– Дождь начнется завтра после обеда, – тоже условной фразой ответил Борис. – Бабушка сняла белье с веревки.
– Бабушка забыла снять халат, и он теперь намокнет.
Коган протянул руку поляку, пожал его сильную ладонь и завел мотор автомобиля. Машин в городе в это время суток было мало, да и сомневаться в том, что Станислав Радкевич мог не заметить за собой слежку, было наивно. Коммунист, опытный подпольщик, человек с боевым опытом и опытом секретной работы возглавил Ведомство общественной безопасности в Польском комитете национального освобождения. Эта организация объединила коммунистические и социалистические силы освобожденной от фашистов части Польши и активно формировала польское временное правительство при поддержке СССР. Польское правительство в изгнании всячески пыталось вмешаться в этот процесс, заставить союзников по антигитлеровской коалиции признать его незаконным. Как поведет себя Черчилль в этом вопросе, какова будет позиция США? Это был один из важнейших вопросов, который предстояло решить на конференции 1944 года в Москве.
Машина въехала в неприметный темный двор. У ворот сразу появились двое сотрудников НКВД в гражданском, которые закрыли решетчатые ворота и остались стоять там, наблюдая за улицей. Коган и Радкевич вошли в дом, поднялись на второй этаж. Дверь открылась сразу, пропуская их в освещенную прихожую. Сняв плащ и шляпу, поляк провел ладонью по волосам, отбрасывая их назад с высокого лба. Платов протянул гостю руку и сделал приглашающий жест:
– Проходите, мы ждем вас.
Увидев Берию, поднимающегося из кресла ему навстречу, Радкевич невольно по-военному подтянулся. Платов кивнул Когану, чтобы тот тоже сел по другую сторону большого круглого стола под зеленым абажуром на потолке. На столе не было ничего: ни чашек с чаем, ни рюмок. Это была чисто деловая встреча. Даже пепельницы на столе не было, потому что Берия не курил и терпеть не мог табачного дыма.
– Здравствуйте, товарищ Радкевич. – Берия пожал поляку руку и сел за стол. – Мы познакомились с новыми законами, которые издает ваш комитет. Большую помощь Красной Армии на фронте борьбы с германскими нацистами оказывает и 1-я польская армия.
– Нам удалось провести работу по мобилизации нескольких десятков тысяч поляков на территории СССР и около 100 тысяч человек на освобожденной территории Польши. То наш долг, наш вклад в общую победу над нацизмом, – заявил Радкевич, и его рука, лежавшая на столе, непроизвольно сжалась в кулак.
– К сожалению, борьба с нацизмом и вообще борьба за независимую Польшу продолжается не только на фронте, – заметил Платов. – Мы рады, что комитет вовремя принял декрет «О роспуске тайных военных организаций на освобожденных территориях». Это позволит вам избежать удара в спину.
– Мы активно работаем в этом направлении, – кивнул поляк. – Тот, кто не сражается на фронте, кто не сложил оружия в тылу, тот враг. Только единая Польша, только вместе с народом. С августа этого года мы можем на законодательном уровне наказывать фашистско-гитлеровских преступников, повинных в совершении убийств, жестоком обращении с гражданским населением, а также предателей польского народа. Мы установили ответственность для нацистских военных преступников и коллаборационистов, виновных в совершении убийств и преступлений на территории Польши.
– Декреты – это хорошо, товарищ Радкевич, – заметил Берия. – Но декрет – это временная форма. Польше пора думать о постоянных законах полноценного государства. Вам нужен уголовный кодекс.
– Мы взяли за основу ваше уголовное законодательство, товарищ Берия, и разрабатываем основные положения нашего закона.
– Не нужно торопиться. – Берия поднял указательный палец. – Неудачный принятый плохой закон хуже, чем его отсутствие вообще. Не забывайте об этом. Есть одна существенная разница. И она заключается в том, что когда коммунисты в нашей стране взяли власть, то сформировалась однопартийная система. У вас иные традиции, иной менталитет. Не стоит ломать и ставить бетонные заслоны. Вашим товарищам в комитете стоит подумать о том, что система в стране должна быть многопартийной. Пусть будут небольшие расхождения, пусть сферы влияния партий несколько отличаются, но в целом все силы должны быть представлены в одном направлении. Вот вы приняли в сентябре этого года декрет об аграрной реформе. Замечательно, продолжайте работать в этом диапазоне, пусть инициатором полезных временных декретов будет и рабочая партия. Пусть коммунисты останутся лидерами, руководящей силой, но нельзя отказываться от помощи представителей других слоев населения. Но это мы еще обсудим с товарищами в вашем комитете, поможем добрым советом.
