Никто ничего не продавал. Подчеркнуто и очевидно, никто ничего не продавал. Никакая мадам Азонка не гадала на картах Таро.
Тем не менее вскоре подъехал полицейский автомобиль, и из него вышли два человека в форме. Одним из них был Дункан Хопли, шеф полиции Фэрвью, видный мужчина под сорок, образец грубовато-суровой мужской красоты. Активности среди цыган чуть поубавилось, и еще больше мамаш поспешили воспользоваться затишьем и увести своих завороженных чад подальше. Кто-то из старших ребят возмущенно протестовал, и Халлек заметил, что несколько малышей разрыдались.
Хопли принялся излагать неумолимую правду жизни молодому жонглеру (его булавы, раскрашенные ярко-красными и синими полосами, теперь валялись в траве у него под ногами) и пожилому цыгану в комбинезоне с эмблемой «Ошкош». «Ошкош» что-то сказал. Хопли покачал головой. Жонглер тоже что-то сказал, сопровождая свои слова бурной жестикуляцией. Он шагнул к полицейскому, сопровождавшему Хопли. Халлек никак не мог сообразить, что ему напоминает эта сцена, а потом понял: спорная ситуация в бейсбольном матче, игроки препираются с судьей.
«Ошкош» взял жонглера за локоть и оттащил на пару шагов назад. Это только усилило впечатление: тренер старается удержать молодого горячего игрока от опрометчивых действий, чреватых удалением с поля. Жонглер сказал что-то еще. Хопли вновь покачал головой. Жонглер начал кричать, но ветер дул не в ту сторону, и Билли не разобрал слов.
– Мама, что происходит? – спросила Линда, явно заинтригованная.
– Ничего, милая. – Хайди вдруг принялась собирать и укладывать в сумку остатки их пикника. – Ты поела? Больше не хочешь?
– Нет, спасибо. Папа, что происходит?
У него чуть было не сорвалось с языка: Мы наблюдаем классическую картину, Линда. Извечный сюжет наряду с «Похищением сабинянок». Называется «Изгнание неугодных». Но Хайди не сводила с него глаз, сидела, поджав губы, и явно давала понять, что сейчас не время упражняться в остроумии.
– Ничего особенного, – сказал он. – Просто маленькое разногласие.
На самом деле ничего особенного и вправду не происходило: собак ни на кого не спускали, дубинкой никто не махал, автозак к парку не подогнали. Преувеличенно раздраженным, почти театральным жестом молодой цыган сбросил руку «Ошкоша», поднял свои булавы и снова начал жонглировать. Но злость мешала ему сосредоточиться, и теперь представление получилось убогим. Две булавы он уронил почти сразу. Одна ударила его по ноге, и кто-то из детей рассмеялся.
Напарник Хопли нетерпеливо шагнул вперед. Хопли, не теряя спокойствия, удержал его за руку точно так же, как «Ошкош» удерживал молодого жонглера. Хопли прислонился спиной к дереву и засунул большие пальцы за широкий ремень, рассеянно глядя куда-то вдаль. Он что-то сказал своему напарнику, и тот вытащил из кармана записную книжку. Послюнявил большой палец, открыл книжку, подошел к ближайшей машине – дряхлому «кадиллаку» начала шестидесятых, явно бывшему катафалку – и тщательно переписал номер. Демонстрируя всем своим видом, что серьезно подходит к делу. Следующим на очереди был микроавтобус «фольксваген».
«Ошкош» подошел к Хопли и принялся что-то ему доказывать. Хопли пожал плечами и отвернулся. Патрульный, записывавший номера, перебрался к старому «форду»-седану. «Ошкош» оставил Хопли в покое и подошел к его младшему напарнику. Он говорил с жаром, размахивая руками в теплом весеннем воздухе. Билли Халлек, изначально не проявлявший особого интереса к происходящему, окончательно его утратил. Ему стало скучно наблюдать за цыганами, которые совершили ошибку, остановившись в Фэрвью по пути черт знает откуда черт знает куда.
