– Именно так, – оживился Смирнов, после чего голос его стал менее официальным. – Публика всегда жаждет чего-то свежего, даже если не признаётся себе в этом. Мне кажется, вы понимаете, о чём я.
– Не стану отрицать, – сказал Конотопов, позволив себе чуть более искреннюю улыбку. – Думаю, мы говорим об одном и том же.
Смирнов слегка наклонил голову, вежливо, но настойчиво заглядывая Михаилу в глаза:
– Тогда будем откровенны. Ваше творчество крайне интересно узкому кругу людей. И некоторые из них хотели бы с вами встретиться лично.
В этот момент бывший олигарх окончательно понял: разговор уже шёл по тонкому льду, который мог треснуть в любую секунду, но именно в этом заключался его главный интерес. Игра, в которую его втянули, только начиналась.
Смирнов, якобы случайно оглядев комнату, слегка улыбнулся, уловив шёпот и взгляды гостей. Убедившись, что внимание аудитории подогрелось достаточно, секретарь ЦК доверительно продолжил, явно наслаждаясь собственной осведомлённостью:
– Знаете, Михаил Борисович, недавно мне совершенно случайно попался ваш фильм… Как он назывался? Ах да, «Комбайнёры любви». Признаюсь, оригинально. И главное, неожиданно тонко. Сначала думаешь: очередная нелепица, а потом ловишь себя на мысли, что во всём этом есть глубинное обаяние. Понимаете меня?
Михаил на мгновение изобразил задумчивость, сдерживая внутренний смех, и медленно кивнул, стараясь выглядеть серьёзным:
– Пожалуй, понимаю, Игорь Семёнович. Если честно, мы задумывали фильм как абсурдистский фарс, пародию на саму идею советской романтики, но в итоге наткнулись на что-то более глубокое. С нашей публикой всегда так: начинаешь с фарса, заканчиваешь философией. Порой даже сам путаешься, где одно, а где другое.
Смирнов чуть заметно улыбнулся, оценив манеру Михаила, и продолжил ровным тоном:
– Вот именно. Это же высшее искусство – преподнести философию так, чтобы никто не заподозрил в тебе серьёзных намерений. Недавно смотрел ваши «Закрытые просмотры» и удивился, как филигранно вам удалось замаскировать рискованное содержание за нелепостью. Сцена в цирке просто гениальна. Сначала думаешь: «Что за безумие?», а потом понимаешь, что это куда ближе к жизни, чем хочется признать.
– Жизнь сама по себе тот ещё цирк, – невозмутимо ответил Михаил, выдерживая пристальный взгляд собеседника. – Вопрос лишь в том, кто в ней клоун, а кто зритель. Порой даже артисты не знают, какое представление дают.
Сразу же он заметил, как двое мужчин с академической внешностью обменялись быстрыми взглядами, пытаясь понять, насколько далеко зайдёт секретарь ЦК в своём неожиданно раскованном обсуждении «искусств». Женщины словно увлеклись разговорами о театре, но Михаил видел, как они исподтишка ловят каждое его слово. Атмосфера становилась всё более театральной, каждый участник играл заранее выбранную роль.
Смирнов сделал ещё глоток коньяка и внезапно тихо рассмеялся:
– Смотрю на это и думаю: как странно всё устроено. Формально мы боремся за высокие идеалы, а публика мечтает о совершенно других зрелищах. Откровенных, даже рискованных. Главное – никому в этом не признаваться. Советская двойственность…
Михаил иронично кивнул, подхватив заданную ноту:
– Именно так, Игорь Семёнович. Главное – не признаваться. Советский человек по натуре партизан: вслух борется за светлое будущее, а втайне мечтает о буржуазном разврате. Мы просто показываем ему то, чего он и так хочет, но боится признать.
– Забавная формулировка, Михаил Борисович, – с притворным одобрением заметил Смирнов. – Самое смешное, что публика прекрасно понимает иронию. Смеются, краснеют, но смотрят и хотят ещё. И знаете, – он понизил голос почти до шёпота, – даже в высоких кабинетах есть те, кто не прочь понаблюдать за вашими экспериментами.
