Марья вздохнула и вышла из спальни. Эх, когда-то на лестницах хватало шума: бегали боярыни вместе с дочками, играли дети, тенями сновала челядь стараясь держаться подальше. Жаль, ей не удалось застать те времена. Оставалось верить, что Марья увидит мир и что их земли перестанут терзать. Но если ничего не сделать, станет хуже.
Поэтому она попросила Вацлаву позвать в трапезную Дербника. Нянюшка нахмурилась, но подчинилась. Не одобряла она, что княжна якшается с каким-то оборванцем, безродным и пропадавшим днями невесть где.
– Прекращала бы ты эти забавы, – цокнула языком Вацлава. – Не дети ведь уже.
– Не переживай, замуж за него я точно не пойду, – усмехнулась Марья.
При всей своей силе Дербник не годился ей в женихи. Княжеству нужен был союз с соседом. А если Марье придется заменить отца, то надо будет выбирать кого-то знатного и богатого. Чародей – значит, из Совета, купец – значит, с теремом получше княжеского. А что сказало бы сердце, будь у него возможность?
О, оно куда больше тревожилось из-за земли, по усталому бледному лицу которой текут багровые реки! Сильнее всего на свете Марья желала стать достойной княгиней и много говорить с иноземными посланниками о торгах и новых путях. Она бы строила, укрепляла, ковала, а главное – правила бы справедливо, не принимая тяжелых решений и не беспокоясь о враге из соседнего княжества.
«Эти земли – мое наследие!» – Марья поджала губы и гордо выпрямилась, готовая к непростому, но нужному разговору.
Войну надо было прекращать, и чем быстрее, тем лучше.
2
Из всех перевертышей на войне выживали только птицы. Волков, коней, лис, куниц давно перебили. Те, кому удалось спастись, спрятались глубоко в чаще. Поговаривали, будто у них там давно уже свои поселения – зачарованные, скрытые от чужих глаз.
Дербнику повезло меньше. Его матерью была банная девка. Сперва она не уделяла ему много внимания – до пятой весны, пока не выяснилось, что в нем теплились чары. Тогда Дербника отдали в птичник, нарекли по-новому и начали обучать.
В те дни он не понимал, отчего старшие гоняли их со злостью и кричали, что нужно быть быстрее, ловчее, вовремя прятаться и глядеть в оба. Потом возле слобод увидели чужаков – и младших отправили прикрывать спины.
Чужаки оказались чародеями из другого княжества. Их с боем теснили к городским стенам, пока не пришла подмога. Поняв, что их либо убьют, либо возьмут в плен, чародеи растворились в воздухе. А княжеским птицам пришлось возвращаться домой с подбитыми крыльями. Двоих потом сожгли на погребальном костре.
Дербник на всю жизнь запомнил, как старшие кривились от гари и рассказывали про войну, что началась триста лет назад. С тех пор все встало на свои места. Дербник понял, почему князь создал именно птичник, почему в Гданеце не было других перевертышей и почему старшие кричали на младших до хрипа.
– Открылся! – воскликнула Зденка и, воспользовавшись его задумчивостью, ударила ножом с левого бока.
Меч она не носила – слишком тяжело, только ножи и лук со стрелами. Первое – для ближнего боя, второе – для дальнего.
Миг – и Дербник упал на спину. Зденка победно хохотнула и протянула руку. Рослая, крупная, с короткой темной косой, она глядела исподлобья и радовалась быстрой победе.
Нет, так не пойдет.
Дербник вскочил и тут же ударил Зденку в плечо. Та вскрикнула и замахнулась ногой, целясь в живот. Дербник уклонился. Биться дальше он уже не хотел, но Зденка не унималась. Будь на его месте Пугач, давно бы отстала, побежала на кухню за квасом и похлебкой. Но именно его, Дербника, Зденка почему-то особенно не любила.
– Сипуха, – злобно шикнул он. – Хватит!
– Ах ты! – рыкнула Зденка. – С-сволочь!