Жонглер резко развернулся и направился к микроавтобусу, оставив свои булавы валяться на земле (микроавтобус был припаркован сразу за пикапом с прицепом, на котором была нарисована женщина с единорогом). «Ошкош» нагнулся, чтобы их подобрать, продолжая что-то втолковывать Хопли. Хопли снова пожал плечами, и хотя Билли Халлек не умел читать мысли, он точно знал, что Хопли наслаждается происходящим – так же точно, как знал, что сегодня на ужин они с Хайди и Линдой будут доедать остатки пикника.
Молодая цыганка, стрелявшая шариками в мишень, попыталась что-то сказать жонглеру, но тот сердито от нее отмахнулся и забрался в микроавтобус. Она на секунду застыла на месте, глядя на пожилого «Ошкоша» с охапкой жонглерских булав в руках, и тоже забралась в автобус. Халлек, который уже перестал замечать всю остальную цыганскую братию, на миг загляделся на эту девушку, потому что нельзя было не заглядеться. Ее волосы, черные и от природы волнистые, были свободно распущены по плечам. Длинные, ниже лопаток, они ниспадали потоком густой, почти варварской тьмы. Ее блузка с набивным рисунком и скромная юбка со встречными складками наверняка были куплены на распродаже в недорогом магазине, но ее тело было изящным и гибким, как у какой-нибудь экзотической дикой кошки: пантеры, гепарда, снежного барса. Когда она ставила ногу на подножку микроавтобуса, складки сзади на юбке слегка разошлись, и ткань соблазнительно обтянула бедро с внутренней стороны. В эту секунду Билли хотел ее до умопомрачения, он представил, как накрывает ее собой в самый темный ночной час. Это было какое-то древнее, почти первобытное желание. Он украдкой взглянул на Хайди. Теперь ее губы были сжаты так плотно, что аж побелели. Глаза превратились в две тусклые монетки. Она не видела, куда смотрел Билли, но видела, как разошлась складка на юбке – и что обозначилось под этой юбкой, – и прекрасно все поняла.
Патрульный с записной книжкой проводил девушку долгим взглядом. Когда она скрылась в автобусе, он закрыл книжку, сунул ее в карман и присоединился к Хопли. Цыганки уже созывали детишек обратно к машинам. «Ошкош», прижимавший к груди собранные булавы, снова подошел к Хопли и что-то сказал. Хопли решительно покачал головой.
На том все и закончилось.
Подъехал второй полицейский автомобиль с лениво крутившейся мигалкой. «Ошкош» посмотрел на него, потом обвел взглядом городской парк Фэрвью с его дорогим, гарантированно безопасным оборудованием на детской площадке и летней эстрадой. Кое-где на деревьях еще остались обрывки бумажных гирлянд, не убранных с прошлого воскресенья, когда здесь проходила пасхальная охота на яйца.
«Ошкош» направился к своей машине, стоявшей во главе каравана. Как только завелся его мотор, сразу взревели и все остальные моторы – громко, натужно и с явными перебоями. Из выхлопных труб повалил сизый дым. С ревом и громыханием головная машина тронулась с места. Остальные двинулись следом, не обращая внимания на трафик, и поехали в сторону центра.
– У них у всех горят фары! – воскликнула Линда. – Как в похоронной процессии!
– Осталось два шоколадных пирожных, – быстро проговорила Хайди. – Съешь хоть одно.
– Не хочу. Я наелась. Папа, а эти люди…
– Если не будешь есть, не видать тебе тридцативосьмидюймового бюста, – сказала ей Хайди.
– Я решила, что не хочу тридцативосьмидюймовый бюст, – сказала Линда в своей манере изображать даму из высшего общества, что всегда жутко смешило Халлека. – Сейчас в моде задницы.
– Линда Джоан Халлек!
– Я хочу пирожное, – сказал Халлек.
Хайди одарила его ледяным взглядом – А больше ты ничего не хочешь? – и бросила ему пирожное. Сама закурила «Вантидж?100». Билли в итоге съел оба пирожных. Хайди выкурила полпачки сигарет еще до окончания концерта, игнорируя все неуклюжие попытки Билли ее развеселить. Но по дороге домой все же оттаяла, и цыгане были забыты. По крайней мере до вечера.
* * *
Когда Билли пришел пожелать Линде спокойной ночи, она спросила:
– Пап, а что было в парке? Полицейские выгнали этих людей из города?