– Что ж, эксперименты существуют, чтобы удовлетворять любопытство, – сдержанно согласился Конотопов. – Искусство создано раскрывать тайные желания общества, даже если оно не готово.
– Готовность публики всегда вещь условная, – улыбнулся Смирнов и легко коснулся локтя Михаила, давая понять, что разговор близится к финалу. – Думаю, мы поговорим подробнее в другой обстановке. Уверен, найдём общий язык.
С этими словами секретарь ЦК слегка поклонился и отошёл к группе чиновников, которые немедленно окружили его. Михаил проводил взглядом удаляющуюся фигуру и сделал вид, что изучает интерьер, чувствуя на себе любопытные взгляды гостей.
Разговоры возобновились громче, но теперь в них явно читалась скрываемая нервозность. Михаил легко включился в беседу о спектаклях, послушно кивал при рассказах о премьерах в Большом театре и даже выразил притворный восторг какой-то экспериментальной постановкой, о которой впервые услышал сейчас. Впрочем, это было не важно – мысли Михаила заняла другая интрига, более интересная, чем банальный обмен любезностями.
Теперь он лишь выжидал, когда вечер подойдёт к своему главному событию, чувствуя, как лёгкое волнение уступает место холодному азарту человека, стоящего перед дверью, за которой начинается нечто неизведанное и безумно увлекательное.
Вскоре появился худощавый мужчина в тёмном костюме с улыбкой провинциального конферансье, который негромко, но выразительно сообщил, что гостям следует перейти в соседний зал на «демонстрацию творческих экспериментов». Слова были подобраны с тщательностью официанта, подающего блюдо, название которого лучше не уточнять заранее.
Гости неторопливо двинулись вперёд, боясь показать излишний интерес к предстоящему действу, хотя всем было очевидно, что именно ради этого они здесь. Михаил шёл в общей толпе внешне спокойно, но внутренне настороженно, как цирковой дрессировщик, готовый к любой неожиданности от своих подопечных.
Зал, куда приглашённых провели, был просторным и уютным, с мягкими креслами, расставленными полукругом перед высоким белым экраном. Проекционное оборудование размещалось в специально отведённой комнате за стеклом, откуда доносился шелест плёнки. Современный кинопроектор начал медленно оживать, но пока зрители видели лишь ровное свечение из прорези в стене. Оператор оставался невидимым, словно таинственная рука, управляющая тенями на экране.
– Господа и дамы, прошу рассаживаться и устраиваться поудобнее, – вкрадчиво сказал всё тот же худощавый конферансье, жестом приглашая гостей занять места.
Одна из женщин засмеялась громче положенного и тут же смущённо прикрыла рот ладонью, явно удивившись собственной реакции. Мужчины с нарочитой серьёзностью расселись по креслам, перекидываясь ироничными замечаниями. Михаил устроился в центре, отмечая нервные перешёптывания за спиной тех, кто ещё не представлял масштаба предстоящего зрелища.
Когда свет в зале начал гаснуть, напряжение, висевшее в воздухе, внезапно сменилось расслабленностью – тьма словно дала гостям негласное право отбросить формальности. Раздался сдавленный смешок, за ним – шёпот и шорох в креслах. Публика готовилась к просмотру, словно школьники перед запретным фильмом в учительской.
На экране замелькали кадры – сперва размытые, мерцающие, но быстро обретающие чёткость. Михаил сразу узнал фрагмент из «Служебного разврата»: Верочка и Новосельцев, забыв обо всём, выясняли отношения прямо на столе Людмилы Прокофьевны. В зале повисла тишина, пока её не нарушил хриплый шёпот одного из чиновников:
– Ох ты ж… А это разве не…?
– Именно, – подтвердил женский голос, чуть громче, чем стоило бы. – Та самая сцена, только слегка… доработанная автором.
Кто-то снова тихо засмеялся, и этот смешок прорвал дамбу молчания. Сдержанность гостей сменилась громким смехом и смелыми репликами по мере того, как сцена набирала обороты.
– Вот это уровень! – воскликнул мужчина впереди Михаила, хлопнув соседа по колену. – Нам бы таких новосельцевых в министерство, может, производительность труда подскочила бы!