– Нам нужна сильная милиция, – согласился поляк, прекрасно знавший о целях этой встречи. – Я привез вам проект декрета о милиции, который установит порядок создания милиции и основные принципы ее деятельности.
– Но самое главное, что мы должны сделать, дорогой товарищ Радкевич, – уверенно сказал Берия, – это сформулировать основные принципы взаимодействия наших органов противодействия преступности и угрозам извне с вашими. Если мы будем действовать сообща, тогда можно говорить о защите всего нашего социалистического лагеря. Вы знаете, кто прибыл в Москву от польского правительства в изгнании?
– Так называемого. – Лицо поляка исказила брезгливая улыбка. – Миколайчик, Грабский и Ромер. Они ждут встречи с Черчиллем и Сталиным. Я знаю, что до этого времени у них уже были попытки связаться с британской миссией, но британцы не идут навстречу.
– Мы считаем, что господин Черчилль уже сформулировал свое отношение к польскому вопросу, – серьезно сказал Берия. – Никаких неожиданностей отсюда нам ждать не придется. Но вот поддерживать контакты за все время работы конференции надо обязательно. Товарищ Коган, который вас привез сегодня, будет нашим полномочным связным.
Коган вернулся на квартиру, которую занимала группа, далеко за полночь. Но оперативники не спали. Более того, они только собирались ужинать, и Буторин, поднявшись из-за стола, похлопал Когана по плечу.
– Давай умывайся, а то у нас картошка стынет и соленые огурчики греются.
Обмен информацией происходил за ужином. Коган, в свою очередь, рассказал о польских делегациях и обстановке вокруг польского вопроса.
– Тебя что-то беспокоит? – Шелестов внимательно посмотрел на Бориса. – Насколько я понял, по личному приказу Берии обе делегации находятся под пристальным наблюдением.
– В плане контактов ничего измениться не может, – пожал Коган плечами. – Позиция всех сторон ясна. Изменить ситуацию трудно, но можно только одним способом – устроить провокацию. Я думаю, что никому не придет в голову устраивать, скажем, покушение на Черчилля или Сталина. Но вот расстановка политических сил в Польше нестабильная, много разногласий, хотя много и общего в целях. Единственный вопрос, который остается спорным, – отношения с Советским Союзом, а значит, и с линией Керзона. На этом можно поднять польскую общественность, если действовать умело.
– Без участия Великобритании польское правительство в изгнании не решится на такую авантюру, – возразил Сосновский. – А если Миколайчик решится на такое, он, скорее всего, лишится вообще любой поддержки Черчилля. Великобритании важнее Балканы. Польшу они нам сдадут в любом случае. Да еще разрешат присоединить территории, которые когда-то отошли Германии. А вот поссорить нас с польскими демократами могут.
– Будем надеяться, – кивнул Шелестов. – Что у тебя, Михаил?
– Пытаюсь проявить себя как несдержанный журналист, – усмехнулся Сосновский. – Заигрываю с Елизаветой Голубевой из буфета, но в пределах воспитания. Так что не косись на меня, Виктор. Заинтересовался мной один американский журналист, когда узнал, что я до войны в Германии работал, но он куда-то исчез. Пытаюсь установить его имя и фамилию, издание, от которого он прибыл к нам через Дальний Восток. Максим, забрось удочку Платову. Пусть даст нам информацию по регистрации иностранцев.
– Через Дальний Восток прибыл? – насторожился Шелестов. – Хорошо, я уточню информацию. Но ты там со своим великолепным берлинским выговором не перестарайся. Ребята, повнимательнее будьте, когда начнутся заседания в Доме приемов на Спиридоновке. Виктор, глаз не спускай с буфетчицы. Трудно придумать более удачную роль для связника.
