Вадим Нестеров "От мальчика Пети до мальчика Феди"

Сказка "Одолеем Бармалея" писалась тяжело.

И чисто технически не шло:

"Сперва совсем не писалось… Но в ночь на 1-ое и 2-ое марта – писал прямо набело десятки строк – как сомнамбула. Я писал стихами скорей, чем обычно пишу прозой; перо еле поспевало за мыслями. А теперь застопорилось. Написано до слов:

Ты, мартышка-пулеметчик…

А что дальше писать, не знаю".

И общий настрой был неважным – ташкентская эвакуация оказалась одним из самых тяжелых периодов в жизни сказочника:

"День рождения. Ровно 60 лет. Ташкент. Цветет урюк. Прохладно. Раннее утро. Чирикают птицы. Будет жаркий день. Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба пропал без вести. Последнее письмо от него – от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля – в Ленинграде. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля – стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача – со всей библиотекой, которую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку".

Тем не менее, к лету сказка была закончена. Тяжелая депрессия Чуковского серьезно сказалась на тексте – сказка о войне Айболита с Бармалеем получилась очень злой, чем-то вроде "Убей немца" для самых маленьких. Доброты вышедших чуть позже "12 месяцев" Маршака там не было и в помине.

Дальше… Дальше началось все то, что обычно происходит с творениями живых классиков.

"Одолеем Бармалея" ушла для публикации в Ташкентское отделение издательства «Советский писатель», в начале августа отрывки были напечатаны в «Правде Востока», а потом, в августе-сентябре, состоялась и первая полная публикация – в главной детской газете страны, в «Пионерской правде».

В 1943 году сказка вышла отдельными изданиями в Ереване, в Ташкенте и Пензе, она вошла в план публикаций журнала "Огонек", а директор Гослитиздата П. И. Чагин собирался включить отрывок из сказки в антологию советской поэзии к 25-летию Октябрьской революции.

А потом случилось неожиданное.

Антологию принесли показать Сталину. Вождь, сам в юности не чуждый поэзии, внимательно изучил книгу, вычеркнул оттуда достаточно много стихов (в том числе и посвященных ему) и написал в вердикте, что "никакая это не антология, а сборник стихов". Так – автографом вождя – новое название книжки и было воспроизведено на обложке.

Сказку Чуковского "Одолеем Бармалея" вождь из сборника тоже выбросил. И, судя по всему, попросил разобраться.

Так или иначе, но в № 52 газеты "Правда" от 1 марта 1944 года появилась статья одного из главных тогдашних советских идеологов, директора Института философии АН СССР, профессора и член-корра Павла Юдина под названием "Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского".

В выражениях автор не стеснялся, но, открою вам тайну – в те времена выражений не выбирал никто. Тогда почти вся критика была такой.

Но при этом будущий академик Юдин не только ругался, но и писал довольно разумные вещи:

"Лягушата, зайцы, верблюды, белки, журавли захватили у агрессора трофеи: сто четыре батареи, триста ящиков гранат, полевой аэростат, сто двадцать миллионов нерасстрелянных патронов.

И получается у Чуковского полное искажение реальных представлений. Зачем, спрашивается, лягушкам и зайцам бомбардировщики, мотоциклы, велосипеды? Как ребенок может представить, что лягушонок управляет настоящим танком, или воробья, едущего на мотоцикле, а утенок стреляет из тяжелых орудий?".

И в этом вопросе, честно говоря, я на стороне сталинских сатрапов. Потому что в сказке у Чуковского реальная жесть. У него там акула на суше командует артиллерийской батареей, рядом с нею – лягушка-пулеметчица

и тут же – три орлицы-партизанки, сперва сбивающие танки, а потом катающиеся в них. Ну и апофеозом – мой любимый образ – орангутанги на волках с минометами в руках.

Тут даже художник не выдержал, и минометы заменил.

Проблема не в неудачных образах, проблема в том, что кроме лютого – именно лютого – бреда в сказке мало что есть.

Вышел доктор на балкон,

Тихо в небо глянул он:

«Да над нами самолёт,

В самолёте – бегемот,

У того у бегемота

Скорострельный пулемёт.

Он летает над болотом,

Реет бреющим полетом,

Чуть пониже тополей,

И строчит из пулемёта

В перепуганных детей».

Вопросы жмут мне череп. Почему в самолет посадили именно бегемота? Это что – намек на Геринга? Как у Чуковского получилось засадить болото тополями? И, самое главное – что делали в болоте перепуганные дети?

Если вы думаете, что я придираюсь – я не придираюсь. Там все так! на фоне этого бреда экзекутор Юдин, интересующийся, можно ли "убедить ребенка, что добрый и храбрый воробей сбил настоящий бомбардировщик" выглядит добрым дедушкой.

И все это приправлено какой-то запредельной жестью.

Один конец Бармалея дорогого стоит.

"И примчалися на танке

Три орлицы-партизанки

И суровым промолвили голосом:

«Ты предатель и убийца,

Мародёр и живодёр!

Ты послушай, кровопийца,

Всенародный приговор:

НЕНАВИСТНОГО ПИРАТА

РАССТРЕЛЯТЬ ИЗ АВТОМАТА

НЕМЕДЛЕННО!»

И сразу же в тихое утро осеннее,

В восемь часов в воскресение

Был приговор приведён в исполнение.

И столько зловонного хлынуло яда

Из чёрного сердца убитого гада,

Что даже гиены поганые

И те зашатались, как пьяные.

Упали в траву, заболели

И все до одной околели.