– Осторожнее, Семён Иванович, – засмеялся сосед. – Как бы не упала вместе с партийной сознательностью ниже плинтуса!
Смех стал свободнее. Когда экран высветил следующий фрагмент из «Москву оргазмом не испортишь», по рядам вновь пронеслась волна оживления. Катерина в заводском цеху вступала в интимную близость с поршнем огромного станка, комично пародируя советскую производственную драму.
– Вот это трудовой подвиг! – весело воскликнула дама в изящном платье, с трудом сдерживая смех. – Вот вам и автоматизация!
Где-то сбоку звонко разбился бокал, сопровождаемый приглушённым ругательством. Смех перешёл в безудержный хохот, прерываемый аплодисментами после особенно откровенных эпизодов.
– Михаил Борисович, вы гений! – не выдержал заместитель Смирнова, плотный мужчина с раскрасневшимся лицом, вскакивая и хлопая в ладоши. – Это, конечно, не покажут в райкоме. Чистое порно, но снято с таким размахом, что прямо культурное событие!
– Совершенно верно, Евгений Павлович, – спокойно ответил Михаил с нужной долей невозмутимости. – Аллегория тут, конечно, ни при чём. Это чистое, бесстыдное и прекрасно снятое порно. Но с такой иронией, что самые строгие моралисты не знают, как реагировать – то ли осудить, то ли попросить копию.
Зал взорвался новой волной аплодисментов. Вокруг Михаила складывалась атмосфера неожиданного единодушия, словно здесь собрались не чиновники, а старые друзья на даче за просмотром запрещённой комедии.
– Вот, товарищи, – произнёс мужчина с академической внешностью, поправляя очки. – Теперь мы наконец увидели настоящее советское искусство. Спасибо товарищу Конотопову, что не дал окончательно погрязнуть в унылом официозе!
Смех усилился. Кто-то выкрикнул:
– Браво, Михаил Борисович! Жаль, официально это ни одно министерство не профинансирует. Но мы с коллегами в частном порядке не прочь поучаствовать. Деньги-то есть, а поводов для радости всё меньше.
– Обсудим обязательно, – с лёгкой иронией парировал Михаил, принимая комплименты с уверенностью человека, остающегося чуть выше ситуации, но не теряющего уважения к аудитории.
Теперь Михаил чувствовал, что вечер оправдал его ожидания. Оставалось дождаться главного – того самого разговора, ради которого он и явился, и который должен был определить направление его дальнейшей судьбы.
Последние кадры исчезли с экрана, сменившись шуршащей пустотой плёнки. Свет постепенно зажёгся, вырывая гостей из темноты обратно в реальность. Несколько секунд зал охватила напряжённая тишина, будто каждый зритель пытался понять, прилично ли то, что он только что увидел. Но затем нерешительность рухнула, и помещение наполнилось оживлёнными голосами и весёлым гулом обсуждений.
– Вы только представьте, – возбуждённо заговорила женщина в зелёном платье, поправляя украшение на шее. – Это же вызов целой системе!
– Да бросьте вы, дорогая, – ответил пожилой мужчина с хитрым взглядом, поглаживая бороду. – Какой вызов, если все здесь сидят и хлопают в ладоши? Это признак того, что в системе появились трещины, через которые пролезает нечто живое. И это даже радует.
– А я думаю, – вступил ещё один зритель, поправляя галстук, – может, товарищ Конотопов специально играет на контрастах? Показывает нам жизнь, о которой думают все, но вслух никто не говорит. Тут ведь целая социологическая теория!
Собеседники рассмеялись, и Михаил с лёгкой улыбкой отметил про себя: «Ну вот, приехали. Теперь я уже не режиссёр фильмов для взрослых, а культурное явление». Он мысленно вздохнул – происходящее одновременно забавляло и слегка тревожило. Ведь одно дело – подпольные просмотры, другое – чиновники высокого ранга, всерьёз пытающиеся найти глубинный смысл в его картинах.
