– Спасибо, Стрекоза. И правда ничего не ел ещё. Боюсь от голода укусить пробегающую мимо стюардессу. – А потом надорвал упаковку, хмыкнул и с лукавой улыбкой произнёс, – а ты ничего, не конченная. Надежда есть.
Летим
Шоколадный батончик я съела с такой скоростью, что не могла точно сказать: прожевала ли я его или глотала большими кусками. Печенье разделила пополам с Романом.
Он улыбнулся, и, глядя на мою физиономию, отдал мне и вторую половину. А вот сок мы пили по глотку по очереди. Странно, но после такого крохотного перекуса под ложечкой сосать перестало.
Жаль, что это было единственным положительным событием.
Я никогда не летела в экономе. Здесь всё было не так. Дело было не в количестве кресел или расстоянии между ними. Меня оно совершенно не заботило. Меня бесило другое.
Я тут вообще никому не была нужна.
Меня перевозили, как контейнер с отходами. Старались, чтобы я заняла своё место, не мешала другим пассажирам и долетела. Они не спрашивали, комфортно ли мне, желаю ли я воды, конфет или шампанского. Они приказывали.
Пристегнитесь. Отключите. Не вставайте.
Это выводило из себя. Мне хотелось сделать всё наоборот. Останавливало только то, что нарушителей ссаживают, а купить новый билет мне было не на что. А возвращаться к отцу не хотелось категорически.
Снова терпеть его тяжёлый взгляд, придирки, приказы. Давящее ощущение силы и вседозволенности и собственной ничтожности. С этими хотя бы можно спорить. Владимир Голубев возражений не терпит.
А ещё возмущала отдышливая тётка, сидящая в кресле справа. Она захватила подлокотник и вытянула ноги в мою сторону. Но кроме того она без остановки ёрзала и восторгалась нашими пилотами.
– Как хорошо, что мы дома! Всю Сибирь замело. На улицу выйти нельзя, сносит. И валит так, словно в небе пропороли гигантскую перину. Вытянутую руку не видно! Думала, что отменят рейс, буду в аэропорту куковать. Но нет, летим.
И я, и её соседка возле иллюминатора, промолчали. Но тётка, встряхивая старомодными химическими кудельками, продолжала болтать. Она говорила, как замёрзла в аэропорту, как её чуть не сдуло с ног. И это только в Москве.
– А представьте, что у нас в Новосибирске! Там нас, наверное, будут к трапу привязывать, чтобы не унесло.
Я вздохнула и вставила наушники. Они разрядились и ничего не транслировали, но тётка посчитала, что я перестала её слышать и сосредоточилась на соседке у окна. А я, прикрыв глаза, рассматривала салон.
Стюардессы, пристегнув пассажиров и сделав последние объявления, уселись в кресла, лицом к пассажирам. Это было ужасно странно. Раньше я не видела, где и как летит персонал. Даже не задумывалась об этом.
– … и дай Бог, чтобы проскочили. А то ведь если погода нелётная, или аэропорт не принимает, куда нам деваться? Не в Москву же обратно 4 часа лететь?
В ответ возле окна что-то промычала девица, пытаясь прекратить разговор. Но тётка уже вцепилась в неё мёртвой хваткой и не собиралась замолкать. Я отвернулась в другую сторону и прикрыла глаза.
Сквозь прикрытые веки я смотрела сквозь уткнувшегося в телефон и что-то невероятно быстро набирающего на нём Романа. Смотрела в открытый иллюминатор и видела, как наш самолёт медленно поехал.
Подскакивая, словно на кочках, он доехал до взлётно-посадочной полосы. Остановился. А потом, загудев двигателем, сорвался с места. Рывок, ещё один, и плавное ощущение взлёта!
Восторг от парения скрыть было невозможно. Я распахнула глаза и с упоением наблюдала, как земля плавно откатилась вниз вместе с постройками, подсвеченными огнями, машинами и деревьями в лесочке неподалёку.
Меня охватило ликование. Мне хотелось поделиться радостью полёта с кем-то близким. Единственный, кто подходил на эту роль, был Роман.
Не задумываясь, я протянула руку через проход и коснулась его плеча. Он нахмурился, вынул наушник и повернулся в мою сторону.
– Что случилось?
– Мы летим!
Едва слова сорвались с губ, я поняла, насколько глупо они прозвучали. Мы в самолёте. Он именно для этого предназначен. Я не первый раз лечу. Просто до последней секунды я не верила, что смогу сама, одна, без отца.
Я отдёрнула руку, ожидая его реакции. Но вместо упрёков или насмешки, Рома улыбнулся. Его острый взгляд смягчился, стал голубым, небесным. Он кивнул, взглянул в иллюминатор и радостно выдохнул.
– Летим, стрекоза. Летим!
Наглая
Самолёт набирал высоту. Меня охватило предчувствие чего-то необыкновенного. Такого хорошего, как десерт на Средиземноморском побережье, а не тот, что продают в университетском кафе.
