– А тебе зачем?
– Ну, интересно же, как это происходит у таких, как ты.
– У таких, как я, – повторил он с усмешкой.
– Только не спрашивай, у каких. Я все равно не смогу объяснить.
– Ладно, не буду спрашивать.
– А я спрошу кое о чем… Можно? Это не дает мне покоя.
– Что именно?
– Зачем ты поехал туда? На эту чертову вечеринку. Зачем или почему?
– Почему бы нет? – Он слегка передернул плечами. – Большинство бизнесменов не имеет привычки насиловать и истязать гостей на вечеринках.
– Ты знал, что он к тебе неровно дышит, и все же принял приглашение, потому что не считал его способным на насилие? И у тебя не было хулиганского желания его подразнить? Не какими-то бисексуальными ужимками, а самим фактом своего присутствия. Вот, мол, полюбуйся, большой босс, на то, что ты хочешь, но никогда не получишь… Нет?
– Нет. Меня пригласили, я приехал. Я знал, что там будут люди с деньгами, и рассчитывал на знакомство с новыми потенциальными клиентами, ведь моя работа над интерьерами дома Кольцова-старшего была закончена.
– И все же. Долгое время находиться на территории человека, который, как тебе известно, ни в чем не привык себе отказывать… это представляется мне неразумным. – Она помолчала, подбирая слова. – Можно же было, ну… не искушать.
– Твои рассуждения напоминают высказывание одного мусульманского священнослужителя по следам ареста нескольких мусульман, обвиненных в групповом изнасиловании: «Если взять кусок мяса и бросить его на дорогу, то вскоре придут коты и съедят его. Кто же будет в этом виноват – коты или мясо? Конечно же, мясо».[3 - Высказывание принадлежит шейху Тадж Дин аль-Хиляли, главному мусульманскому священнослужителю Австралии.]
– Он сравнил изнасилованную женщину с мясом? Потому что на ней было не очень много надето? Фу!
– Да, но подвох не в этом, дорогая. Если мы возлагаем на женщин, как бы ни были они одеты, ответственность за сексуальное поведение мужчин, не значит ли это, что мужчин мы признаем совершенно беспомощными перед лицом того, что кажется им сексуальной провокацией, и приравниваем к котам или другим животным, которые при виде мяса автоматически бросаются на него? Не отказываем ли мы мужчинам в наличии воли и по большому счету разума?
– Ты чертовски неудобный собеседник, – сказала Нора, усмехнувшись.
– Наверное, поэтому ты проводишь все свободное время в беседах со мной.
– Мне просто нравится твой голос, друид, – она ущипнула его за руку, слишком уж он был невозмутим. – Тембр, интонации.
Герман вздохнул.
– И не только голос, – добавила Нора.
– Что же еще?
– Ох, Герман… Ты ведь знаешь, что производишь сильное впечатление.
– Знаю, мне говорили. Но не знаю, как мне это удается. Я не прилагаю для этого никаких специальных усилий. Я даже не очень представляю, какого рода это впечатление. И почему оно такое, а не другое.
– Правда? – Нора внимательно посмотрела на его бледный, полурастворенный в дымке холодной соловецкой ночи, профиль.
Ей вспомнилось, как Аркадий незадолго до их переезда в поселок столкнулся с Германом на террасе Белого дома и прижал его спиной к опорному столбу, не давая пройти. Что он сказал тогда? «Не зли меня, иначе я размажу по стенке твою знаменитую гордость и твое знаменитое достоинство. Я разнесу в пух и прах все твои иллюзии относительно собственной персоны. Имей в виду, я могу это сделать, потому что я сильнее тебя». И минутой позже: «В сущности ты просто умелый провокатор, а весь этот сказочный ореол вокруг тебя – лишь подтверждение того, что задуманное тебе удается. Еще бы! Врожденные достоинства плюс приобретенные навыки делают твое обаяние непреодолимым». Аркадий считал, что Герман провоцирует умышленно, преследуя совершенно конкретную цель.
