Совпадение показалось мне знаковым. Я почувствовал, что в Церковь иду неслучайно.
Алла Александровна жила на улице Неждановой, ныне Брюсов переулок, идущий от Большой Никитской до Тверской улицы между Вознесенским и Газетным переулками. Встретились мы у входа в храм Воскресения Словущего, где она сдала меня в руки благообразного молодого священника с аккуратно постриженной бородой и в очках с изящной оправой (почему-то я подмечал эти мелочи).
Крестящихся было четверо: я, пожилой мужчина, девушка и младенец на руках крестной мамы. Младенец отчаянно кричал, когда его погружали в купель, а девушка один раз упала в обморок. Мы с мужчиной держали себя сурово и сдержанно, как, мы думали, и подобает моменту.
Не знаю – почему, но вдова Андреева назначила дату 2 января. В это время обычно отходят от новогоднего похмелья, но я, конечно, готовился и был в порядке. И вдруг в самом начале обряда священник радостно воскликнул:
– Вам невероятно повезло! Вы креститесь в день памяти великого святого и праведного отца Иоанна Кронштадтского!
По правде говоря, я не знал, кто это, но имя запомнил. Тогда мне и в голову не могло прийти, что спустя двадцать лет отец Иоанн станет героем моей книги “Святой против Льва” о духовном конфликте Льва Толстого и русской Церкви.
Потом мы сидели на кухне в уютной квартире Аллы Александровны, скромно отмечали мой праздник и говорили о Данииле Андрееве. Она рассказывала, как, выходя после посещений своего мужа из Владимирской тюрьмы, тайно частями выносила рукопись “Розы мира”. То есть писать ему разрешалось, а передавать рукопись на волю – нет. Честно говоря, тогда все это мне казалось какой-то сказкой. Может быть, под влиянием только что совершенного обряда, воздействие которого я чувствовал не только нравственно, но и физически.
Когда я уходил от Аллы Александровны, я вдруг подумал: а ведь я находился через одно рукопожатие со знаменитым теософом, через два – с Леонидом Андреевым и Горьким, который был крестным отцом Даниила, и через три – с Толстым и Чеховым, с которыми общались Горький и Андреев.
И разве это не чудо?
Диссертацию “Горький и Андреев” я так и не написал. Но о Горьком написал “Страсти по Максиму”, где есть большая глава об Андрееве. Толстым, кажется, занимаюсь всю жизнь. Об Иоанне Кронштадтском часто думаю, но боюсь, что никогда не смогу его понять.
Наверное, эта книга – дань памяти тому январскому дню, который я крепко запомнил. Наверное, однажды мне необходимо было написать книгу о Леониде Андрееве…
Без него мой личный список был бы неполным.
Эта книга не является исчерпывающей биографией Леонида Андреева. Я подробно исследую ранний период его жизни, примерно до того возраста, когда я познакомился с вдовой его сына. О дальнейшей его биографии сообщаю коротко, не потому что она мне неинтересна, а потому что в ней много такого, что я не вполне понимаю. Тех, кто хотел бы полностью ознакомиться с его судьбой, отсылаю к работам Людмилы Кен и Леонида Рогова “Жизнь Леонида Андреева, рассказанная им самим и его современниками” (СПб., 2010) и Натальи Скороход “Леонид Андреев” (М., 2013).
Я же написал о том Андрееве, которого люблю, хотя он меня и пугает, и мне, в отличие от Толстого, сказавшего о нем “он пугает, а мне не страшно”, – иногда страшно.
Глава первая
Коточка
Два Андреевых
В обстоятельствах рождения и первых лет жизни Леонида Николаевича Андреева (1871–1919) ничто не предвещало, что этот обычный мальчик, родившийся в орловской мещанской семье, в будущем станет автором рассказов “Бездна”, “Стена”, “Тьма”, “Жизнь Василия Фивейского”, “Красный смех”, незаконченного романа “Дневник Сатаны” и других ужасных текстов, о которых Лев Толстой в беседе с Максимом Горьким будто бы сказал: “Он пугает, а мне – не страшно”.