Билли пристально посмотрел на нее, слегка раздраженный, но в то же время польщенный ее вопросом. Когда Линде хотелось узнать, сколько калорий содержится в куске шоколадного торта, она обращалась к Хайди; к Билли она обращалась с вопросами более сложными, и у него неоднократно мелькала мысль, что лучше бы было наоборот.
Он присел на краешек ее постели и подумал, что его дочка еще очень юная и, безусловно, ей хочется быть человеком хорошим, добрым и справедливым. Ее легко ранить. Ложь могла бы ее защитить. Но если ты врешь ребенку о вещах вроде сегодняшнего происшествия в городском парке Фэрвью, потом эта ложь по тебе же и ударит. Билли хорошо помнил, как отец говорил ему, что онанизм чреват заиканием. Его отец был замечательным человеком почти во всех отношениях, но Билли не простил ему этой лжи. А Линда уже задала ему жару: они обсудили и геев, и оральный секс, и венерические болезни, и вопрос существования Бога. Когда у тебя самого появляются дети, вот тогда понимаешь, что честность – отнюдь не простая штука.
Он вдруг подумал о Джинелли. Что на его месте сказал бы Джинелли своей собственной дочери? Лучше сразу прогнать неугодных из города, милая. Потому что в этом вся суть: неугодных здесь быть не должно.
Вот она, правда, но такая правда ему не по силам.
– Да. Наверное, выгнали. Это цыгане, малышка. Бродяги.
– Мама сказала, что они все ворюги и жулики.
– Они часто жульничают в разных играх и дают липовые предсказания. Когда они приезжают в город вроде Фэрвью, полиция просит их ехать дальше, не останавливаясь. Обычно они возмущаются напоказ, делают вид, будто жутко обижены, но на самом деле особенно не возражают.
Дзынь! У него в голове поднялся маленький флажок. Ложь № 1.
– Они раздают афиши и листовки, и там написано, где их искать. Обычно они договариваются с каким-нибудь фермером или владельцем участка за городом. Они ему платят, он пускает их на свою землю. Через несколько дней они уезжают.
– А зачем они вообще приезжают? Чем они занимаются?
– Ну… всегда есть люди, которым хочется, чтобы им погадали на будущее. И всегда есть любители азартных игр. А цыгане как раз и устраивают такие игры. И да, часто мошенничают.
Или кому-то захочется по-быстрому, ради экзотики перепихнуться с цыганкой, подумал Халлек. Он вспомнил, как разошлись складки на юбке той девушки, когда она забиралась в микроавтобус. Интересно, какая она в постели? – спросил он себя и сам же ответил: Как океан перед штормом.
– И люди у них покупают наркотики?
В наше время уже не нужно идти к цыганам, чтобы прикупить наркоты, милая; сейчас любые наркотики можно купить прямо на школьном дворе.
– Может, гашиш, – сказал он, – или опиум.
Он переехал в Коннектикут еще подростком и с тех пор здесь и жил: в Фэрвью и соседнем Нортпорте. Он не видел цыган уже двадцать пять лет. В последний раз – в Северной Каролине, совсем ребенком, когда проиграл на «Колесе фортуны» пять долларов (все карманные деньги почти за три месяца; он их копил на подарок маме ко дню рождения). Вообще-то детей до шестнадцати лет к таким играм не допускают, но если у пацана есть монеты или зеленые бумажки, ему, разумеется, не запретят делать ставки. Есть вещи, которые не меняются никогда, размышлял он. К ним относится и старая истина: деньги решают все. Если бы его спросили еще вчера, он бы пожал плечами и сказал, что бродячих цыган уже давно не существует. Но конечно же, их кочевое племя никогда не исчезнет с лица земли. Они приходят, не имея корней, и так же уходят. Люди – перекати-поле, они заключают любые сделки, которые им подвернутся, и спешат скрыться из города с долларами в засаленных кошельках – долларами, заработанными на заводах, в конторах, от звонка до звонка, в той самой рутине, которую сами они презирают. Да, они уцелели. Гитлер пытался истребить их вместе с евреями и гомосексуалистами, но они, надо думать, переживут еще тысячу гитлеров.
– Я думала, городской парк, он для всех. Это общественная собственность, – сказала Линда. – Так нам говорили в школе.