Я мечтательно жмурилась, представляя, как буду 2 недели валяться на кровати в маминой квартире и не делать абсолютно ничего. А потом отправлюсь на терапевтический шопинг перед возвращением с обновками под крыло отца.
С блаженной улыбкой я провалилась в сон и даже успела увидеть нечто зефирно-ванильное, как справа меня кто-то пихнул в рёбра. Я даже вскочила от неожиданности, но ремень безопасности удержал меня на месте.
– Еду развозят. – Грузная соседка кивнула в сторону прохода. – Ты вроде суп хотела. Разносолов тут отродясь не бывало, но мы, простые люди, – последние слова она особенно выделила, – и этому рады. Так что просыпайся.
– Спасибо, – ответила я, растирая место, куда пришёлся болезненный тычок. Синяк мне был точно обеспечен.
– А если ты такое не ешь, – продолжила соседка, – только моргни, я и твой бутерброд схомячу за милую душу.
Мне стало противно. Тётка мне не нравилась. Она вызывала отвращение до самой глубины души. Толстая, несуразная. С невообразимым гнездом из сухих всклокоченных волос, напоминающих паклю. Разве такие ещё существуют?
В свитере оверсайз, который едва налез на её телеса, в спортивных трикотажных штанах с вытянутыми коленями. Она всё время лезла, куда не просили. На чужой подлокотник, в чужой ланч-бокс. Противная такая!
Особенно почему-то стало жалко бутерброд. Я голодная, как зверь, а тут эта со своей плебейской простотой, «схомячу». Много желающих. Буду давиться, но сама съем. Лишь бы ей не досталось.
По проходу стюардессы, одетые в фартуки и нарукавники, катили тележку. Они раздавали бутерброды, упакованные в плёнку, и спрашивали, какой напиток налить. На выбор были чай, кофе или вода.
И еда, и напитки выглядели странно. Я присмотрелась к тому, что выбирают соседи, попросила зелёный чай.
– С лимоном? – уточнила Варвара.
– Нет.
– Сахар возьмите.
Она протянула мне 3 белые бумажные упаковки и салфетки.
– Тростниковый? – уточнила я, рассматривая пакетики.
Варвара склонилась чуть ниже.
– Нет, он обычный, но с ним чай не такой противный. Берите.
Стюардесса сунула мне ещё один пакетик и покатила тележку дальше. А я, повертев сахар в руках, поймала на себе неприязненный взгляд соседки.
– Наглая ты. И почему нахалкам всегда везёт? То папочка богатенький, то место с большим расстоянием для ног им выпадает, то сахар дополнительный дают. И за что всё это тебе?
– За ум, красоту и скромность. А ещё за ангельское терпение. Мы сидим на соседних креслах, но это почему-то мне повезло, а вам нет. Ещё и тыкаете, хотя мы с вами детей не крестили.
– Фух ты какая фифа! – Всколыхнулась тётка, подвинув меня на моём сиденье. – Я и не допустила бы, чтобы мой Никитос женился на такой нахалке. Он у меня хороший парень, работящий. А ты что? Фифа! Не приспособленная к жизни. Сахар ей тростникооооовый, суп ей в самолёёёёт.
– Да что вы ко мне прицепились? Сахара вам не хватило?
– Да, может, и не хватило. Мне-то, как простой смертной, всего 2 пакетика дали, а тебе 4! Тоже скажешь справедливо?
От её визгливого противного голоса начинала болеть голова. Прямо как у мамы, когда с ней начинал разговаривать отец. Я думала, что это фигура речи, а выходит – нет. Не слова, а сверло прямо в черепную коробку.
Мне не терпелось схватить свой сандвич и запихать соседке прямо в глотку, настолько она меня успела довести за несколько минут разговора. Но есть хотелось, а слушать склочную бабу – нет.
Поэтому я схватила с выдвижного столика все 4 пакетика сахара, и сунула в толстые, как сардельки, пальцы соседки.
– Возьмите, если вам так надо. Только аккуратней, смотрите, чтобы ничего не слиплось.
Соседка снова фыркнула. Сгребла протянутые мной пакетики с сахаром, повертела их в руках, и один вернула.
– Мне чужого не надо. Вдруг ты оголодаешь и в обморок упадёшь голодный. Зачем мне такое надо? Мне такого не надо. Я же не живодёр.
А потом она, потеряв ко мне всяческий интерес, нажала кнопку вызова стюардессы и попросила дополнительный чай, и ей принесли! Даже лимон положили двойной.
Мне стало обидно. Я летела рядом с необразованной наглой деревенщиной, которой было на всех наплевать. Она думала только о себе и плевать хотела на окружающих.
От обиды сжимала горло. Я распечатала бутерброд. Он напоминал по вкусу взбитые и высушенные опилки с прослойкой оконной замазки и чего-то жирного. Откусив первый кусочек, я едва не выплюнула его обратно.
Наверное, я бы так и сделала, но тётка смотрела на меня с презрительной ухмылкой, и я, бодро прожевав опилки, с энтузиазмом их проглотила. Запила неизвестным пойлом, именуемым зелёным чаем, и улыбнулась соседке.