Зденка ненавидела свое настоящее имя. Сипуха – надо же! Простая безродная сова, вся жизнь которой состояла из полетов между столицей и дальними землями. Она жила в птичнике и должна была умереть за него, как многие.
Звонкое «Зденка» придавало хоть какой-то значимости, отличало от прочих и напоминало: ты не только птица, но и человек, из плоти, крови и с сердцем.
Дербник, конечно, знал об этом – и применял то знание с умом.
Казалось, она вот-вот набросится, расцарапает ему лицо. До мяса, так, чтобы одни глазницы виднелись из-под кровавой каши. Эта ярость была настолько сильной, что Дербник, почувствовав ее, поспешил извиниться:
– Прости, – и тут же добавил: – Но ты и впрямь разошлась.
– Поэтому ты решил разозлить меня еще больше? – хмыкнула Зденка.
– Тебя надо было выдернуть из кровавого хмеля, – пожал плечами Дербник. – Хотя бы так.
– В следующий раз скажи, что я безумная. – Она отвернулась и пошла к лавке, которая стояла у самой стены. – Что глупая, что криворукая. Да что угодно, лишь бы не это.
– Хорошо, – Дербник вздохнул. – Я учту.
Их часто ставили вместе, потому что видели: на Дербника Зденка кидалась как бешеная, дралась так, словно впрямь хотела разодрать горло. Старшие думали, что это ей на пользу. Дербник считал иначе. Потому что кровавый хмель. Он кружит голову перевертышам сильнее браги, затягивает в безумие. Наверное, поэтому печально известный Лихослав был могучим. Сумасшествие, чернота в голове, дырявая душа – и ворожба, что высвобождала силы.
Но пойди скажи об этом Сытнику – мигом получишь по голове. Еще и накричат потом, повторяя, что на бойне у них не будет ни времени, ни поблажек. Ты либо побеждаешь, либо сбегаешь, либо лежишь мертвым.
На долю Сытника выпала горечь. Ему не повезло родиться во времена, когда на окраинах княжества вспыхивала одна стычка за другой. И его еще безусым отправили туда – стеречь, выслеживать и предупреждать своих. Ходили слухи, будто с тех пор Сытник оборачивался не медовой совой, а багряной – слишком сильно кровь въелась в перья. Дербник видел его в птичьем обличье и знал: врут. Обычный сыч, только глаза словно неживые.
– Будь осторожнее, ладно? – Дербник подошел к Зденке и коснулся ее плеча. Она вздрогнула. – Кровавый хмель – это не шутки.
– Я знаю, – она отмахнулась. – Все в порядке, не беспокойся.
Дербник облегченно выдохнул и побрел в сторону кухни. Та находилась неподалеку от клети[4 - Пристройка из бревен. Служила в качестве склада.]– чтобы кухарки могли найти недостающую пшеницу, репу или муку. Там же хранился хмель, в бочонках со смачным, древесно-бражным, запахом.
Усмехнувшись, Дербник остановился у клети. Нет, перекусит в другой раз – после добротной драки лучше выпить, но немного. Иначе Сытник разозлится и отправит на забороло[5 - Верхняя часть укрепленной городской стены.]– стоять на страже целую ночь. С него станется… Тьфу!
Дербник завернул к клети и прошел внутрь. С урчанием он коснулся знакомой бочки, нащупал затычку и… Да, кружка. Дербник повернулся и нашел в углу целый ряд. Любили же княжеские птицы выпить! Без этого и служба не служба вовсе, а какое-то мучение.
Дербник почти ощутил прохладную, пенную брагу на языке, как вдруг у двери появилась тень.
– Эй! – громогласно начал витязь. – Тебя княжна Марья к себе просит.
Хорошо, что не успел выпить! И плохо, что княжне захотелось повидаться в этот миг. Застонав, Дербник поднялся и побрел во двор. Витязь осмотрел его, цокнул языком и добавил:
– Княжна ждет тебя в трапезной. Умойся да причешись хотя бы.
