Серж Винтеркей "Ревизор: возвращение в СССР"

– Который час? – спросил я.

– Шесть, – ответила она, пытаясь растормошить нашего четвертого соседа.

Она резко повернула его на спину и сдернула одеяло. Мужчина застонал, держась за сердце. Лицо его было одним сплошным синяком. Я сразу проснулся от такого зрелища. Сестра крикнула:

– Позовите кого-нибудь!

– Кого? – не понял я.

– Марину или Юрия Васильевича!

– Понял! – подхватился и босиком побежал искать врачей. Каменный пол был ужасно холодный. Выбежал в холл, там никого, забежал без стука в приёмный. Там на кушетке спал Ефремов, а доктор спал, сидя за столом.

– Подъём! – заорал что есть дури.

Глава 3

Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.

Мужики сразу повскакивали.

– Что ещё? – первым включился доктор. Тренированный. Старший сержант немного тормознул, но тоже быстро пришёл в себя.

– Там больной помирает! – доложил я.

– Где там? – недовольно переспросил Юрий Васильевич, выходя в холл.

– У нас в палате, в «Хирургии».

Доктор быстрым уверенным шагом направился к нам. Я за ним. Ноги замёрзли! Первым делом, когда мы вошли в палату, я засунул их в свои тапки.

– Только что загрузился, – доложила сестра.

Доктор наклонился над мужиком, потом вдруг резко схватил его за руку и за ногу и сдернул с койки на пол. Быстро встал перед мужиком на колени и своим здоровенным кулачищем с размаху ударил его по груди. Потом ещё раз.

Сестра в этот момент держала мужика за горло.

– Есть, – сказала она, – даже отжиматься не пришлось.

Доктор отхлестал мужика по щекам, и тот открыл глаза.

– Так. Надо его на койку поднять, – сказал доктор.

– Что ж вы, батенька?! – осуждающе выговорила сестра мужику.

Бедный мужик хлопал глазами, пытаясь приподняться, но доктор ему не позволил.

– Помогите мне, – потребовал Юрий Викторович.

Я подошёл к нему, но меня отодвинул Ефремов, стоявший, как оказалось, всё это время в дверях.

Вдвоем с доктором они подняли мужика на его койку.

– Тощий, а такой тяжёлый, – кряхтя, проворчал старший сержант.

– Ты давай это брось, – сказал мужику доктор, держа его за запястье. – Ещё не хватало из-за бабы сдохнуть.

– Я не из-за бабы, – промычал мужик, – из-за детей переживаю.

В этот момент сестра принесла штатив с полной бутылью. Даже не заметил, когда она успела выйти из палаты. Заметил только, когда вернулась.

– И из-за детей не надо так убиваться, – успокаивающим голосом сказал доктор и поставил мужику в вену капельницу, – зачем детям отец в белых тапочках?

Сестра примотала иглу бинтом к руке и ушла. Доктор ещё немного постоял и тоже ушёл. Никто и слова не сказал, что в палате сигаретный дым коромыслом.

– Петрович. А давай хату им спалим, – сочувственно предложил Митрич мужику.

– Это моя хата, – ответил равнодушно Петрович. Успокоительное ему, что ли, вливают? Лежит как зомби, в потолок уставился. У него, похоже, нос сломан. Но чуть не скопытился он сегодня не от этого. С сердцем шутки плохи. Уж я-то знаю.

Но доктор – красавчик. Голыми руками Петровичу движок завёл.

Как здесь интересно.

Ещё бы понять, с какого перепугу Пашка Ивлев с моста бросился? Молодой же, вся жизнь впереди.

Пришла медсестра.

– Варлен Дмитриевич, укольчик! – обратилась она к деду.

– Нет меня, – спрятался под одеяло дед.

– Рано ты, горемычный, прятаться начал, – подколола деда сестра, стаскивая с него одеяло, – сорок уколов! А сейчас только третий.

– Вот ты ехидна, Валька! – обиженно заявил Митрич, заголяя живот.

– А не надо было лису хватать, – строго сказала она, уколола деда и вышла из палаты.

– Она курицу задушила! – крикнул Митрич ей вдогонку, сжимая кулаки то ли от боли, то ли от ненависти к лисе.

– Вилами её надо было, – посоветовал Иван.

– Тебя лиса бешеная покусала? – удивился я.

– Может и не бешеная. Но всё равно тварь. Всю икру разодрала, – ответил дед, задирая на правой ноге пижаму и показывая толстый слой бинтов с жёлтым пятнами.

– А что за имя такое: Варлен? Иностранное? – полюбопытствовал я.

– Сам ты иностранный. Варлен – это Великая АРмия ЛЕНина, – гордо сказал дед.

– Понял, – усмехнувшись про себя, лёг на кровать. В животе заурчало.

– А когда здесь кормят? – спросил я.

– Жрать хочешь? Значит, жить будешь, – отозвался Иван. – Скоро, наверное, накормят. Митрич, когда завтрак?

– В 8 утра. Ещё час ждать, – ответил дед.

А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные… Я же знаю все, что наперед будет с СССР. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии.

И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить.

Хотя… Давно это было. Но в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба.

Начал прикидывать варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка.

Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол.

Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище.

Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. Тут, как говорится, смотри вариант номер два.

Безвыходных положений не бывает. Было бы здоровье…

В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил.

У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся.

Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти. Выше среднего роста, тёмно-русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица.

– Павлик! Сынок! – бросилась она ко мне.

Резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.

– Ну-ну, – обнял её за плечи, – всё хорошо.

– Ты не пришёл вчера домой! – сквозь слёзы жаловалась матушка. – Я ходила к участковому. А сейчас позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.

В реку упал – хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.

Ну упал, так упал.

– Тут такое дело, – начал я. – Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.

– Как?! – опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.

– Как-то так, – не нашелся, что ей ответить.

Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.

– Но что-то же ты помнишь?! – в надежде спросила она.

– Последние несколько часов помню. И всё, – соврал я.

– Как же так?! – прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. – Но это же пройдёт?

Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.

– Вы бы к доктору зашли, – подсказал он ей.

– Да-да, – сказала матушка, вставая, – иду!

Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.

Посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!

– А можно мне в палату для некурящих? – спросил его, поняв, что в этой палате дышать чистым воздухом мне не дадут.

– Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, – тихо, но жёстко ответил Ефремов. – Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, – проговорил он с нажимом. – И тебя поставят на учёт. Выбирай.

У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают, получаются? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.

И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки – это, похоже, не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.

В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.

– Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, – сказала она, поцеловав меня в лоб.

О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.

Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.

– Как настроение? – подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.

– Нормально, – ответил я, вопросительно взглянув на него.

– Как самочувствие?

– Нормально.

– А с моста вчера чего сиганул?

– Я не помню. Может, поскользнулся и нечаянно упал?

– Конечно, – задумчиво проговорил Иван. – Нечаянно через перила перелез…