– Ну, в общем, да, – сказал Халлек. – «Общественная» означает, что ей совместно владеют все горожане. Налогоплательщики.
Дзынь! Ложь № 2. Налогообложение в Новой Англии никаким боком не связано с владением и пользованием общественной землей. Смотри дело Ричардса против Джеррама, штат Нью-Хэмпшир, или дело Бейкера против Олинса (правда, это было давно, в 1835 году), или…
– Налогоплательщики, – задумчиво повторила она.
– Необходимо иметь разрешение на пользование общественной земельной собственностью.
Дзынь! Ложь № 3. Эту идею отвергли еще в 1931 году, когда обнищавшие фермеры устроили гувервилль в центре Льюистона, штат Мэн. Городские власти обратились в Верховный суд, но дело даже не пошло в производство. А все потому, что фермеры разбили свой лагерь в парке Петтингилл, а парк Петтингилл был общественной собственностью.
– Когда приезжает цирк-шапито, они тоже берут разрешение, – добавил он.
– Почему у цыган не было разрешения, пап? – Ее голос сделался сонным. Слава богу.
– Ну, может быть, они забыли его оформить.
Никогда в жизни, Лин. Только не в Фэрвью. Особенно если городской парк виден из клуба и с Лантерн-драйв и ты платишь немалые деньги за этот вид вкупе с частными школами, где детей учат компьютерному программированию на новых «Эпплах» и TRS?80, с относительно чистым воздухом и тишиной по ночам. Цирк-шапито еще ладно. Пасхальная охота за яйцами – годится. Но цыгане? Спасибо, не надо. Вот вам Бог, вот порог. Уж грязь-то мы распознаем с первого взгляда. Мы сами к ней не прикасаемся, упаси боже! У нас есть уборщицы и домработницы, чтобы вычистить грязь из дома. А когда грязь появляется в городском парке, у нас есть Хопли.
Вот она, правда, подумал Халлек. Но она не годится для девочки среднего школьного возраста. Эту правду ты узнаешь в старших классах или даже в университете. Может быть, от однокурсниц. Или, может, оно просто придет само, как коротковолновое излучение из дальнего космоса. Это люди не нашего круга, малышка. От них надо держаться подальше.
– Спокойной ночи, папа.
– Спокойной ночи, Лин.
Билли поцеловал дочь и ушел.
Резкий порыв ветра швырнул капли дождя в оконное стекло, и Халлек очнулся, словно от дремы. Люди не нашего круга, малышка, подумал он снова и рассмеялся в тишине своего кабинета. Этот смех его напугал, потому что только безумцы смеются в пустой комнате. Смех в одиночестве – известный признак безумия.
Люди не нашего круга.
Даже если бы раньше он в это не верил, то теперь бы поверил.
Теперь, когда стал худеть.
Халлек наблюдал, как медсестра, помощница Хьюстона, берет кровь у него из вены на левой руке – одну, две, три ампулы – и ставит их в контейнер, как яйца в коробку. Хьюстон выдал ему три экспресс-теста на скрытую кровь в кале и велел прислать результаты по почте. Халлек угрюмо убрал их в карман и наклонился для проктологического осмотра, как обычно, заранее содрогаясь не столько из-за предстоящего физического дискомфорта – не такого уж страшного на самом деле, – сколько из-за унижения. Из-за пакостного ощущения, что в тебя бесцеремонно вторгаются. Ощущения наполненности.
– Расслабься, – сказал ему Хьюстон, надевая резиновую перчатку на правую руку. – Пока не почувствуешь у себя на плечах обе моих руки, можно не беспокоиться.
Он от души рассмеялся.
Халлек закрыл глаза.
* * *
Он снова встретился с Хьюстоном через два дня – результаты анализов были уже готовы. Хьюстон сказал, что лично проследил, чтобы кровь Билли пошла в работу в приоритетном порядке. На этот раз прием проходил не в процедурной, а в кабинете (на стенах – морские пейзажи с парусными кораблями, глубокие кожаные кресла, мягкий серый ковер на полу), где Хьюстон консультировал пациентов. Халлек сидел ни жив ни мертв. Сердце стучало как молот, на висках выступил холодный пот. Я не распла`чусь перед человеком, который рассказывает анекдоты о неграх, твердил он себе с ожесточенной решимостью, причем уже не впервые. Если мне надо будет поплакать, я поеду за город, где-нибудь припаркуюсь и поплачу в машине.
