Питер Свонсон "Три твои клятвы"

– Напрашиваешься на настоящий комплимент?

– Конечно напрашиваюсь. А ты как думал?

В коридоре за стенами конференц-зала царила суета, кто-то бегал туда-сюда, слышались разговоры. Закари быстро наклонился к Эбигейл и сказал:

– Ты очень красивая, но тебе, похоже, всего шестнадцать, а мне двадцать два, так что я намерен остановиться на этом.

– Мне семнадцать, – сказала Эбигейл, когда зал начал заполняться.

«Смертельная ловушка» шла две недели, оказавшись одной из лучших постановок того лета. Эбигейл видела ее дважды и была рада, что Закари был не просто хорош, а почти великолепен. Тут сказалось и то, что в том же спектакле был занят и Мартин Пилкингем, звезда мыльных опер, который каждое лето играл в Боксгроуве как минимум одну роль. Закари и Мартин прекрасно сработались на сцене. Из города даже приехали репортеры, чтобы написать на спектакль рецензию. Ее заголовок гласил: «Постановка в Беркшире стоит поездки туда».

Где-то в середине сезона Эбигейл сидела на крыльце в кресле-качелях, перечитывая «Красного дракона», когда по тротуару прошествовал Закари. Проверив свой телефон – оказалось, что уже позже, чем она думала, – Эбигейл окликнула его. Он с явным удивлением обернулся. «По крайней мере, он не шел целенаправленно мимо моего дома в надежде увидеть меня», – подумала она, спускаясь по ступенькам крыльца. Хотя почему это так важно, она не знала. Тем вечером они прошли вместе не менее двух миль. Становилось прохладно; Закари рассказывал ей обо всех ролях, которые он почти получил во всяких телешоу и в рекламе. Когда он проводил ее до дома, Эбигейл бросилась к нему в объятия и поцеловала. Он ответил на поцелуй, и его руки почти полностью подняли ее над землей.

– Не знаю, – сказал он хриплым голосом.

– А я знаю, – сказала Эбигейл и почти побежала к входной двери, чтобы лишить его шанса придумать какую-нибудь отмазку.

Вечеринка по случаю завершения сезона, как и все вечеринки по случаю завершения сезона в Боксгроуве, проходила в подвальном помещении «Боксгроув Инн». Эбигейл пришла туда пораньше, чтобы помочь Мари, барменше, расставить тарелки с закусками, а Мари в свою очередь налила Эбигейл что-то похожее на спрайт, но с водкой. Накануне вечером, после предпоследнего спектакля, Закари и Эбигейл снова уединились в его гримерке. В какой-то момент Эбигейл подумала, что они собираются заняться сексом, и затронула тему презервативов.

– Ты хочешь сделать это прямо здесь, прямо сейчас, в моей гримерке? – спросил Закари. Он уже знал, что Эбигейл девственница, потому что они обсуждали это.

– Мне все равно, где мы это сделаем; я просто хочу, чтобы это было с тобой, – сказала Эбигейл.

– Давай поговорим об этом еще немного, хорошо? – сказал Закари. – Ты на сто процентов уверена? Я через три дня возвращаюсь в Нью-Йорк, и мы с тобой…

– Тебе нужно письменное согласие? – спросила Эбигейл и рассмеялась. Сексуальные домогательства были во всех новостях, и она ценила желание Закари убедиться в ее согласии. Но при этом была готова.

– Я обдумываю это, – сказал он, но тоже рассмеялся.

После вечеринки по случаю окончания сезона Эбигейл планировала пойти домой с родителями, а затем вернуться, чтобы встретиться с Закари в его комнате в гостинице, однако ее родители вместе ушли с вечеринки раньше времени.

– Честно говоря, я устала, Эбигейл, – сказала ее мать. – Но ты оставайся. Ты молодая.

Эбигейл не хотела слишком близко подходить к родителям, чтобы те не почувствовали запах водки в ее дыхании, и лишь помахала им на прощание, когда они поднялись по лестнице на улицу. После этого она вернулась в кабинку, где Мартин Пилкингем развлекал гостей и хлестал скотч. Она знала его всю свою жизнь и воспринимала как родного дядю, даже больше, чем ее настоящих дядей.