В другом конце зала громко рассуждал Евгений Павлович, продолжая мысль, начатую ещё в темноте:
– Говорю вам, друзья мои, такие фильмы – это зеркало внутренней свободы, которую мы себе позволяем, пока никто не видит. Сначала хихикаем, потом краснеем, а потом задумываемся: а что, если жизнь наша не такая уж и правильная? Что, если эти комбайнёры и секретарши отражают самое сокровенное, чего мы боимся признать вслух?
– Евгений Павлович, да вы поэт! – пошутил кто-то добродушно, и все дружно рассмеялись.
В этот момент Михаил почувствовал осторожное касание плеча. Обернувшись, увидел знакомого конферансье, который вкрадчиво улыбнулся и негромко произнёс:
– Михаил Борисович, Игорь Семёнович просит вас пройти в соседнюю комнату. Он хотел бы поговорить серьёзно, без лишних ушей. Прошу за мной.
Михаил кивнул, внутренне напрягаясь от осознания того, что вечер переходит на иной уровень. Он поднялся и двинулся за конферансье мимо гостей, которые, не замечая его ухода, продолжали весело обсуждать фильмы.
У двери соседней комнаты ждал Смирнов – подтянутый, с едва заметной улыбкой человека, явно получившего удовольствие от увиденного.
– Михаил Борисович, вы настоящий режиссёр народного сознания, – тихо сказал он, оставшись с бывшим олигархом наедине. – Но теперь отбросим шутки и поговорим серьёзно. Меня интересуют вещи не только как зрителя, но и как человека, желающего обсудить кое-что по существу.
– Что ж, Игорь Семёнович, – спокойно отозвался Михаил, принимая условия разговора. – Именно ради серьёзного диалога я сегодня здесь. Надеюсь, он будет плодотворным.
Секретарь внимательно посмотрел на Михаила, прищурившись, будто пытаясь разглядеть за его иронией нечто большее.
– Плодотворность зависит исключительно от нашей откровенности, Михаил Борисович. Предлагаю не играть словами, а прямо обсудить перспективы возможного сотрудничества. Даже у самого свободного творчества есть пределы и, так сказать, покровители.
– Согласен, – сдержанно улыбнулся Михаил. – Покровители всегда нужны, особенно когда работаешь на столь тонкой грани. И я сам заинтересован, чтобы эта грань была надёжной.
Смирнов одобрительно кивнул и открыл дверь в соседнюю комнату, жестом приглашая Михаила войти:
– Пройдёмте и спокойно обсудим всё без посторонних взглядов. Разговор предстоит серьёзный и важный, речь не только об одобрении ваших фильмов. Возможно, перед вами откроются новые горизонты – если, конечно, наши взгляды совпадут.
Михаил вошёл следом за чиновником, чувствуя внутри осторожное волнение. Впервые за долгое время он ощущал, что стоит на пороге принципиально нового поворота, где ставка была выше привычного риска от подпольных просмотров. Теперь речь шла о большем: перейдя эту черту, можно было стать либо героем эпохи, либо её жертвой.
Кабинет Игоря Семёновича совмещал сдержанную роскошь и конфиденциальность. Здесь не было ни громоздкой советской мебели, ни архивных шкафов – только кожаные кресла, массивный стол из дорогого дерева и приглушённый свет лампы, придававший обстановке интимность адвокатской конторы. Полки вдоль стен заполняли книги, корешки которых давно никто не тревожил. Михаил подумал, что книги эти скорее декорация, чем отражение интеллектуального веса владельца кабинета.
Смирнов жестом предложил Михаилу кресло, а сам направился к небольшому бару за дверцей старинного шкафа.
– Михаил Борисович, – голос секретаря звучал мягко и вежливо, словно у врача перед щекотливым диагнозом, – не откажетесь от коньяка? Это как раз тот напиток, который подойдёт к нашему разговору.
– От такого предложения глупо отказываться, – ответил Михаил, внимательно наблюдая за движениями хозяина кабинета, словно игрок, следящий за руками крупье в ожидании карты судьбы.
Налив коньяк в хрустальные бокалы, Смирнов поставил один перед Михаилом и внимательно посмотрел ему в глаза, будто пытаясь прочитать мысли:
– Не будем тратить время на любезности. Вы человек серьёзный и деловой, я тоже предпочитаю разговор по существу. Давайте к делу.