– Наглая, – констатировала та, но теперь уже с восхищением. Высыпала 3 пакета сахара в один стакан и 2 в другой, размешала. Первый выпила залпом, словно водку.
Я вздёрнула подбородок и стряхнула локоть соседки с подлокотника.
– Наглая! – удовлетворённо резюмировала соседка и отвернулась в сторону девушки, сидящей возле иллюминатора.
Медленно выдохнув, я аккуратно осмотрелась вокруг. До нас никому не было дело. И только Роман, сидящий через проход, смотрел на меня задумчиво.
Обстановка
Когда живёшь с таким человеком, как великий Владимир Голубев, которому никто не может не то что возразить, даже бровь поднять, если он этого не одобрил, учишься двум вещам.
Первое – замечать малейшие изменения вокруг. Повариха чуть громче начала стучать посудой на кухне, значит, отец вернётся без предупреждения. Если она побежала в подвал, папа будет не один и надо успеть подготовться.
Второе – понимать, кто здесь главный и с кем ты. В любое место, куда я попадала, сразу вычленяла того, кто рулит ситуацией. Не кто громче всего кричит, а от кого потом ждать подписи. Того, чьё решение будет последним.
Вот и сейчас, медленно пережёвывая жирные опилки, гордо именуемые сандвичем, я смотрела по сторонам, и то, что я видела, мне не нравилось. Сначала стюардесса с собранными в низкий пучок светлыми волосами, приклеилась к трубке.
Что ей говорили по внутренней связи, я не знаю, но лицом она помрачнела, а потом и вовсе отвернулась к стене. Подоспевшей коллеге диктовала распоряжения рубящими движениями отсекая возражения.
Та двинулась по салону, передавая слова начальницы остальным. В том, что блондинка была старшей, я теперь тоже не сомневалась. Ведь от её распоряжений чуть быстрее начали бегать стюардессы. И к ней возвращались с вопросами.
Но она их отправляла обратно, с ещё большей скоростью, чем они бежали за советом. С ней никто не спорил, подчинялись беспрекословно. Предчувствуя какие-то проблемы, я наскоро прожевала бутерброд, запила чаем.
Сидящая рядом со мной тётка совершенно не обращала внимания на происходящее. Яростно расправляясь с бутербродом, она надоедала своими нравоучениями светленькой девушке у окна.
Сопротивляться она не пробовала. Забившись в дальний угол своего кресла, затравленно кивала в нужных местах, что только распаляло наглую тётку. А ей именно это и было нужно.
Роман сидел в наушниках и что-то энергично набирал в телефоне. Свой сандвич он съел в два укуса. Стаканчик из-под чая тоже теперь стоял пустой. Казалось, что он не замечает происходящего, но это было не так.
Изредка он бросал резкие короткие взгляды в сторону главной стюардессы. Наблюдал пару секунд за её действиями и снова возвращался к смартфону. Почему-то мне казалось, что продолжает работать.
Мне было страшновато лететь в такой обстановке. Я никогда не попадала в турбулентность. Да и будем честными, одна летала всего несколько раз в бизнесе. Всей этой суеты с пластиковыми стаканчиками я не наблюдала.
И тётка-соседка с сухим колким гнездом на голове меня очень дестабилизировала. Вносила нервозность в мой маленький мир кресла внутри самолёта. А вот главная бортпроводница и Роман Гранин успокаивали.
Они не были знакомы и не работали вместе. Но по тому, как он следил за её поведением, как контролировал ситуацию в салоне, было ощущение, что он тот, кто руководит процессом.
Я даже задумалась, кто он такой? Чем занимается? Он вполне мог быть пилотом гражданской или военной авиации. Точно не стюард. Мне кажется, что Гранин пошёл бы в сферу обслуживания в последнюю очередь.
Он тот, кто принимает решения. Рулит людьми и направляет их действия. Если бы я точно знала о его принадлежности к воздушному флоту, могла бы заподозрить, что владеет частной авиакомпанией или, например, авиационными ангарами.
Потому что сейчас он понимал происходящее, как будто читал его с листа. Словно умел расшифровывать перебежки стюардесс, их тихие слова. Как сурдопереводчик разбирал их скупые жесты и кивки. От этого мне было спокойнее.
Самолёт подрагивал, словно от напряжения, а потом стал трястись сильнее. Командир экипажа по громкой связи говорил что-то про циклоны и антициклоны, грозовой фронт и прочее.
Я ничего не понимала. Услышала только, что надо сложить столики, открыть иллюминаторы, пристегнуть ремни и не вставать с кресел. А в конце решил пошутить.
– Дороги в небе от снега ещё не чистили, поэтому немного поскачем на кочках.
По салону раздались смешки, а я напряглась. Голос у командира был такой ненастоящий, словно он не управлял самолётом, а читал об этом книжку. И шутил он как-то натужно. Я это по интонации поняла.
Столик сложила и, повернув рычажок, закрепила на стене. В пластиковый стаканчик из-под чая сложила упаковку от сандвича, сахара и влажную салфетку. Проверила крепления ремня безопасности.
С тревогой замерла в ожидании следующих указаний.