Современная Андрееву критика назовет его произведения “отравленной литературой”, будет именовать его “Великим инквизитором”, обвинять в аморальности и порнографии. Корней Чуковский соберет целый словарь критических определений его творчества и самой его личности, расположив их в алфавитном порядке. Приведем самые “яркие” из них: Абракадабра, Белиберда, Вызывает тошноту, Грязная лужа полового извращения, Дегенерат, Жалкий отщепенец, Загаживает человеческую душу, Изувер, Кощунство, Ложь, Мерзкий человек, Набор наигнуснейших слов, Осатанелость, Порнограф, Разбойник пера, Смрадное дыхание пошлости, Упадочная глупость, Фальшивые бриллианты, Хулиган, Циник, Шарлатан.
Можно смело утверждать, что ни один из русских писателей не удостоился такой роскошной коллекции критической брани. Но, возможно, и ни один русский автор не имеет такой сплоченной группы преданных поклонников, леонидандреевцев. Особенно в среде начинающих писателей, которые “аукаются” его именем как творческим паролем.
…Леонид Андреев родился в хорошей семье. И как во всех семьях, в ней были счастливые и несчастливые дни, светлые и мрачные периоды. Но что неизменно отличало эту семью, так это сердечное отношение ее членов друг к другу. Сошлемся на мнение относительно стороннего человека. “Глубокая привязанность сердца – родовая черта андреевской семьи”, – вспоминала невестка писателя, жена его брата Павла Анна Ивановна Андреева.
Эта привязанность сохранялась на всем протяжении жизни Андреевых, в бедности и богатстве, прозябании и славе. И сам Леонид Николаевич не был в этой дружной семье исключением. Мать, сестер, братьев он всегда нежно любил и заботился о них.
Вообще, Андреева, в отличие от многих творческих личностей, невозможно представить без семьи, без постоянного окружения родных людей. Рядом с ним почти всегда кто-то из близких родственников находился. Только однажды он оказался в одиночестве, без близости родни. Это было в начале девяностых годов в Петербурге во время учебы в университете. И этот короткий, чуть больше года, период его жизни стал для него мучительным. Он закончился бегством в Москву и воссоединением с семьей в одной городской квартире.
Как так случилось, что из орловско-московского домоседа, не мыслящего своих будней без самовара на общем столе (самовар его мама, Анастасия Николаевна, привезла ему даже на Капри, и можно вообразить, как этот пузатый тульский самовар путешествовал через половину Европы, а затем морем на экзотический остров), получился бунтарь и ненавистник мещанства во всех проявлениях… кроме, получается, самовара?
Андреев хорошо знал силу привычки. В письме литератору Е.Л.Бернштейну он признался: “Вы правы: я жестокий обыватель. Мне нужен хороший обед, и сон после обеда, и многое другое, без чего прекрасно обходится тот же Горький, отрицающий обывательщину не только мыслью, но и жизнью своею…”
“Было очень много Андреевых, и каждый был настоящий”, – писал Корней Чуковский.
Попробуем в них разобраться…
Турчонок
Ранние рассказы Леонида Андреева появляются в конце девяностых годов позапрошлого века, а первая слава приходит в начале 1900-х, на заре ХХ столетия. Это эпоха Серебряного века, или “рубежа веков”.
Но не стоит забывать, что детские годы писателя приходятся на начало семидесятых годов. Он родился в Орле 9 (21 нового стиля) августа 1871 года. Что такое 1871 год в русской и мировой истории?
В этом году из самых заметных соотечественников Андреева родились будущий религиозный философ Сергей Булгаков, будущий композитор Александр Скрябин и будущий фабрикант-миллионер Павел Рябушинский. Из иностранных писателей появились на свет Генрих Манн, Марсель Пруст, Теодор Драйзер и Поль Валери. Из скорбных российских дат: скончались декабристы Михаил Бестужев и Николай Тургенев, собиратель русских народных сказок Александр Афанасьев и писатель-народник Федор Решетников – автор повести “Подлиповцы”.