– Полностью согласен, – Михаил слегка приподнял бокал, демонстрируя спокойную готовность к диалогу. – Время – это единственное, чего вечно не хватает, особенно в важных вопросах.
Смирнов сделал короткий глоток коньяка, слегка помолчал и обстоятельно продолжил:
– Скажу прямо: я представляю серьёзных и уважаемых людей, как принято говорить, с развитой деловой жилкой. В нашем обществе много запретов, но человеческая природа остаётся прежней. Есть вещи, которые всегда будут востребованы, особенно среди тех, кто много и тяжело работает. Таким людям нужна особая разрядка – подобная той, что вы недавно удачно демонстрировали в цирке. Смело, откровенно. Вашим подходом заинтересовались влиятельные круги.
– Значит, цирковые представления уже не просто развлечения? – Михаил слегка прищурился. Сохранять иронию было непросто, но необходимо, чтобы понять истинные намерения собеседника.
– Именно так, Михаил Борисович, – Смирнов слегка наклонился вперёд, понизив голос почти до шёпота. – Только речь уже не о простых зрителях. Люди, которых я представляю, хотели бы быть не просто наблюдателями. Им интересно участвовать лично, погружаясь в атмосферу ваших постановок. Вы ведь понимаете, о чём я?
Михаил слушал внимательно, быстро прокручивая в голове возможные последствия. Перед ним открылся новый и опасный путь, где каждое слово могло решить многое. Он медленно кивнул и осторожно уточнил:
– Если я правильно вас понял, ваши люди хотят быть не просто зрителями, а частью сюжета? То есть вы хотите, чтобы я организовал нечто вроде интерактивных спектаклей, где гости смогут реализовать свои… фантазии?
Смирнов наблюдал за Михаилом с лёгкой усмешкой, явно довольный чёткой реакцией собеседника:
– Именно, Михаил Борисович, именно. «Интерактивные спектакли» – прекрасно сказано. Мои друзья, назовём их так, люди занятные: много работают, нервничают, несут ответственность. Им нужна особая отдушина. То, что вы устроили в цирке, стало легендой. Но просто смотреть – недостаточно. Этим людям нужно участие. Если вы возьмётесь за подобное, ваши возможности вырастут многократно.
Слушая Смирнова, Михаил неожиданно вспомнил нечто из своей прежней жизни, оставшейся в будущем, – «квесты». Да, именно так назывались подобные развлечения в мире, который он покинул. Погружение в сюжет, детективы, реальные эмоции – гости не просто смотрели, а становились участниками.
– Идея интересная и смелая, Игорь Семёнович, – осторожно начал режиссёр, заранее обдумывая каждое слово. – Я даже представляю, как это реализовать. Более того, в одном хорошо мне знакомом месте подобные мероприятия пользовались успехом среди людей состоятельных и… весьма искушённых. Суть проста и востребована, называлось это «квестами». Думаю, такая форма полностью удовлетворит ваших людей.
Секретарь ЦК пристально посмотрел на Конотопова, впервые за вечер проявив открытую заинтересованность:
– «Квесты», говорите? Интригующе. Давайте подробнее, Михаил Борисович.
Михаил улыбнулся, понимая, что инициатива в разговоре перешла к нему, и слегка наклонился вперёд, готовясь изложить детали. Он ясно осознавал: этот разговор изменит не только его жизнь, но и судьбы тех, кто вскоре станет героями необычного спектакля.
Откинувшись в кресле и сохраняя внешнюю невозмутимость, Михаил тщательно прятал за маской спокойствия искру азарта, разгорающуюся всё сильнее. Сделав ещё глоток коньяка и выдержав паузу, он заговорил ровным тоном с едва заметной иронией:
– Разумеется, идея требует проработки, но концепция ясна. Представьте живую театральную постановку, скажем, эпизод из Гражданской войны. Герои – настоящие персонажи эпохи: красные и белые, штабные офицеры, комиссары, казачки-разведчицы – полный антураж того времени. Наши гости тоже вовлечены: не зрители, а участники, втянутые в интригу, вынужденные принимать решения. И, конечно, главное: в финале победители получают особую награду – женщину, прекрасную героиню революции или контрреволюции, кому какая сторона ближе.