– И у тебя даже никаких предположений нет?
– Нет. – Он покачал головой. Улыбнулся. – Но, возможно, они есть у Леонида.
– Предлагаешь обратиться к нему с вопросом?
– Не предлагаю, но и не возражаю.
Позже она так и сделает. Отловит красавчика блондина в бильярдной и задаст ему вопрос в лоб. «Интрига, – ответит тот с мечтательной улыбкой. – Он выглядит легкой добычей, но на деле оказывается не добычей вовсе. Это всегда заводит. Согласна? Кажущаяся хрупкость, обманчивая доступность…» – «Так вот почему вы все… и твой отец… и этот Болотов…» – «К этой компании, – возмущенно воскликнет Леонид, сверкая глазами, – меня попрошу не причислять!»
Но это все потом. Сейчас же она задала еще один вопрос, который давно вертелся у нее на языке:
– Как вы сюда добирались? Ты и Ленька. Через Архангельск?
– Через Кемь.
– На поезде?
– На двух попутках.
– Умно.
Герман скромно улыбнулся.
– А потом на теплоходе?
– Нет. Договорились с капитаном небольшого рыболовного катера.
– Очень умно! Как встретил вас Аркадий? Удивился?
– Гм. Пожалуй, «удивился» – не совсем правильное слово.
– Какое же будет правильным?
Он сказал. Фыркнул, покосившись на ее лицо.
– Правильное, но неприличное.
– И что было дальше?
– Дальше он уложил Леньку под капельницу, а мне велел держаться от него подальше.
– Это я знаю, – кивнула Нора.
– Знаешь, но спрашиваешь.
– Да. Потому что знаю не все, что хочу знать.
Герман глубоко вздохнул.
– Ты хочешь знать, выдал ли Аркадий себя, увидев, кто пожаловал к нему после трехлетнего отсутствия… после того скандала, который повлек за собой мое изгнание с фермы… выдал ли он себя, обнаружил ли свои чувства ко мне, ведь только осел может полагать, что их не осталось или что они невинны.
– Да, – призналась Нора.
– К тому моменту мы с Аркадием уже довольно долго играли в игру «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», поэтому в демонстрации не было нужды.
– А ты испытываешь чувства к нему?
– Я его уважаю. Разве это не очевидно?
– Уважаешь. И только?
– По-твоему, этого мало?
– А к другим мужчинам… – Она запнулась, но решила продолжить. – Есть мужчины, которых ты не только уважаешь, но и отдаешь должное их сексуальной привлекательности?
– Есть.
– Леонид?
Пауза. Натянутая улыбка.
– Я отдаю должное его сексуальной привлекательности. Но уважение – это главное.
У нее чуть не вырвалось: «Между вами что-то было?» Но она вовремя прикусила язык. Взгляды, которые они изредка кидали друг на друга, нежные и свирепые… скользящие прикосновения, временами переходящие в неловкие объятия или жесткие захваты… шуточки, поддразнивания, улыбки с прищуром, одна сигарета на двоих. Все это не ускользало от ее внимания, более того, она замечала, что и другие обитатели фермы поглядывают на них со стыдливым любопытством.
Это либо происходит, либо нет. Время тут ни при чем.
И что теперь делать?
– Спрятать его для начала, – ответил Герман, потому что вопрос свой, как выяснилось, она задала вслух.
– Где же ты его спрячешь? – подумав, спросила Нора. – Человек – не чемодан. Ему необходимо есть, пить, дышать, двигаться. А такому реактивному, как Леонид, для всего перечисленного необходимо достаточно большое пространство. Скажем, в гостиничном номере он и трех дней спокойно не просидит.
– Это точно.
– Так где же?
Герман с прищуром глянул в сторону.
– Есть одно место.
По направлению его взгляда Нора догадалась о направлении мыслей.
– Место хорошее. Но я слышала, что оно имеет статус зоны строгой заповедности и попасть туда можно только по специальному разрешению.