В мировой жизни 1871 год очень важен для Европы. В этом году окончательным разгромом французской армии и взятием Парижа закончилась двухлетняя франко-прусская война и появилась объединенная Германская империя. В этой войне погибло более 100 тысяч солдат и офицеров, были убиты почти 800 тысяч мирных жителей, в основном французов.
Выяснение отношений между императором Наполеоном III и королем Вильгельмом вылилось в чудовищную межнациональную резню.
В этом же году было официально провозглашено объединение Италии (Рисорджименто) в королевство со столицей в Риме.
Таким образом на карте Европы возникли сразу два новых государства.
А в средней полосе России царили тишь и гладь. Некоторые военные события происходили на самой дальней юго-восточной окраине империи, в Туркестане – поход генерал-лейтенанта Герасима Колпаковского и взятие Иллийского края, через десять лет поделенного между Россией и Китаем в пропорции 20 % – России, 80 % – Китаю.
Страной правил Александр II – освободитель и реформатор. Ко времени рождения будущего писателя основные реформы уже были объявлены – отмена крепостного права, земская, судебная и финансовая реформы и реформа высшего образования. Близилась к завершению и военная реформа, закончившаяся введением всеобщей воинской обязанности, уравнявшей все сословия Российской империи от крестьянских до дворянских сынов.
Итак, Андреев родился в Орле. С Орловским краем связаны имена Тургенева, Тютчева, Фета, Бунина, Пришвина… Но именно с Орловским краем, а не самим городом. Настоящими гражданами Орла могли считать себя только Николай Лесков и Леонид Андреев, детство, отрочество и ранняя молодость которых прошли в этом городе, основанном еще Иваном Грозным как крепость от набегов кочевников и в 1778 году по указу Екатерины Великой ставшем губернским центром.
Андреев любил родной город. Мыкаясь бедным студентом сначала в Петербурге, а затем в Москве, он на летние каникулы всегда приезжал в Орел, чтобы отдохнуть душой.
Орлу посвящены многие страницы андреевской прозы и драматургии. В качестве примера приведем один отрывок из фельетона, напечатанного в московской газете “Курьер” за 1900 год с выразительным заголовком “Когда мы, мертвые, пробуждаемся”, повторяющим название пьесы норвежского драматурга Генрика Ибсена:
Давно это было, давно. Я жил в городе, в котором есть природа, и отсюда понятно, что город этот не был Москвой. В том городе были широкие, безлюдные, тихие улицы, пустынные, как поле, площади и густые, как леса, сады. Летом город замирал от зноя и был тих, мечтателен и блаженно-недвижим, как отдыхающий турок; зимой его покрывала густая пелена снега, пушистого, белого, мертвенно-прекрасного. Он высокими белыми горами лежал на крышах, подходил к самым окнам низеньких домов и немой тишиной наполнял весь город. Точно с перелетными птицами улетали все звуки на юг, и, когда двое людей встречались и разговаривали на улице, голоса их звучали так одиноко и странно…
Мертвенно-тихо было в том городе, где лежал белый снег. Жизнь замирала в занесенных снегом домах, и, когда я утром выходил на улицу, мне чудилось, что весь мир окован безмолвием, и до самой дальней линии, где белое небо сходилось с белой землей, не встречал слух препятствий. Казалось, стоит вслушаться внимательнее, и ухо может уловить то, что говорится на другой стороне земного шара. И только раза три в день нарушалась эта мертвая тишина. Один за другим медленно и спокойно выплывали из белой дали звуки церковного колокола, одиноко проносились в немом пространстве и быстро угасали без отзвука, без тени. И я любил слушать их в вечерний сумеречный час, когда ночь тихо прокрадывалась в углы и с мягкой нежностью обнимала землю. Дерево, бывшее в двух шагах от меня, было видно еще отчетливее и яснее, чем днем, но уже тотчас за ним начиналась тьма, призраками делала следующие деревья, а в окне уже горел спокойный теплый огонь, и звуки один за другим одиноко падали на землю и быстро, без тени и содроганий, угасали. И я старался понять значение и смысл таинственных звуков, и мое ребячье сердце видело в них ответ на что-то такое, что еще не ясно было мне самому, что еще только зарождалось в глубинах души.