– По анализам все хорошо, – мягко проговорил Хьюстон.
Халлек моргнул. Страх уже укоренился довольно прочно, и ему показалось, что он ослышался.
– Что?
– По анализам все хорошо, – повторил Хьюстон. – Можно сдать дополнительные, если хочешь, Билли, но прямо сейчас я не вижу в этом необходимости. На самом деле сейчас твоя кровь даже лучше, чем на двух предыдущих осмотрах. Снизился уровень холестерина, как и уровень триглицеридов. Я вижу, ты продолжаешь худеть… медсестра записала сегодня двести семнадцать фунтов… но что тут сказать? До оптимального веса тебе все равно надо сбросить еще фунтов тридцать, имей в виду. И кстати… – он улыбнулся, – мне бы хотелось узнать твой секрет.
– Нет никакого секрета, – сказал Халлек. Он чувствовал одновременно растерянность и грандиозное облегчение – как пару раз было в университете, когда он сдавал экзамены, к которым не готовился.
– Окончательный вывод мы сделаем, когда придут лабораторные результаты тестов Хаймана-Райхлинга.
– Что придет?
– Результаты проверки говна, – пояснил Хьюстон и от души рассмеялся. – Может, там что-то и вылезет, но знаешь, Билли, твою кровь проверяли по двадцати трем показателям, и везде все отлично. По-моему, вполне убедительно.
Халлек судорожно вздохнул:
– Я так боялся.
– Кто ничего не боится, тот умрет молодым, – отозвался Хьюстон. Он открыл ящик стола и достал стеклянный флакончик с крошечной ложечкой, прикрепленной цепочкой к крышке. Халлек заметил, что черенок ложки был сделан в форме Статуи Свободы. – Угостишься снежком?
Халлек покачал головой. Ему и так было неплохо: сидеть, сложив руки на животе – на своем убывающем животе, – и наблюдать, как самый успешный семейный врач Фэрвью занюхивает кокаин сначала одной ноздрей, потом другой. Хьюстон убрал флакон в ящик стола, достал какой-то пузырек и упаковку ватных палочек. Окунул одну палочку в пузырек и протер себе ноздри.
– Дистиллированная вода, – пояснил он. – Надо беречь слизистую.
И подмигнул Халлеку.
Он, наверное, лечит детишек от пневмонии, закинувшись этой дрянью, подумал Халлек, но сейчас его не покоробило от этой мысли. Сейчас он не мог не испытывать к Хьюстону добрых чувств, потому что Хьюстон сообщил ему добрую весть. Хотелось лишь одного: сидеть, сложив руки на убывающем животе, и исследовать всю глубину своего невероятного облегчения, примеряться к нему, пробовать в деле, как новый велосипед или новый автомобиль. Ему вдруг подумалось, что на выходе из этого кабинета он, наверное, ощутит себя заново рожденным. Если бы это был фильм, тут можно было бы пустить саундтреком «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса. От этой мысли Халлек сначала заулыбался, а потом рассмеялся.
– Поделись шуткой, – сказал Хьюстон. – В этом мире скорбей и печалей лишний повод для смеха никогда не бывает лишним. – Он шумно шмыгнул носом и протер ноздри свежей ватной палочкой.
– Да нет, это я так… – отозвался Халлек. – Просто… мне было страшно. Я уже начал готовиться к мысли, что у меня все-таки он, большой «Р». Ну, пытался готовиться.
– Может, когда-нибудь что-то и будет, – сказал Хьюстон, – но не в этом году. Я и так вижу, что все хорошо, даже без лабораторных анализов Хаймана-Райхлинга. У рака есть определенные внешние проявления. По крайней мере когда он сжирает тридцать фунтов веса.
– Но я-то ем столько же, сколько всегда. Я сказал Хайди, что даю себе больше физических нагрузок, и нагрузки действительно были, ну так… понемножку. Но она говорит, что одними активными физическими упражнениями тридцать фунтов не сбросишь. Только жир уплотнишь.