Причесаться, как же. Тут бы остыть поскорее и хорошенько поесть. Дербник Марье не нужен ни причесанным, ни нарядным. Он усмехнулся, вспомнив, как хорохорился поначалу, ходил чуть ли не петухом перед княжной, а потом Сытник позвал его в сторону и все объяснил. Птицы – слуги. Их любят за перья, острые когти, ясные глаза и верность князю. Остальное не имеет значения.
«Княжна Марья может установить мир. Ты можешь… Нет, ты должен защищать ее любой ценой, но никогда не смей просить у нее большего, чем тебе дает князь Мирояр».
Что-то внутри лопнуло в тот миг. Надорвалось. Дербник перестал заглядываться на Марью, да и сенные девки знали свое дело: они помогали прогонять мрачные мысли жаркими поцелуями.
Княжна, видимо, заприметила его, потому часто обращалась за помощью. Отнекиваться он не стал. О, глаза – дивные, словно переливчатые перья. И коса. И взгляд. Да, ради такого не жалко было умереть.
Дербник прошел мимо Зденки прямиком в терем и поднялся по знакомой лестнице. Древесное кружево отозвалось скрипом. Неужели не починили с лета? Странно. Надо будет сказать кому-нибудь, но незаметно, иначе обругают, мол, чего это ты вздумал сомневаться в красоте терема.
Наконец показалась трапезная. Витязи пропустили его вперед и отошли в сторону. Дербник на миг застыл у порога, мысленно обругал себя за нерешительность и шагнул дальше. Боги-боги, как бы живот не свернуло от вида мяса!
– Звала? – он мельком взглянул на Марью. Красавица, как и всегда.
– Поклонись, негодник! – донеслось ворчание Вацлавы. Ее Дербник заметил не сразу – старуха стояла возле окна и глядела коршуном. – С княжной разговариваешь!
– Все в порядке! – ответила та. – Можешь ступать.
Вацлава покачала головой и вышла, не переставая ругать неопрятного молодца.
– Словно ворона кричит, – фыркнул он.
– Надеюсь, она этого не услышала, – едва слышно хихикнула Марья. – Присаживайся. Ты ведь наверняка голоден.
О, страшно сказать! Когда еще представится такой случай! На столе были кружки с квасом, печеное мясо, похлебка, крынка молока и хлеб. Ишь как расстарались!
Позабыв про все на свете, Дербник присел в стороне и схватился за кусок свинины, сочный, горячий, пахучий. Он жевал совершенно не так, как это делали бояре и другие приближенные князя – и пусть. Кажется, Марью это даже забавляло. Как диковинки на ярмарке.
А еще – свечи. Надо же, новую веру дед Марьи отверг и выгнал странных людей, что размахивали крестами в разные стороны, а свечи у них позаимствовал. И правильно: горели они дольше и мягче лучин[6 - Длинный кусок сухого дерева; также по лучине меряли время (1 лучина – 30 минут).].
Дербнику тоже нравились свечи, хотя некоторые по-прежнему любили зажигать сухие ветки. Лучина горела быстро и ярко, свеча – плавно. Тонкая полоска пламени словно согревала душу и защищала ее от злых духов и холода в зимнюю пору.
– Так чего хотела-то? – Дербник схватил другой кусок. Ах, лишь бы не смотреть на княжну, не видеть лица и густой косы. – Ох и кормят вас тут!..
– Дербник-Дербник, – звонко защебетала Марья. Какой птицей стала бы она?.. – Как думаешь, что будет, если мы освободим чародея из Черногорья?
Хлюп – мясо свалилось в миску. Дербник уставился на княжну так, словно увидел ее впервые. В голову даже закралось подозрение: действительно ли перед ним Марья, а не насланный кем-то морок?
– Ты чего это? – Дербник сглотнул. – Княжна…
– О боги-боги, – она поджала губы. – Нет покоя нашим землям с тех самых пор, но вдруг, – заговорила еще тише, – если мы освободим Лихослава, то настанет мир?
