Карина Демина "Хроники ветров. Книга 2. Книга цены"

Рубеус

Полчаса истекли, а Рубеус так ничего и не придумал. Вернее, он знал, что станет говорить, и знал, что услышит в ответ, понимал он и то, что беседа эта – пустая формальность.

Тогда зачем?

Кабинет Карла находился в одной из башен: полукруглая стена, узкое стреловидное окно, за которым простиралась бескрайняя чернота ночи, вечный сумрак и запах пыли.

Пыли и бумаг, которых здесь было столько, что свободного места почти не оставалось.

– Пришел? Ну заходи тогда, – в этом бумажном царстве Карл смотрелся столь же органично, как в фехтовальном зале, вот только вместо сабли в руках толстая круглая печать.

– Бюрократия, – наставительно произнес вице-диктатор, – это способ существования, который мне противен, но без него никак.

Печать, коснувшись очередного листа – остался круглый синий оттиск – заняла свое место в бархатной коробочке.

– Да ты садись, чувствую, беседа затянется надолго.

Рубеус сел, мебель в кабинете была несколько непривычна на вид, но в то же время весьма удобна.

– Бумаги, бумаги, бумаги… – Карл сгреб все в одну кучу и сдвинул в сторону, придавив кучу железной статуэткой всадника, наверняка какой-нибудь раритет. В Саммуш-ун на каждом углу по раритету. Плевать.

На освободившемся пятачке пространства появилась бутылка вина и два бокала.

– Будешь?

– Нет. Спасибо.

– Ну нет, так нет. – Карл не настаивал, он вообще ни на чем никогда не настаивает, просто делает, как решил, и все. Вот и сейчас, наполнив оба бокала, Карл подвинул один к Рубеусу, приказывая:

– Пей.

Вкуса напитка Рубеус не ощутил, было как-то унизительно сидеть здесь, делая вид, будто все так и надо.

– Молчишь. Молчание – это предложение собеседнику первым начать разговор, тем самым ты даешь ему некоторого рода преимущество. – Карл, подняв бокал, провозгласил: – За консенсус, к которому мы с тобой либо придем, либо не придем, что кстати, будет весьма и весьма огорчительно. Итак, смею предположить, что обдумав приведенные мной аргументы, ты счел их неубедительными и по-прежнему настаиваешь на своем. Верно?

– Верно.

– Что и требовалось доказать, – Карл отставил бокал в сторону. – Тебе кажется, что ты прав и я должен пойти навстречу. Так вот, я тебе ничего не должен. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Со всеми прежними долгами я рассчитался, новых, слава Господу, не наделал. А вот ты мне должен и, надеюсь, понимаешь это.

Рубеус понимал, он слишком хорошо понимал. От этого понимания на стену лезть хотелось, или вниз сигануть, подойти к краю пропасти и… да только польза с этого будет разве раненому самолюбию.

– Молчишь? Ну давай, молчи, хорошая стратегия – позволить противнику говорить и за себя, и за него, а потом, когда спор проигран, сказать самому себе, что «я сделал все, что мог».

У Карла тяжелый взгляд, совсем как у василиска, правда василиска Рубеусу видеть не доводилось, а вице-диктатор вот он, сидит напротив, руку протяни и дотронешься. Скотина. И ведь все правильно говорит, все верно, только каждое слово, как подзатыльник, а от голоса волосы на затылке дыбом становятся. Но молчать дальше – значит сдаться, а сдаваться Рубеус пока не собирался:

– Неужели тебе все равно, что с ней случится?

– Все равно? Да нет, не все равно. Далеко не все равно. Настолько не все равно, что я трачу время, силы и нервы на то, чтобы вбить в твою тупую голову простейшие вещи, которых ты упорно не желаешь понимать. Первое: искать некого и негде. Ее нет, исчезла, пропала, испарилась… я слышу Коннован так же хорошо, как и ты, даже лучше, потому что в отличие от тебя, знаю, как правильно слушать. Второе. В той ситуации, в которой очутилась Коннован, виноват ты и только ты. Это ведь ты вызвал меня, а не наоборот, и…

– Я не просил оставлять меня в живых.