– Нет, это неправда. Новейшие исследования подтвердили, что физические нагрузки гораздо важнее диеты. Но для человека с таким избыточным весом, как у тебя – как у тебя было недавно, – в этом есть доля правда. Если толстяк слишком резко начнет увеличивать физические нагрузки, обычно ему достается не слишком утешительный приз: старый добрый тромбоз второй степени. Он тебя не убьет, но в гольф уже толком не поиграешь, все восемнадцать лунок точно не обойдешь и на аттракционах в «Семи флагах над Джорджией» не покатаешься.
Билли подумал, что от кокаина Хьюстон становится разговорчивым.
– Ты не понимаешь, – продолжал Хьюстон. – Я тоже не понимаю. Но в моей практике было немало удивительных случаев, которых я не понимаю. Три года назад мой приятель, нейрохирург из Нью-Йорка, пригласил меня посмотреть на необычные рентгеновские снимки черепа. К нему обратился молодой человек, студент Университета Джорджа Вашингтона, с жалобой на жуткие головные боли. Мой коллега подумал, что это типичные мигрени – даже по внешнему виду было понятно, что у парня есть явная предрасположенность, – но в данном случае надо было перестраховаться, потому что такие головные боли – характерный симптом опухоли мозга, даже если у пациента нет фантомных обонятельных ощущений вроде запаха гнилых фруктов, говна или прогорклого попкорна. Мой приятель направил парня на рентген, на электроэнцефалограмму и на томографию головного и спинного мозга. Знаешь, что обнаружилось?
Халлек покачал головой.
– Обнаружилось, что у парнишки, который был третьим по успеваемости в выпускном классе и числился среди лучших студентов Университета Джорджа Вашингтона, почти напрочь отсутствует мозг. И только по центру черепной коробки проходит одна-единственная полоса перекрученной кортикальной ткани. На снимках, которые мне показал мой приятель, она выглядела как толстый плетеный шнур. Этот шнур, вероятно, управляет всеми физиологическими процессами, от дыхания и сердцебиения до оргазма. А все остальное пространство черепной коробки заполнено спинномозговой жидкостью. Каким-то образом, совершенно непостижимым, эта жидкость осуществляла его мышление. Как бы там ни было, он по-прежнему учится, причем учится превосходно, и по-прежнему страдает от жутких мигреней. Если его не прикончит сердечный приступ, то годам к сорока эти боли должны прекратиться.
Хьюстон снова выдвинул ящик, достал флакон с кокаином и принял дозу. Предложил Халлеку угоститься. Халлек покачал головой.
– Или вот еще случай, – продолжал Хьюстон. – Лет пять назад ко мне обратилась одна бабулька с жалобой на боли в деснах. Она уже умерла. Если я назову ее имя, ты ее вспомнишь. Я ее осмотрел и, ей-богу, не поверил своим глазам. Она потеряла последние зубы лет десять назад – ей тогда было под девяносто, – но у нее резались новые зубы… целых пять новых зубов. Неудивительно, что десны болели. У нее резались зубы, Билли! Новые зубы в восемьдесят восемь лет.
– И что ты сделал? – спросил Халлек. Он слушал Хьюстона вполуха, голос доктора успокаивающе струился по краю сознания, как белый шум или тихая музыка, льющаяся с потолка в универсаме. Сейчас его занимало совсем другое: облегчение, которое он испытал и испытывал до сих пор. Облегчение, бьющее по мозгам круче всякого кокаина. На секунду он вспомнил о старом цыгане с гниющим носом, но теперь этот образ утратил свою зловещую, темную силу.
– Что я сделал? – переспросил Хьюстон. – Господи, да что я мог сделать? Выписал ей рецепт на лечебную мазь, разве что чуть посильнее «Нам-Зита», которым мажут десны младенцам, когда у них режутся молочные зубы. А до того, как она умерла, у нее выросли еще три зуба – два моляра и один клык. Я наблюдал и другие странные случаи. Каждый врач в своей практике сталкивается с такой хренью, которой нет объяснения. Но ладно… у нас тут не чтение сборника «Хотите – верьте, хотите – нет». Суть в том, что мы пока мало что знаем о человеческом метаболизме. Взять, например, Дункана Хопли… Ты же знаешь Дункана?