– Да, – подтвердил Герман. – Причем не по отдельному разрешению музея-заповедника, как было раньше, а по благословению Соловецкого монастыря.[4 - 19 ноября 2009 года наместник и игумен Соловецкого монастыря архимандрит Порфирий (Шутов) был назначен директором Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника. В романе имя наместника и игумена Соловецкого монастыря, а также имя игумена и скитоначальника Голгофо-Распятского скита, изменены по этическим соображениям.]
– И ты надеешься его получить?
– Есть другой путь, Нора.
– Угнать катер, провезти его сиятельство через Анзерскую салму контрабандой, высадить на Колгуевом мысу, построить шалаш и оставить там вместе с лисами, зайцами и оленями? Ну, летом он, допустим, с голоду не помрет…
– Нет! Нет! – Герман, смеясь, замахал руками. – Во-первых: я не умею строить шалаш и не думаю, что Ленька умеет. А ты случайно не умеешь? Ну, вот. Во-вторых: я не пойду на катере через Анзерскую салму. Быть может, я и сумасшедший, но не до такой степени. В-третьих: остров не настолько велик, чтобы можно было всерьез рассчитывать, что появление молодого отшельника, хоть с шалашом, хоть без шалаша, останется незамеченным.
– Ладно, сдаюсь. Говори.
– Можно приехать на остров в качестве трудника. Как в старые добрые времена. Голгофо-Распятскому скиту ежегодно требуются мужчины для летних работ по восстановлению разных построек. Предпочтение отдается верующим и непьющим, но это, я думаю, удастся организовать.
– Обратить язычника в православную веру?
– Обратить язычника всяко легче, чем атеиста.
– Почему ты так думаешь?
– Язычник верит в бога, неважно, как его по имени… В то всевидящее око, от которого невозможно утаить никакое намерение и никакой поступок. – Герман пожал плечами, словно бы дивясь на такое устройство языческого сознания, но по большому счету ничего не имея против. – Атеист же отрицает само измерение, где в основе наблюдаемого, предметного мира присутствует некая всемогущая инстанция.
– То есть, это не шутка? Ты действительно собираешься переделать нашего солнечного мальчика в доброго христианина?
– О нет. Для этого я слишком ленив. Попробую убедить его не афишировать повсеместно свое язычество.
– Ну и задачка! С одной стороны, речь идет о его собственной драгоценной шкурке, а с другой, когда это удерживало его от безрассудных поступков?
– Не забывай, сейчас за ним охотятся те же самые люди, вернее, тот же самый человек, от которого он однажды весьма рассудочно удрал из Москвы. Так что с инстинктом самосохранения у него все в порядке.
– А по какой причине или с какой целью они за ним охотятся?
– Вопрос на миллион долларов, – пробормотал Герман, косясь на нее краем глаза. – Ты уверена, что хочешь это знать?
– Хотя бы в общих чертах.
– Мать Леонида при разводе отсудила у Кольцова-старшего бизнес… неважно какой… и записала на Леонида. Когда она вышла замуж вторично и, отбыв на постоянное место жительства за рубеж, исчезла с их горизонта, Кольцов решил этот жирный кусок приделать обратно к пирогу. Но Леонид, не будь дурак, не поддался ни на угрозы, ни на уговоры. Он уже ощутил вкус свободы, которую дает финансовая независимость, и не собирался отказываться от того, что принадлежало ему по праву.
– И тогда?.. – негромко спросила Нора, видя, что он колеблется.
– Тогда его сделали зависимым в другом смысле.
– Подсадили на тяжелые наркотики?
– Да.
– И он отказался от того самого бизнеса в пользу Андрея Кольцова?
– Если бы он это сделал, его бы сейчас не преследовали.
– Да, точно. – Нора немного подумала. – Но как получилось, что его не дожали? Насколько мне известно, из наркомана в ломке можно веревки вить.
– Он улизнул до того, как за него принялись всерьез.