Он замолчал, внимательно глядя на Смирнова и стараясь уловить малейшие изменения на его лице. Секретарь ЦК задумался, глаза слегка сузились, но затем на его лице промелькнула едва заметная улыбка – почти мальчишеская, выдающая неподдельный интерес:
– Гражданская война, Михаил Борисович? – Смирнов повторил слова медленно, пробуя их на вкус, затем усмехнулся и покачал головой. – Неожиданно и свежо. Признаться, устал я от подпольных джазовых концертов и сомнительного авангарда. Хочется чего-то живого, энергичного и, не побоюсь этого слова, искреннего. Ваш «интерактивный эпизод» звучит именно так. Скажите вот что: что именно нужно для реализации столь необычного формата?
Михаил позволил себе лёгкую улыбку, изящно балансируя на грани серьёзности и иронии, словно фокусник на натянутом канате:
– Вы человек опытный и прекрасно понимаете, что в таких мероприятиях важны атмосфера и реализм. Здесь нужна безукоризненная актёрская игра. Люди должны жить персонажами, убедительно воплощать эпоху и создавать полное ощущение реальности. Не менее важно тщательно подбирать места проведения. Никаких банальных залов или клубов – только настоящие пространства, способные перенести гостей в нужную атмосферу. Заброшенные усадьбы, старые склады, помещения старинных особняков или фабрик. Важна каждая деталь, вплоть до пуговиц на форме и качества ткани платьев прекрасных героинь. И, конечно, абсолютная конфиденциальность. Никто не должен узнать ни о месте, ни об участниках, ни даже о возможности таких мероприятий. Ведь именно тайна рождает азарт, а азарт – наша конечная цель.
Он замолчал, давая собеседнику осмыслить сказанное. Смирнов задумчиво постукивал пальцами по краю стола, лёгкая усмешка не покидала его лица, глаза блестели иронией человека, впервые за долгое время увидевшего действительно стоящую идею:
– Что ж, Михаил Борисович, вы не перестаёте приятно удивлять. Звучит убедительно. Но при всей заманчивости замысла я хотел бы уточнить, кого именно вы планируете привлечь в качестве актёров? Вы ведь понимаете, уровень доверия должен быть максимальным.
– Безусловно, Игорь Семёнович, – спокойно ответил Михаил, будто речь шла о чём-то совершенно будничном. – Здесь нужны не просто актёры, а проверенные люди, способные одновременно играть и вовлекать гостей в действие. У меня есть контакты артистов, уже участвовавших в моих проектах; уверяю вас, это надёжные и искусные профессионалы, прекрасно понимающие цену конфиденциальности. Конечно, подобный формат требует затрат, но полагаю, финансовая сторона для ваших «друзей» проблемы не представляет.
Смирнов удовлетворённо кивнул и с явным одобрением произнёс:
– Что ж, Михаил Борисович, вы меня убедили. Но давайте не будем торопиться с окончательными решениями. Встретимся через несколько дней и обстоятельно обсудим детали. Моим друзьям тоже понадобится время, чтобы осознать все открывающиеся перед ними возможности.
– Абсолютно согласен, Игорь Семёнович, – Михаил чуть улыбнулся, чувствуя внутреннее удовлетворение от того, как развивается разговор. – Лучше подготовиться заранее, чем спешить и ошибиться, особенно когда ставки столь высоки.
Они обменялись взглядами, и Михаил понял: первая часть переговоров завершилась его победой. Теперь оставалось выдержать нужную паузу, чтобы участники будущего действа осознали масштабы и соблазнительность нового развлечения, от которого зависела дальнейшая жизнь многих и, прежде всего, самого Михаила.
Выйдя из кабинета Смирнова и прикрыв за собой тяжёлую дверь, Михаил почувствовал, как напряжение уходит, уступая место лёгкой усталости. Вечер достиг той стадии, когда гости, под действием алкоголя и атмосферы полуподпольной свободы, становились откровеннее. Джаз теперь звучал вызывающе смело, отражая желание присутствующих перейти ту особую грань, за которой уже нет условностей.