Ближе к закрытию, когда бар почти опустел, Закари, держа в руке пинту «Гиннесса», потянул Эбигейл в темный угол паба. Он коснулся ее лица, и она почувствовала в его дыхании запах алкоголя.

– Это кажется неправильным, но при этом таким правильным, – произнес он.

Именно его ладонь на ее лице, а не сами слова, стала причиной того, что эта фраза прозвучала так, как будто он выучил наизусть сценарий, из-за чего Эбигейл почувствовала слабость в коленях. Закари взял ее за руку, и они прошли по извилистым коридорам гостиницы в его комнату.

Она больше никогда не видела Закари, если не считать эпизода в сериале «Закон и порядок: Специальный корпус» и отвратительного инди-фильма ужасов под названием «Призраки». На следующий день после вечеринки по случаю окончания сезона Эбигейл пошла на пробежку со своей подругой Зои и рассказала ей обо всем. Но на самом деле она хотела рассказать это Тодду. В конце концов, он был ее другом, и ей казалось неправильным, что она не может поделиться с ним этим знаменательным событием.

Эбигейл договорилась с Тоддом встретиться на следующий день за обедом, после его смены на поле для гольфа, и рассталась с ним, сказав, что, по ее мнению, в последний год обучения в старшей школе им лучше быть каждому самому по себе. Он как будто испытал облегчение.

Глава 3

– Уменя было четверо мужчин, – сказала Эбигейл бородатому парню, чьего имени она все еще не знала. – Не так уж много, я знаю. Примерно среднее количество, наверное.

Он натягивал свитер-кардиган, и Эбигейл пожалела, что у нее нет чего-то теплого, чтобы самой накинуть на плечи. В костре все еще тлели угли, но жар, который он излучал, давно остыл. Тем не менее ночь была слишком идеальной, чтобы думать о том, чтобы пойти внутрь. Небо было в россыпи звезд, а воздух напоен ароматом лаванды, росшей по краю патио.

– Я всегда слышал, – сказал он, – что, когда мужчина говорит вам, сколько у него было женщин, нужно уменьшить это число вдвое, а когда женщина говорит, со сколькими мужчинами она спала, то это число нужно удвоить.

– То есть ты думаешь, что у меня было восемь мужчин?

– Нет, я так не думаю. Я думаю, ты говоришь правду.

– Вообще-то да. Мне нечего терять. Я больше никогда тебя не увижу.

– Да, скорее всего. Это немного грустно.

Эбигейл подвинулась вперед в своем кресле, чтобы быть ближе к умирающему костру.

– Ты замерзла? – спросил он.

– Немного. Но не настолько, чтобы пойти внутрь.

– Хочешь мой свитер?

– Да, если ты серьезно, – неожиданно для себя ответила Эбигейл.

Не успела она договорить, как он снял свитер и протянул его ей. Она заметила, какой он худой и мускулистый под узкой фланелевой рубашкой. Она просунула руки в свитер, еще хранивший тепло его тела. Одно из тлеющих поленьев в костре громко треснуло. В джинсах снова зажужжал телефон. Пришло сообщение от Кайры:

Ты в порядке?

Эбигейл быстро напечатала ответ:

Все отлично. Собираюсь ложиться спать. Увидимся на завтраке?

Прямо на винограднике стоял отель, двенадцать номеров, и именно там остановились участницы девичника Эбигейл. У нее был свой номер люкс; Кайра делила номер с Рейчел, а Зои – со своей сестрой Пэм, которая приехала из Сиэтла.

– Итак, почему ты здесь? – спросила Эбигейл, мгновенно поняв, что уже задавала ему этот вопрос, а может, даже дважды. Провела языком по зубам – самый лучший способ узнать, насколько она пьяна.