Глава 2
Представители делегаций рассаживались вокруг большого круглого стола. Репортеры проверяли аппаратуру, снуя вдоль стен и выискивая удачные позиции для хорошего кадра. Буторин уловил взгляд Шелестова. Максим чуть качнул головой в сторону комнаты для персонала и ушел. Последовав за ним, Буторин убедился, что в коридоре никого нет, и, войдя в небольшую комнату, сразу запер за собой дверь. Шелестов вышел из-за занавески и тихо сказал:
– Тебя МУР разыскивает, Виктор. Это что, из-за той истории с убийством на Нижнем Кисловском?
– Наверняка, – насторожился Буторин. – Других контактов с московской милицией у меня за это время не было.
– Странный случай, – задумчиво сказал Шелестов. – Ты говоришь, что убит был прилично одетый мужчина? Может быть и элементарное ограбление, учитывая, что убит он был первым подвернувшимся под руку кирпичом. А с другой стороны, учитывая происходящее сейчас в Москве, это дело требует более тщательного анализа. Съезди к ним, Виктор. Этим делом занимается лейтенант Горячев.
Буторин вышел в зал, потом прошел до буфета, чтобы перекинуться парой слов с Лизой. Несколько журналистов пили кофе возле стойки. Сосновский выбирал сок и откровенно флиртовал с девушкой. Голубева вежливо и напряженно улыбалась. Наконец Сосновский остановил свой выбор на яблочном соке и, когда брал стакан, чуть облил им поднос и свои пальцы. Он негромко выругался по-немецки и стал вытирать пальцы.
Когда Сосновский отошел, Буторин приблизился к девушке. Лиза увидела Виктора и заулыбалась откровенно и тепло, как хорошему знакомому. А ведь после той прогулки, когда Буторин проводил ее до дома и когда нашел человека в подворотне, у них больше не было свиданий. Но каждый день Виктор навещал буфетчицу на работе. Максимум, что он мог себе позволить, а точнее, должен был делать, это взять ее за руку. Ситуация не очень нравилась оперативнику. Морочить девушке голову из оперативных интересов не очень красиво, но он отчасти был согласен с Шелестовым – были подозрения, что Лиза является связной у кого-то из западных агентов. Может быть даже, ее используют «втемную». Но убедиться в том, что это так или что они ошибаются, было крайне необходимо.
– Здравствуй, Лиза! – скрывая улыбку, тихо произнес Буторин. – Как дела?
– Здравствуйте, Виктор Алексеевич. – Девушка стиснула в руках салфетку, пытаясь скрыть свои чувства. – Вы давно не подходили… Хотите, я вам сока налью, а может, чай или кофе? Устала немного. Столько народу, ужас просто!
– Сильно донимают? – понимающе покивал Буторин. – Наверное, больше иностранцы.
– Ой, не поверите, все лезут знакомиться, все норовят шоколадкой угостить. Приходится говорить, что не смотрите, что война. Есть у нас все. И лимонад, и конфеты шоколадные. Только нам не разрешают в разговоры вступать. Вот и остается только улыбаться, хоть иногда и не очень хочется. По-разному бывает.
– Ты держись, Лиза. Ты же лицо нашей страны, представитель простого народа, а не член правительства. По тебе и обо всех будут судить. Увы, не все друзья сюда съехались.
– А что, и немцы есть? – немного испуганно спросила девушка.
– Почему ты про немцев спросила?
– Да вон тот красавчик, который мне тут соком все залил. Он по-немецки что-то сказал. А я немецкий еще в школе учила. Только не поняла ни слова.
«Видимо, Сосновский буркнул что-то по-немецки для других ушей», – подумал Буторин и обвел взглядом тех журналистов и репортеров, кто в тот момент мог находиться рядом с Михаилом. Подмигнув буфетчице, Буторин поспешил к выходу. Предстояло незаметно через заднюю дверь выйти через парк на Гранатный переулок.
Через двадцать минут машина высадила его у здания милиции на Петровке.