Мир?! Благодаря чародею, которого худо-бедно упекли в горы? Звучало как очень, очень паршивая шутка.
Да, ему приходилось слышать о том, что по обряду и по воле богов запертый чародей должен был выполнить желание человека, который освободит его, только то ведь слухи! Речи кощунов, стрекотанье безмозглых птиц – и ничего больше.
– Или мира не будет вообще, – мрачно закончил Дербник. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, княжна.
– Это мои земли! – надавила Марья. – И я устала смотреть, как льется наша кровь. А льется она, Дербник, не прекращаясь, и не видно этому всему конца.
– Послушай, – он попытался собрать мысли в кучу, а те бегали в голове и чуть ли не сталкивались друг с другом, – это… странный задум, а скорее, страшный. Такие решения нельзя принимать в одиночку.
Марья нахмурилась. Видимо, сама понимала, что ни князь, ни бояре, ни Совет, ни вечер не одобрят. Это все равно что вонзить меч в собственные ребра. Верная смерть, зато врагу ничегошеньки не достанется. Не зря же Огнебужские давят и подкрадываются к Черногорью. Сколько пытались, да все никак: гнали их от Ржевицы всеми способами – боями, данью, проклятиями.
Сердце шептало: вот-вот пролезут. И что тогда станется с горами и чародейской темницей? Их ведь, проклятых, ни одно перемирие не удержит! Уж сколько раз пытались – а все заканчивалось очередной битвой. Несколько весен затишья, а дальше резня.
– Мы не советовались с соседями, когда… – договорить она не решилась. И слава богам. Ведь то же самое из года в год повторяли их враги.
Дербник схватил кружку кваса и начал жадно пить. Пена, прохлада, капля хмеля, затем – легкость. Да, он всего лишь слуга, не советник, не сильный чародей, чье слово могло бы иметь хоть какой-то вес.
– Мне не нравится эта затея, княжна, – хриплым голосом заговорил Дербник. – Но я не вправе решать. Я видел войну, она… уродлива. Ужасна. Как старый ворон полуголыми костями, ободранными перьями и гнилым клювом. Ее надо остановить. Как – я не знаю, – он призадумался, а затем добавил: – Но вряд ли это может сделать один человек.
Чародей ли, князь, да хоть сын самого Перуна, рожденный на земле! Это раньше Огнебужские могли отхватить кусок полей и убраться восвояси, а теперь им и того мало! Земель вокруг Ржевицы – и тех не хватит, чтобы откупиться за триста лет-то. Что началось с раскола Совета, с чародея и разборок внутри одного княжества, то давно переросло в истощающую борьбу за поля, города и горы, где, по слухам, таились несметные сокровища. Да и их-то не достанешь! Пойди попробуй – мгла вмиг затуманит ум и унесет в глубины пещер.
– Будем сидеть да дожидаться, пока они не явятся сюда, – Марья помрачнела.
Разговор совсем перестал быть приятным, хотя Дербнику хотелось осторожно любоваться Марьей, особенно когда рядом нет ни приставучей Зденки, ни ее няньки. В то же время душа сжималась от отчаяния: с одной стороны, он мечтал стать вровень с ней, а с другой – понимал: никак нельзя! Княжна выше, статнее, ярче, Дербник – ниже. Ему не стоило даже приближаться. Да и Сытник не одобрял, что он порой видится с Марьей, а уж ему-то перечить – как против родного отца идти.
«Стать вровень… Чушь какая!» – обругал он себя в мыслях.
А Марья медленно пережевывала мясо. Наверное, обдумывала его слова.
– Позволь откланяться? – пришлось спросить. Дербник не хотел задерживаться – нельзя было наедаться вовсю и пьянеть, иначе он не выдержит.
– Да, – отвернулась Марья, – ступай. Спасибо.