– Я здесь на «все еще холостяцкой» вечеринке моего друга Рона, – сказал он, изобразив пальцами кавычки. – Его помолвка только что распалась, и я здесь, чтобы отпраздновать с ним это событие. Он отключился около пяти часов назад.

– Верно. Ты мне это говорил. А ты из Сан-Франциско, и ты актер. Видишь, я все помню.

– Я актер-любитель, в общественном театре, но на самом деле я плотник. Этим я зарабатываю на жизнь.

– Мебельное производство, – пафосно произнесла Эбигейл.

– Верно, – подтвердил он.

– Держись за эту работу, – сказала Эбигейл. – У театра нет будущего. – Чуть не ляпнула, что у театра нет мебели. Она действительно была пьяна.

– Почему ты так говоришь?

– Мои родители двадцать лет владели провинциальным театром, и это почти разорило их. Точнее, разорило, я имею в виду… финансово, конечно, и эмоционально. Они обанкротились два года назад, и теперь им до конца жизни сидеть в долгах. Мой отец работает в кинотеатре AMC, и хотя они всё еще живут вместе, оба говорят мне, что разводятся.

– Сочувствую.

– Поживем – увидим, – сказала Эбигейл, понимая, что ее слова звучат легкомысленно, хотя в душе ей было не до шуток. Недавно она навестила родителей, и, похоже, они жили раздельно: отец съехал, а мать направила всю свою энергию на то, чтобы на пару со своей лучшей подругой Патришей открыть художественную галерею.

– Но двадцать лет – это не пустяк. Управлять бизнесом или быть в браке. Они занимались тем, что любили, – или тем, что, как мне кажется, они любили, – и создавали искусство. Это не всегда… про успех или деньги.

– Нет, для них это никогда не было ради денег, но потом все стало только ради денег – лишь потому, что у них их не было. И, наверное, я просто становлюсь циничной, но я думаю обо всех тех пьесах, которые они ставили каждое лето, и теперь их просто нет, лишь несколько фотографий и, возможно, несколько смутных воспоминаний… Все их труды были впустую. Мне грустно.

– Так чем занимаешься ты?

– Я в издательском бизнесе. Еще одна умирающая отрасль.

– А я и не знал.

– Я работаю в независимом издательстве, которое в основном издает поэзию, так что в моем случае она определенно умирает.

– Вероятно, – сказал он и добавил: – Ты поклонница поэзии?

Эбигейл рассмеялась – вероятно, из-за конструкции этой фразы, как будто у поэзии есть поклонники, словно у спортивных команд или телесериалов.

– Я читаю поэзию, – сказала она. – Если твой вопрос об этом. И не только по работе.

– Что ты читаешь?

«Кого ты читаешь», – мысленно поправила она, а вслух ответила:

– В последнее время я увлекаюсь Дженни Чжан. Но мой любимый поэт – Эдгар Аллан По.

Мужчина посмотрел вверх, словно пытаясь что-то вспомнить, а затем произнес:

– «И всегда луч луны преподносит мне сны о пленительной Аннабель Ли…»[1 - Изначально пер. К.?Бальмонта.]

Эбигейл рассмеялась.

– Ты смотри какой – цитируешь поэзию при свете костра… – Она умолчала, что он слегка переврал цитату.

– Мне повезло. Это одно из немногих стихотворений, которые я знаю.

– Уж поверь мне: в наши дни нужно цепляться за любую возможность процитировать стихотворение. Это умирающее искусство.

– И это говорит человек, работающий в поэтическом издательстве…

– Я держусь из последних сил. На самом деле это хорошая работа.

Мужчина улыбнулся или, скорее, ухмыльнулся. Он действительно был красив, несмотря на браслет в стиле нью-эйдж и отбеленные зубы.

– Когда я спросил тебя, чем ты зарабатываешь на жизнь, я подумал, ты скажешь, что управляешь хедж-фондом или типа того – ну, из-за того, как ты рассказывала о родителях…

– Что ты имеешь в виду?

– О, просто ты, похоже, цинично относишься к попыткам зарабатывать на жизнь искусством. Я подумал, ты выберешь нечто более стабильное.