Лейтенант Горячев оказался серьезным молодым человеком, который встретил Буторина в кабинете крепким рукопожатием и пригласил присаживаться рядом с его столом. Старясь не выглядеть слишком любопытным, Буторин все же с интересом стал рассматривать оперативника уголовного розыска. Парню лет двадцать пять, но что-то непохоже, что он провел военные годы в теплом кабинете. Военная гимнастерка под серым пиджаком была из офицерской ткани, а над правым карманом мелькнули, когда Горячев поднимал руку, две нашивки за ранения. Желтая и красная. Фронтовик, да еще с тяжелым ранением. И шрам на щеке от уха до скулы. И два пальца на левой руке, мизинец и безымянный, полностью не разгибаются.
Обратив внимание, что его гость осматривается в кабинете, Горячев развел руками.
– Нас тут трое в этом кабинете работают. Ребята сейчас в городе – кто на выезде, кто опрашивает свидетелей. Иногда лучше не приглашать свидетелей в кабинет. Давит на них казенная обстановка.
– На меня не давит, – улыбнулся Буторин. – Так что там у вас по этому ограблению? Потерпевший выжил?
– Нет, его не довезли даже до больницы. Я вас искал, товарищ майор госбезопасности, потому что вы в тот момент были на улице и могли видеть кого-то, могли видеть убийцу, еще не зная, кто он. Нам важны любые приметы, любая подсказка, любые ваши показания как возможного свидетеля.
– Так значит, эксперты подтвердили, что это убийство? – нахмурился Буторин, который вспомнил того самого человека, у которого спрашивал огоньку.
– Да, удар, скорее всего, был нанесен тем самым кирпичом, который лежал рядом с телом. Других телесных повреждений при вскрытии не обнаружили. Как и документов или других личных вещей. Судя по всему, человека после удара усадили на землю спиной к стене и старательно обыскали.
– Я так и понял еще тогда, ночью, – заметил Буторин. – Ну а что касается подозреваемых, то незадолго до этого я действительно окликнул на улице человека. Хотел попросить прикурить. И шел он с той стороны, где произошло нападение на этого неизвестного.
И Буторин стал описывать того человека, восстанавливая в памяти промелькнувший в полутьме образ. А ведь он просто не обратил особого внимания на того человека, да и кто бы обратил в подобной ситуации. Разве можно предугадать, что через пятьдесят метров тебе встретится тяжело раненный человек. Что-то еще в нем было такое… запоминающееся, но что… Дождавшись, когда лейтенант закончит записывать его показания, Буторин спросил:
– Личность погибшего удалось установить?
– Пока нет, товарищ майор. Мы приняли меры к установлению фактов пропажи людей в городе. Сделали запросы во все отделения милиции и города, и пригородов. Оповещены все участковые, которые опрашивают жильцов на своих участках. Но Москва город большой. Из всех заявлений о пропавших без вести ни одно не подходит под описание, возраст. По шести заявлениям мы устроили опознание, но, увы, безрезультатно.
Буторин задумался. Все бы ничего, но факт проходящей в Москве Конференции по вопросам послевоенного устройства Европы и не только Европы заставляет насторожиться даже при таком случайном происшествии. Обычное ограбление? Возможно. А если нет, если это нападение связано с конференцией и деятельностью чьих-то разведок за спиной официальных делегаций? Дело было серьезное, и ничего исключать в данной ситуации нельзя.
– Вот что, Федор, – веско сказал Буторин. – Дело мне кажется важным, и не исключено, что это не просто обычная уголовщина. Пока никаких официальных действий предпринимать не будем: ни забирать у вас из милиции это дело, ни брать его на контроль в НКВД. Но если появятся новые важные факты, то сообщите, пожалуйста, мне. Договорились?
Лейтенант хотел подняться из-за стола, чтобы попрощаться с Буториным, но тут на его столе зазвонил внутренний телефон. Попросив гостя жестом подождать, он снял трубку. Из нескольких односложных фраз Буторин ничего не понял, но лицо лейтенанта сделалось очень серьезным. Он положил трубку.
– А вот это уже интересно, товарищ майор. Сейчас меня соединили с участковым милиционером. Ему женщина из Калашного переулка сообщила, что у нее два дня назад пропал постоялец.