– Не просил, правильно. Но и не отказался. Вот давай, честно, если не передо мной, то хотя бы перед собой: неужели ты полагал, что я отпущу тебя просто так, безо всяких там условий? Люди так не поступают, да-ори тем более. И когда я разговаривал с ней, ты не делал попыток остановить, предложить другой вариант, ты вообще ничего не делал, отошел в сторону и предоставил нам с ней право искать выход из сложившейся ситуации. В тот момент тебя устраивало абсолютно все, так почему же сейчас возникли… вопросы?

Карл не улыбается, на этот раз он серьезен, и черт побери, его серьезность еще хуже насмешек. На насмешки хотя бы можно не обращать внимания, а того, что сказано спокойным почти равнодушным тоном не отмахнешься.

– Ты ведь испугался тогда, верно? Это ведь страшно, проиграть самый важный бой в своей жизни? Не умереть страшно, а именно проиграть… не исполнить клятву… оказаться слабее того, кого ненавидишь. И всего-то надо, что промолчать и будет второй шанс, верно?

Этот черноглазый сукин сын, это отродье предвечной тьмы, этот… дьявол заглянул туда, куда не позволено заглядывать никому. И увидел то, в чем Рубеус не был готов признаться даже самому себе, не то, что кому-то еще.

– Оттого ты и рвешься сейчас туда. Не из-за неземной любви, а потому, что разменял ее на еще один шанс. Сейчас тебе стыдно, потому что положительные герои так не поступают, им отведено совершать подвиги и все такое, но какой это подвиг послать того, кто слабее, доверчивее, беспомощнее туда, куда по-хорошему, должен был пойти ты?

– Замолчи.

– Замолчать? Ты же сам хотел откровенного разговора, – Карл водрузил локти на стол, столкнув бумажную стопку. Листы рассыпались, укрыв пол желтоватым бумажным ковром, но вице-диктатор не удостоил происшествия и взглядом. – Ты же хотел выяснить все раз и навсегда, вот мы и выясняем. Впрочем, выбор у тебя есть, ты можешь встать, выйти, закрыть за собой дверь и забыть как о нашей с тобой беседе, так и о своей просьбе. Итак, я жду.

На стол легли часы, те самые в изящном посеребренном корпусе, на крышке гравировка, тонкие линии, то ли лоза, то ли сплетенные в клубок змеи.

На той подвеске, которую он подарил Коннован, тоже была гравировка, вставший на дыбы крылатый зверь-грифон. И подарок этот – жалкая попытка загладить вину, и все те слова, все последующие его поступки тоже попытка загладить вину, потому что вице-диктатор снова прав. Да он вообще когда-нибудь ошибался? Вряд ли.

А вот Рубеус ошибся, и теперь ему мучительно стыдно за эту ошибку. У Коннован белые волосы и черные глаза, а вот лица почти не помнит… улыбку помнит, голос, запах, а лицо – нет.

– Итак, – Карл стучит когтем по столу, напоминая о времени. Карл не сомневается в выборе, Карл просто ждет, когда Рубеус встанет и уйдет… сбежит.

– Во-первых, я остаюсь. Во-вторых, ты угадал, не знаю как, но угадал. Да, тогда я намеренно не стал встревать в ваш разговор, я знал, что жизнь, любая жизнь должна быть выкуплена, что у людей, что у вас. Я просто надеялся, что…

– Что она моя валири и поэтому я проявлю снисходительность и не потребую ничего невозможного?

– Примерно так, – теперь, когда решение принято, разговаривать стало неожиданно легко. И дышать тоже.

– И что, если я настолько глуп, чтобы оставить тебя в живых и тем самым предоставить второй шанс, то это мои собственные проблемы. Кстати, поздравляю, совершенно правильный с точки зрения да-ори поступок. Каждый заботится сам о себе.

– Ты нарочно вытащил все это, чтобы…

– Чтобы причинить тебе боль? – Только теперь Карл улыбнулся. – Конечно. Во-первых, ты должен раз и навсегда уяснить, что любое действие, или не-действие влечет за собой определенные последствия, а лучше всего такие вещи усваиваются на личном опыте. Чем больнее, тем лучше запомниться. Во-вторых, за свои желания нужно платить. Ты захотел получить второй шанс, ты его получил. И заплатил за этот шанс, вернее, не ты заплатил, за тебя заплатили, но ведь это не так важно, правда? Или уже важно? Но тогда реши, чего ты хочешь сейчас и прими, наконец, решение. Заодно подумай, чем платить станешь, кроме жизни у тебя ничего, а она и без того принадлежит мне.