– Нет, это мой жених. Пусть он не управляет хедж-фондом, но инвестирует в стартапы. Он может профинансировать мою карьеру в искусстве, какой бы та ни была.

– Так вот почему ты выходишь за него замуж?

Из костра вылетел уголек и приземлился на свитер Эбигейл. На свитер этого мужчины, подумала Эбигейл. Она смахнула уголек, надеясь, что тот не оставит дырки.

– О чем ты спросил?

– Я спросил, выходишь ли ты замуж за своего жениха потому, что он богат, и теперь, когда я это повторяю, я понимаю: это не мое дело.

– Ничего страшного. И нет, я выхожу за Брюса не поэтому, но предположу, что, вероятно, я выхожу за него из-за черт характера, которые делают его богатым.

– Что ты имеешь в виду?

– До того, как познакомилась с Брюсом, я долгое время встречалась с одним парнем. Он был писателем, поэтом. Пожалуй, у нас было много общего, но это утомляло. Он постоянно просил меня читать то, что написал, или же рассказывал о том, что прочитал. У него было странное представление о совместной творческой жизни: мол, мы будем без гроша в кармане, счастливы, вечно пьяны и никем не поняты. И мне это осточертело. Брюс простой, но в хорошем смысле. Для него главное в жизни – его работа, и, по сути, она заключается в финансировании творческих людей. Просто так приятно пойти с ним в кино и не видеть в нем ярости или ревности, не слышать от него монолог о скрытых темах фильма, который мы только что видели…

– Послушать тебя, так он просто скучный чувак.

– Кто, Брюс? Да, и это потрясающе.

– А как его звали, этого писателя?

– Его звали Бен.

– И под каким номером шел Бен?

– Что ты имеешь в виду?

– Он был вторым по счету мужчиной, с которым ты спала?

* * *

Бен Перес и Эбигейл поступили в Уэслианский университет в один год, оба специализировались по английскому языку и литературе, но познакомились лишь на семинаре по теме «Во, Грин, Спарк»[2 - Речь о писателях И.?Во, Г.?Грине и М.?Спарк.] во втором семестре второго курса.

После того первого занятия они пошли в столовую, как будто делали это уже сотню раз, вместе пообедали и тем вечером пошли смотреть «Черный нарцисс» в Центре изучения кино здесь же в кампусе. Они засиделись допоздна в комнате Бена в общежитии. Окно было приоткрыто, они выкурили на двоих пачку «Кэмела» и распили бутылку дешевого бургундского, слушая музыку Нино Роты к кинофильмам. Эбигейл мгновенно влюбилась по уши, и весь первый день и ночь с Беном были наполнены ужасающим, но захватывающим чувством, что она только что встретила того, кто может стать самым важным человеком в ее жизни. На первом курсе она встречалась со старшекурсником по имени Марк Копли. Тот был и лучшим теннисистом Уэслианского университета, и редактором литературного журнала. Их отношения реализовывались исключительно в выходные – вечеринки по пятницам, после которых Эбигейл проводила ночь в квартире Марка за пределами кампуса. Иногда она оставалась на выходные, но не всегда. Склонная соотносить все события в своей жизни с книгами или фильмами, Эбигейл видела свои отношения с Марком как отношения двух партнеров с высокими культурными запросами, живущих как по отдельности, так и вместе. Она вспомнила Томаса и Сабину в «Невыносимой легкости бытия», как их поддерживала тщательно соблюдаемая редкостность проведенного вместе времени. Тем не менее ее в конечном итоге больно задело, когда Марк не представил ее своим родителям после выпускного вечера. Эбигейл не удивилась, когда он сказал ей, что теперь, когда он больше не учится в колледже, ему кажется, что им лучше прекратить встречи.

– Вряд ли ты захочешь тратить следующие три года на выпускника колледжа. Я не хотел бы мешать тебе жить, – сказал он.

– Ты хочешь сказать, что это я буду мешать тебе жить, – парировала Эбигейл.

– И это тоже, – сказал он.