– Ты сейчас туда? – с готовностью спросил Буторин. – Поехали вместе! Я на машине.
Участковый ждал их возле четырехэтажного дома во дворе. Чистый ухоженный двор с клумбой и детской площадкой. Под старыми тополями несколько лавочек. Сейчас во дворе никого не было, холодно детям играть на площадке. Буторин не стал представляться, лишь кивнул немолодому старшине. Горячев показал свое удостоверение сотрудника МУРа.
– Рассказывайте! – потребовал Горячев, окинув дом взглядом.
– Ну, дело простое, товарищ лейтенант. Многие женщины, кто кормильцев потерял и у кого жилплощадь позволяет, сдают жилье. Объявления расклеивают у метро, на вокзалах. Ясное дело, что мы без внимания не оставляем людей, кто приезжает в Москву. Особенно на длительные сроки. Но они, само собой, временную регистрацию оформляют. А бывают такие командировочные, что на несколько дней прибывают. В основном с предприятий в свои наркоматы. А кому же хочется в казенные условия? Вот и ищут домашнее содержание и чтобы столоваться. Вот и к гражданке Захаровой по объявлению прибыл гражданин, вещи оставил, а сам пропал. А я как раз обход делал, она мне и пожаловалась. Мол, не случилось ли чего с человеком. Вроде такой солидный, на ответственного работника похож.
Участковый говорил много, рассказывал подробно. Возникало ощущение, что истосковался человек по общению, хотя у участковых как раз такая работа, что общаться с людьми приходится много, часто и подолгу. Значит, просто он такой человек обстоятельный. Это уже хорошо.
– Прежде чем мы поднимемся в квартиру этой женщины, скажите пару слов о ней самой, – предложил Буторин.
– Об Антонине Ивановне? О ней ничего плохо сказать не могу. Вдова она. Муж у нее служил в московской милиции. Добровольно ушел на фронт и погиб в 41-м здесь же под Москвой. Исключительно порядочная женщина, честная, как и ее муж. Если у нее кто и останавливается, то обязательно с регистрацией, документы всегда в порядке. Да и жильцы у нее люди степенные, солидные.
По чистенькой отмытой лестнице они поднялись на третий этаж. Двери, коврики, потертая, а то и местами рваная клеенка с утеплителем на дверях, старенькие почтовые ящики. Буторин вспомнил московские дворы, подъезды квартиры 41-го года. Тревожный, страшный год, когда черная туча вышла с Запада из-за горизонта и наползла на страну, на мирную жизнь. Знали, что это произойдет. Знали, но надеялись, что, может быть, не решатся, может быть, как-то все по-другому сложится на мировой арене. Может, немецкие коммунисты не допустят такого. Ведь где-то же они были сейчас, те, кто шел за Тельманом.
А потом тревога становилась все страшнее, слухи с фронтов приходили ужасные, а уж когда объявили об эвакуации столицы, то многих одолела самая настоящая паника. И ведь пережили и это, пережили ночи с бомбежками, когда женщины и школьники дежурили на крышах. Хватали специальными щипцами немецкие «зажигалки» и бросали вниз на улицы, спасая дома от пожаров. И парад на Красной площади на 7 ноября был, и контрнаступление было, когда немцев отбросили от Москвы. Как они пережили все это – московские дворы, подъезды, лестничные площадки, квартиры? Сколько здесь было слез, разговоров, сколько выкурено папирос, когда люди слушали сообщения Совинформбюро.
– Антонина, открой, это я – Банников, участковый!
Дверь скрипнула и открылась. На пороге стояла высокая женщина в накинутом на плечи пуховом платке. Тронутые сединой волосы выбились из-под цветастой косынки, глубокие горькие морщины в уголках рта. А ведь ей нет еще и сорока лет, догадался Буторин. Война и горе никого не молодят.
– Вот, Антонина Ивановна, товарищи из уголовного розыска с тобой хотят поговорить про постояльца твоего.
– Господи, а что с ним стряслось-то? – испугалась женщина и посторонилась. – Да вы проходите, проходите!