В этой нежной лирической прозе, кажется, невозможно угадать будущего автора провокационной “Бездны”, “экспрессионистской” “Стены” и “святотатственной” “Жизни Василия Фивейского”. Это какой-то другой Леонид Андреев, которого он сам в какой-то момент своей жизни потерял.
Но внимательный глаз заметит, что здесь трижды повторяется эпитет, связанный со смертью: Мертвенно-прекрасный, мертвенно-тихий, мертвая тишина. И белый снег вдруг оказывается саваном, а колокольный звон звучит совсем не радостно, как и разговор двух людей на улице, звучащий одиноко и странно, словно они встретились в мертвом городе…
Но за что точно должен зацепиться взгляд, так это за непонятно откуда взявшегося отдыхающего турка.
Что он забыл в Орле? И почему о нем вспоминает Андреев, никогда в своей жизни не бывавший в Турции и вообще нигде на Востоке?
После Русско-турецкой войны 1877–1878 годов в плену у русских находилось свыше 100 тысяч турецких солдат и офицеров. Часть из них размещали в лагерях на юге средней полосы России, в том числе в Тульской и Орловской губерниях.
В биографии Льва Толстого, написанной Павлом Бирюковым, рассказывается, как летом 1877 года писатель и бывший участник Крымской войны встречался с пленными турками: “В Тулу, как и в другие города, стали приходить пленные турки. Л.Н-ч ездил к пленным, помещавшимся на окраине Тулы, на бывшем сахарном заводе. Помещение и содержание их было сносно, но Л.Н-ча интересовало больше всего их душевное состояние, и он спросил, есть ли у них Коран и кто мулла, и тогда они окружили его, завязалась беседа, и оказалось, что у всякого есть Коран в сумочке. Л.Н-ча это очень поразило”.
И вот примерно в это же время с пленными турками встречался и Леонид Андреев.
Было мне тогда всего семь лет. Был я постоянно сосредоточен и важен, черен, как сапожное голенище, и дик, как волчонок. Повела меня мать раз в город, турок посмотреть. У одних ворот – я и посейчас помню эти ворота – стояла целая кучка их. Увидели они меня и, как рассказывает мать, пришли в великий восторг. Ухватили на руки, целуют, передают друг другу и лопочат что-то по-своему, один гладит по голове, другой стал передо мной на корточки, не налюбуется на меня; потом обратились к матери, говорят ей, должно быть, что вот и у них дома такие остались, и руками от земли показывают. Я в свою очередь нисколько не потерялся и, с самым важным и невозмутимым видом, принимал их ласки, как будто оно так и быть должно. Одним словом, никогда в жизни не имел я такого успеха у людей – и никогда не доставлял им столько счастья, как в тот момент, среди оторванных от семьи и всего родного, заброшенных на далекую чужбину турок. Дома потом смеялись над этим и называли меня турчонком.
Это цитата из дневника Андреева 1897 года. Об этой встрече он помнил целых двадцать лет и описал ее так, словно это происходило с ним вчера. В книге о Леониде Андрееве Василия Брусянина 1912 года также приводится его воспоминание о детстве: “Меня особенно любили пленные турки”.
Во внешности Андреева в зрелые годы, жгучего брюнета, черноглазого, с усами и крупным, с горбинкой носом, несомненно присутствовали восточные черты. Думается, окажись он в Турции, легко мог бы сойти за соплеменника. Недаром газетные и журнальные карикатуристы всегда изображали его с гипертрофированно восточными, “турецкими” чертами лица.