Дербник встал и торопливо прошел к выходу. Теперь двери трапезной казались ему спасением. От безумной задумки, сияющих глаз, хмеля и разговора, который походил на натягивание тетивы, медленное и скрипучее. Словно еще миг – и зазвенит, выпустив острую стрелу. Может, это была проверка на верность, кто знает? Или княжна помутилась умом? Тут оставалось только гадать.
3
Гданец пел и плясал, не понимая собственного счастья. Он не знал, каково это – гореть, прятаться, дрожать от страха, плакать. И сходить с ума, видя отрубленные руки, ноги, головы. А сколько выжженной земли! Она чернела вокруг Ржевицы, окраинного города, клубилась змеиными рядами и постепенно замыкала кольцом стены.
Дивосил просыпался с этими мыслями и кривился от отвращения к самому себе. Его ведь звали в птичник, обещали обучить перекидываться – но нет, уперся, стал травником, потому что хотел спасать, залечивать, вытаскивать раненых, вырывая их из рук Мораны чуть ли не силком.
Вышло плохо. Дивосил помнил, как витязи тянули руки к нему. Каждый из последних сил умолял вытащить именно его, хрипел, выплевывая кровь. Но он не мог взвалить на плечи сразу нескольких, никак не мог. А чародеи, служившие Огнебужским, настигали – аж спину жгло вражеским пламенем. И птицы сверху кричали: «Уходи! Отступай с остальными, иначе умрешь!»
Кого-то Дивосил, конечно, спас. Но скольких оставил…
Боги здорово посмеялись над ним, ведь именно Дивосилу приходилось добивать витязей. Чаще всего они – окровавленные, с вывернутыми телами – смотрели с пониманием, реже – с гневом.
Дивосил всегда возвращался, чтобы посмотреть. Вернулся и в тот раз. Как оказалось, не зря – у разрушенного перелеска кто-то отчаянно звал на помощь.
«Пожалуйста, пусть это будет не морок», – думал тогда Дивосил, несясь навстречу неизвестному витязю.
Да, он был настоящим, с багровым месивом вместо правого глаза, с кучей оберегов на шее. Так Дивосил спас вражьего чародея – притащил прямо к воротам и попросил отпереть. Надо ли говорить, насколько сильно его возненавидели?
А потом при чародее нашлись истертые куски бересты с забытыми резами[7 - Колдовские знаки.]. Носились с ними пару седмиц. Чародей лишь усмехался, но молчал – ровно до тех пор, пока кто-то из стражников не пошутил про Лихослава Проклятого.
– Ты его спас, тебе с этим и возиться! – сказал посадник. Наверное, хотел убить двух уток одной стрелой: избавиться от непутевого травника и послать весточку князю.
Так Дивосил оказался в Гданеце. Князь Мирояр принял его ласково: осторожно расспросил про чародея, бересту, резы, похмыкал, покивал и велел оставаться пока в тереме. Дивосил как будто прочел по губам: «Ну и что, что на окраинах Ржевицы идут бои? Ты там все равно ничем не поможешь».
Дивосил ходил в баню каждую седмицу, ел свежий хлеб и мясо. Он делал это, чтобы не выделяться – и ненавидел себя все больше. За сытость, тепло, чистоту. Да даже то, что он мог высыпаться каждую ночь, – уже невесть что!
В конце концов он решил поговорить с князем. Может, удастся выпросить у него перевертышей? Все знали, что Мирояр дорожил своим птичником, но мало ли. Ржевица ведь и впрямь задыхалась в огне. Мрачная, измотанная, она будто стояла за спиной, заставляла просыпаться в холодном поту, биться головой о стену и кричать до хрипа. Порой Дивосилу хотелось оторвать себе руки – но, к счастью, он понимал, что без них окажется и вовсе бесполезным.
Дивосил собрал пшеничные кудри в хвост, перевязал куском веревки и вышел из спальни. Он догадывался, что по терему ползали злые слухи, мол, приехал седмицы две назад чудной травник, ходит теперь в простецких рубахах и волком смотрит на остальных. И пусть ползут, лишь бы князь понял, насколько плохи дела в Ржевице.