Горячев мельком глянул на Буторина, взглядом спрашивая, ему вести опрос свидетеля или это будет делать майор госбезопасности? Буторин покачал головой – нет, давай пока сам. Вместе с участковым оперативники прошли в гостиную. Банников уселся в сторонке у стены на диван с высокой спинкой, а Буторин и Горячев устроились за круглым столом в центре комнаты напротив хозяйки. Женщина нервничала и теребила уголок своего платка, бросая взгляды то на участкового, то на тех, кого он привел с собой.
– Расскажите, пожалуйста, по порядку, Антонина Ивановна, – попросил Горячев. – Все с самого начала. Откуда взялся этот постоялец, как его зовут, что он вам о себе рассказал: откуда, зачем и надолго ли приехал.
– Он Матвеем Захаровичем назвался. Сказал, что по объявлению пришел. Командировочный с Урала. Вроде всего на три дня в наркомат прибыл. Вещи вон оставил, саквояж свой. Обещал к вечеру вернуться и не пришел. И на следующий день его нет. А тут Банников во двор к нам зашел и стал расспрашивать, не пропал ли кто, не делал ли кто заявления. Ну я и рассказала про постояльца. Не знала уж, что и думать. Может, у знакомых задержался, выпили. Вы ведь знаете, как бывает у мужчин, когда давно не виделись. Напились, ну и остался ночевать. А с утра в наркомат. Да только и на вторую ночь не пришел. Вы чего-то знаете про него, вести какие нехорошие имеете?
– О вашем постояльце вести или нет, мы пока не знаем. Нами найден убитый гражданин без документов, – вмешался Буторин. – Вот мы и пытаемся установить личность погибшего. Убийцу разыскиваем, пытаемся понять причину убийства. Так что, Антонина Ивановна, мы очень рассчитываем на вашу помощь. Мы покажем вам фотографии, а вы скажете, похож он на вашего постояльца или нет.
Женщина сразу испуганно прижала пальцы к губам и стала смотреть на руки Горячева. Лейтенант достал из офицерского полевого планшета несколько фотографий и стал их по одной выкладывать перед женщиной на стол. Вдова сразу же испуганно вскрикнула, увидев первое фото. В глазах ее были жалость и сострадание.
– Господи, да за что ж его так-то! – прошептала она. – Такой мужчина вежливый, спокойный. Вот беда-то. А ведь семья, наверное, есть.
– Вы уверены, что это он на фотографии? – уточнил Горячев. – Вы узнаете своего постояльца?
– Узнаю, как же не узнать, – всхлипнула женщина. – Бедолага… Вон и родинка на щеке приметная, и шрам небольшой на подбородке с левой стороны. За что же, а? Неужто грабители какие у нас в Москве завелись? Давно уж не слыхала, чтобы так поступали. Когда война началась, так много чего случалось. А сейчас вроде порядок-то навели в столице, а оно вон как все равно случается…
В вещах пропавшего командированного ничего примечательного они не нашли. Естественно, документов там тоже не было. Но, увы, не было и чего-то такого, что могло подсказать, в какой наркомат прибыл этот человек, с какой целью и откуда, из какого региона. Ни папки, ни технической документации, ни деловых писем к руководству, каких-то отчетов, материалов. Ничего! Уже в машине, когда они вышли из дома и отпустили участкового, Буторин снова заговорил о том неизвестном, у которого он спрашивал спички в тот вечер. Он все пытался вспомнить его внешность, походку, голос.
– Слушай, Федор, если я встретил убийцу, а мы с тобой знаем, что он свою жертву обыскал досконально, даже коробка спичек не оставил, то куда он дел похищенные вещи, личные документы. Ведь что-то в карманах должно было быть. У любого человека в кармане можно найти папиросы, если он курит, спички или зажигалку, ключи от квартиры, перочинный ножик, записную книжку, чернильную перьевую ручку, если он госслужащий или ответственный работник какой-то отрасли. Кстати, ты сам говорил, что на среднем пальце у убитого след от чернил. Значит, он незадолго до гибели писал ручкой.
– Писать он мог пером и на почте, отправляя открытку или телеграмму.
– Мог, я не настаиваю, – согласился Буторин. – Я просто говорю, что в карманах у человека обязательно есть что-то, не говоря уже о документах, портмоне, – какая-то бумажка, квитанция, трамвайный билет, черт бы его побрал.