– Чего ты хочешь?

– Я? Хотя, ты прав, я хочу, вернее, у меня имеются некоторые планы на ближайшее будущее, возможно, ты будешь удивлен, но тебе отведена в них значительная роль. Но в том состоянии, в котором ты пребываешь на данный момент, ты бесполезен. Сила – это… ничто, равно как умение быстро двигаться. Идет война, а на войне побеждает не тот, кто лучше всех машет саблей, а тот, кто быстрее думает и рациональнее использует имеющиеся ресурсы. Ресурсы у нас есть, но тех, кто способен их реализовывать… увы. Да-ори и горстка людей, которых обучают работать едва ли не насильно. При этом отношения между людьми и да-ори весьма специфические. С одной стороны, мы – безусловные союзники, с другой… пропасть между расами чересчур велика, чтобы ее можно было одолеть в одночасье. И дело не столько в людях, сколько в да-ори. Вот, слушай, – Карл, приподняв золоченую статуэтку, вытащил чуть примятый, украшенный круглой печатью лист. – Пятый завод Северной Директории, в течение недели семеро рабочих погибли в результате производственных инцидентов, двадцать три убиты да-ори. Причины совершенно идиотские, вроде взгляда, показавшегося враждебным или скуки. Скучно им, видишь ли… развлечений не хватает. Третий завод – за неделю трое рабочих – на производстве, и восемнадцать от руки да-ори.

– Вот это, – Карл придавил ладонью стопку бумаги, – жалобы, донесения, доклады, ноты протеста, в конце концов. И все на одну тему – да-ори не способны работать с людьми. Каждый отдельно взятый случай – это мелочь, пустяк, но накапливаясь, они превращаются в серьезную проблему, следующий за жалобами этап – тихий саботаж производства, сначала исключительно чтобы хоть как-то отплатить «угнетателям», потом саботаж осмысленный – у Империи много агентов, которые обязательно воспользуются ситуацией, чтобы внушить мысль о том, что мы и те, кого мы поддерживаем, на самом деле зло, а в Империи живется привольно.

– Не думаю.

– Ты не думаешь. А когда человек день за днем видит, как его друзья, знакомые и друзья знакомых гибнут от руки союзников да-ори, поневоле он задумается, так ли нужен этот союзник. Так ли нужна война вообще, ведь в Империи царит всеобщее равенство, благодать и сытость, ну а последний этап – открытый мятеж. А мятеж – это уже прецедент, пример для подражания, те кто умрут – а мятеж придется подавить – мигом приобретут ореолы святых мучеников, и количество недовольных вырастет, а дальше по отработанной схеме. Я достаточно подробно объяснил?

– Доходчиво. Но каким боком тут я?

– Прямым. Придется разобраться в ситуации, во всех ситуациях, начиная с третьего завода, потом пятый и седьмой, это самые критичные Дальше шестой, четвертый, ну и там, думаю, еще появятся. От тебя требуется найти причины… раньше ведь в норме было, а теперь такое ощущение, что они все там с ума посходили, причем одновременно. Докладывать будешь мне. Здесь, – Карл достал из ящика стола черную папку и плюхнул ее на стол, подняв легкое облачко пыли, – примерные параметры, на которые следует ориентироваться. Заодно в производстве разберись, циклы, поставки, продукция, кто с кем связан, ну и так далее. Нет ты конечно имеешь право отказаться и дальше настаивать на своем, возможно, я даже соглашусь. Найду для этой работы кого-нибудь другого… или пойду более простым путем.

– Это каким же? – Черная папка приковывала взгляд, гладкая кожа, тиснение, квадратная печать в левом верхнем углу. Но какого лешего, он же ни черта не понимает в производстве, он воин, а не… он и слова-то такого не знает, чтобы подобрать подходящее сравнение.

– Издам указ убивать недовольных. Конечно, это создаст определенные сложности, но военное положение обязывает… да-ори без особых на то причин трогать нельзя, толковых управляющих – считанные единицы, а людей много, поэтому некоторая естественная убыль никого не смутит. С другой стороны, было бы глупо не воспользоваться возможностью решить проблему до того, как она станет настоящей проблемой.

И все-таки Рубеус не удержался, открыл папку. Четыре листа бумаги, исписанные мелким аккуратным почерком.

– Итак, у тебя снова есть выбор. Коннован, найти которую тебе вряд ли удастся, либо около двухсот человеческих жизней еженедельно. Если в войне наступит активный период, а он обязательно наступит, это я тебе как дипломированный аналитик гарантирую – так вот, если на момент начала активных действий регион не будет готов к ней, а готовность напрямую зависит от степени налаженности производства, то счет пойдет на десятки тысяч. Времени осталось впритык.

– Почему я?

– А почему нет? Нельзя же постоянно перекладывать ответственность на чужие плечи. А если серьезно, ты еще не успел забыть, что значит быть человеком, но уже понимаешь, что значит быть да-ори. Мне нужно твое умение видеть, понимать, думать, как люди. Другим да-ори будет крайне сложно объяснить, зачем вообще нужно… разговаривать с людьми, они привыкли приказывать. Итак, твое решение: берешься или нет?

– Я ни черта не понимаю в… производстве.

– Равно как в управлении производством и психологии малых и больших групп. Научишься. Там список того, что тебе придется прочесть, будут конкретные вопросы – обращайся. А вообще, все не так сложно, как кажется на первый взгляд. Со временем разберешься.

Карл замолчал и, откинувшись на спинку кресла, скрестил руки на груди. Карл ждал, всей своей позой демонстрируя, что готов ждать достаточно долго. Карл не торопил с ответом, и за это Рубеус был ему благодарен, ровно настолько, насколько можно быть благодарным по отношению к врагу.

Снова выбор. Коннован или двести человек еженедельно. Коннован, в отличие от людей, способна за себя постоять, Коннован воин… люди же не виноваты в том, что кому-то из да-ори не хватает острых впечатлений… люди беззащитны, а у Коннован оружие… и связи нет, он совершенно не представляет, где ее искать…

– Итак? – Карл четко уловил момент, чтобы задать вопрос.

– Я согласен.

– В таком случае, у тебя три дня, чтобы разобраться с теорией, и еще сутки, чтобы научиться управлять ветром, на самом деле все довольно просто. Твой биокод будет в числе приоритетных, поэтому особых проблем возникнуть не должно. Все. Свободен.

В коридоре пахло корицей и сдобой, скоро ужин, но есть совершенно не хотелось, папка в руках подталкивала к немедленным действиям, а в душе скребли кошки. Все-таки в сделанном им выборе было что-то от предательства.

Она сильная, справится. Должна справиться.

Коннован

Время тянулось медленно, а расстилавшаяся вокруг степь казалась бесконечной и неизменной. Не прошло и дня после того, как закончился дождь, а в степь уже вернула себе прежний облик с сухой выцветшей травой, сбившейся в плотные мочажины, с редкими тоскливыми деревьями, раздражающими глаз жухлой листвой, и сухим воздухом.

Мы шли, а казалось, будто стоим на месте. Прав Серж, в одиночку здесь точно с ума сойдешь.

Кстати, он, по-моему, уже… это только подозрения и мне не хочется верить, что единственное существо в этой треклятой степи, с кем можно поговорить, – безумно. Настроение у него меняется часто, то смех без видимой причины, то мрачное молчание, то вопросы, то надоедливый, как эта степь, поток откровений.

Откровенных мерзостей, так будет честнее. Он с таким удовольствием рассказывал о том, как убивал… женщин, детей, стариков… как пытал, как вешал и расстреливал, садил на кол, вырезал целые семьи и целые деревни… рассказывал подробно, в деталях, а когда видел, что меня задевает тот или иной момент, искренне радовался.

Потом раскаивался, просил прощения, обещал, что рта не откроет, но спустя пять-десять минут начинал снова. Псих он, причем полный, ну не станет нормальный человек, или не человек, а да-ори – не суть важно – хвастаться тем, как однажды ему удалось снять кожу так, что жертва до самого последнего момента находилась в сознании.

Уйти бы, но… куда? Кругом степь, он догонит или хуже того, обидевшись, устроит какую-нибудь пакость, пусть уж лучше на глазах будет.

Сегодня остановились на привал часа за два до рассвета, место удобное – низкий, поросший то ли мхом, то ли лишайником, холм, с которого все окрестности как на ладони.