– Вы намекаете на то, куда убийца все это мог деть, обшарив карманы жертвы? – догадался лейтенант.
– Вот именно. Там недалеко до Пречистенской набережной и до Смоленской. Мог выбросить в воду. Еще куда?
– В мусорный бак? – предположил Горячев. – Дилетантство!
– А кто сказал, что этого человека убил умелый опытный преступник, у которого это не первая жертва? Мы не знаем мотива. А если они знакомы, если целью было какое-то, например, компрометирующее убийцу письмо, документ. Он вытащил из кармана и сжег в печке. Хотя печь еще надо найти, но за это время можно было найти печку, котельную, просто развести во дворе костерок, но это уже заметно. Тайком этого не сделаешь. Не ухватиться, ни одной зацепки.
– Ну знаете, товарищ майор, бывает очень часто в милицейской практике, когда преступники, чтобы скрыть мотив, чтобы не выдать себя, своего мотива, крадут из карманов все, что в них лежит, хотя нужны, например, только деньги. Или только документы, а убийство хотят выдать за элементарное ограбление.
Встреча на уровне министров иностранных дел должна была прояснить многое. Молотов взял Вышинского за локоть и чуть сбавил шаг в коридоре.
– Идена считают преемником Черчилля, поэтому к его словам следует относиться как к взвешенным, как к проявлению политики Британии. У себя на острове он является лидером палаты общин.
– Я понял, Вячеслав Михайлович, – кивнул Вышинский. – Они отдают нам Польшу полностью, но хотят усилить свое влияние на Балканах. Им важна Болгария, Венгрия, Югославия. Они нас еще попрекнут отношениями с Тито.
Энтони Иден держал себя за столом как истинный английский аристократ и выпускник Оксфорда. Молотов не напрасно ожидал откровенной беседы во время этой встречи. Иден участвовал и в московской, и тегеранской встрече. Манера общения министра была хорошо знакома советскому правительству. И поэтому Молотов спровоцировал англичанина, начав разговор с Венгрии, которая не являлась камнем преткновения. Но Идена нужно было заставить сразу возражать, раскрыться. Молотов начал беседу с подведения итогов вчерашней встречи.
– Вчера маршал Сталин говорил о тех тяжелых жертвах, которые в настоящее время несут советские войска в боях на территории Венгрии. Советская сторона полагает, что ситуация в стране должна контролироваться более тщательно, контакт с лидерами должен быть более плотным. Нужно учитывать, что Венгрия является пограничной с Советским Союзом страной и что заинтересованность Советского Союза в Венгрии понятна. У Советского Союза нет территориальных претензий к Венгрии[3 - Здесь и далее из стенографии переговоров по материалам книги: Ржешевский О.?А. Сталин и Черчилль. Встречи. Беседы. Дискуссии. Документы, комментарии. 1941–1945. – М.: Наука, 2004.].
Британский министр чуть склонил голову, выражая сожаление. Он явно не ожидал, что русские так сразу начнут отстаивать свое влияние на Балканах, на которое предварительно не особенно и претендовали.
– Я весьма удручен общим положением на Балканах, – заговорил Иден. – Британское правительство было поставлено перед рядом совершившихся фактов, о которых оно не было уведомлено. Несколько месяцев назад Тито нашел убежище на острове Вис и находился под охраной британского флота и авиации. Британское правительство вооружало и поддерживало Тито и спасло его от гибели. Однако Тито, не уведомив британское правительство, выехал с острова Вис в Москву и заключил соглашение о болгарских войсках в Югославии. Между тем болгары обращались с англичанами и американцами так, как будто бы союзники проиграли войну, а болгары ее выиграли. Британские офицеры, находящиеся в Северной Греции, были взяты под стражу болгарскими властями. Я должен просить русских друзей о том, чтобы такому положению был положен конец. Я готов обсуждать условия перемирия для Болгарии, но хотел бы попросить о том, чтобы болгарским властям в Греции были даны указания с уважением относиться к британским офицерам.
– Наглеет, – прошептал, еле двинув губами, Вышинский. – Черное море им нужно.