Хотя какие там окрестности – серо-желтое море сухостоя, изъеденное кое-где редкими черными проплешинами выгоревшей травы. Море колышется, серые и желтые полосы бегут, влево… вправо… как качели, от их мельтешения болит голова.

От Сержа тоже болит голова, вот он, сидит на корточках, подкармливая новорожденное пламя пучками сухой травы. Посматривает на меня искоса, на исхудавшем лице довольная улыбка… опять что-то задумал.

– Как насчет небольшой тренировки? – Предлагает Серж. При этом он смотрит не на меня, как бы сквозь меня, дальше, на что-то, что стоит прямо за моей спиной. Я точно знаю, что там ничего нет, это всего-навсего психологический прием, но все равно нервничаю.

– Чисто по-дружески, кто кого? Обещаю не убивать. – И глаза честные-пречестные. Впрочем, тут и гадать нечего: если я окажусь слабее, Серж меня убьет. Отказаться? Отказ он воспримет как признание мною его превосходства. Ну уж нет, я конечно, не мастер меча, но и не девочка для битья.

– А чтобы интереснее было, – продолжает Серж, – можно на спор. Скажем… если выиграю я, то ты меня поцелуешь.

– А если я?

– Ты? – Он рассмеялся. – Кисуля, если ты выиграешь, то я исполню любое твое желание.

– Идет. – Меня захлестнула волна азарта. – Условия стандартные?

– Конечно, милая. Надеюсь, целуешься ты хорошо… Прошу… дамы вперед.

Все-таки он паразит, это я к тому, что Сержу удается меня разозлить.

Места хватает, степь вокруг, и это обширное пространство для маневра несколько смущает. Я привыкла к тренировочным залам и неким границам, которые нельзя было переступать, потому что это считалось проигрышем. Здесь же ни зала, ни границ, ни того, кто остановит поединок, если что-то пойдет не так.

Наверное, зря я согласилась. Серж приближается медленно, осторожно, ятаган в руке сверкает серебряной бабочкой. Это демонстрация силы, это своего рода слова: смотри, как я умею, смотри и бойся.

Черта с два. Не буду я его бояться, что до оружия, то и я так умею, но не вижу необходимости.

Некоторое время ничего не происходит. Просто стоим и смотрим друг на друга. Расстояние решения. Шаг вперед – нападение. Шаг назад – признание того факта, что твой соперник сильнее. Ну уж нет, я не отступлю, полагаю, что и Серж тоже, осталось понять, кто же из нас нарушит хрупкое перемирие…

И все-таки он атаковал первым: быстрый, наглый и сильный. Очень сильный. Очень наглый и очень быстрый – ятаган почти касается моего лица, а в следующий миг уже летит вниз, к животу. Отбиваю. Защищаюсь. Изучаю. У Сержа смутно знакомый, рваный стиль: академически правильные, местами вычурные связки то и дело сменяются невнятными, совершенно дилетантскими выпадами и глупейшими дырами в обороне. Впрочем, насчет дилентантизма не уверена – это вполне может оказаться ловушкой.

– Ну что же ты, детка? Отступаешь?

Отступаю. Не потому, что слабее, а потому, что хочу проверить – так ли он умен, как хочет показаться? Пока счет равный: два – два, и Сержа это злит.

– Прибавим? – Предлагает он. Смотрит в глаза, а ятаган в это время бьет снизу вверх – довольно подло, но эффективно.

– Больно?

Не очень. Подумаешь, царапина…

– Три – два? Может, сдашься?

Серж доволен и вновь прибавляет темп, хотя при этом осмысленные цельные связки полностью исчезают. Он слишком уверен в собственном превосходстве, чтобы задумываться над тем, что делает. Как раз то, что нужно. Руку в сторону и чуть вниз – ну же, смотри, я устала, я слаба, я – женщина, которая осмелилась бросить тебе вызов. Серж улыбается и вроде бы подается вперед, но… ятаган бьет слева, а не справа, не в брешь, не туда, куда должен, а в беззащитный левый бок. Удар-перевертыш, фирменный Марека… защититься нельзя, но… но я успеваю. Каким-то чудом… или не чудом, но… не знаю. Сталь со сталью… звон и боль в вывернутом запястье, пальцы сводит судорогой, а руку пронзает огнем до самого плеча…

Конец ознакомительного фрагмента.