Если снимать их недостаточно вымытыми руками, на которых остались следы алебастра, побелки и черт знает еще чего, организм отреагирует вполне обоснованной вспышкой боли. Я сгибаюсь, присаживаюсь на бортик ванны и закрываю лицо руками. Нужно просто досчитать до десяти, и все пройдет. Как и любой человек, который носит линзы, я не раз и не два задерживала срок снятия линз. Смотрю на прилипшие к раковине ярко-зеленые кусочки пленки. До такого состояния я себя ни разу не доводила.
Глаза продолжают слезиться. Еще хуже то, что я теперь вообще ничего не вижу. Очень размытые очертания и то только на уровне вытянутой руки. Начинаю стягивать с себя одежду. Опасливо кошусь на дверь и проверяю, заперла ли ее. Потом еще проверяю.
– Ты там застряла? – спрашивает Микки.
– Нет! – испуганно кричу я и посильнее поворачиваю кран с горячей водой.
Выхожу из душа. Микки сидит на диване. Перед ним включенный телевизор. Он оборачивается и недоверчиво смотрит на меня. Я осторожно прохожу через комнату и встаю возле окна. Вид не воодушевляет. То есть он мог бы и радовать, но не в сложившейся ситуации. За стеклом лишь стволы деревьев. Вернее, смутные их очертания. Представьте себе только что нарисованный пейзаж, а теперь проведите по нему рукой, старательно размазывая краски по холсту. Вот именно таким я теперь вижу мир.
Рядом со мной на подоконнике стоит клетка с хомяком. Жирное и довольное жизнью создание. Я осторожно сую мизинец в клетку. Хомяк тут же с интересом подбегает к мизинцу и начинает тщательно его изучать. Микки не протестует, хотя я чувствую, как он напряжен. По телевизору заканчивается выпуск новостей.
– Не понимаю… Меня совсем никто не ищет? – спрашиваю наконец я. Больше у телевизора, чем у Микки.
– Кто тебе сказал?
– По мне, так твои фотографии должны уже в каждом выпуске показывать, – честно отвечаю я и делаю глубокий вдох. Не нужно показывать людям то, как ты их боишься. Мы все все-таки от животных произошли. Если человек видит, что его боятся, он начинает нападать.
– Про ограбление банка говорили, но моего лица никто не показывал, – говорит Микки.
– Я тебя отведу, – говорит он. Поднимается и идет к люку.
– Я никуда не пойду. – встаю с подоконника, убираю руки от хомяка и сжимаю их в кулаки. Упорно смотрю куда-то в плинтус, который теряется в белесом тумане отвратительного зрения. Никто не увидит мои настоящие глаза. Для меня это хуже изнасилования. – Думаешь, я не понимаю? Выживет Бонни или нет, ты все равно меня убьешь. Либо от злости, либо из страха, что я расскажу все полиции.
Ногти больно впились мне в кожу ладоней. Микки подходит ко мне и пытается заглянуть в глаза. Сейчас, наверное, кажется, что я слепая, потому что смотрю на несуществующий плинтус.
– Дыши. Просто дыши, – говорит он и подходит еще ближе.
Я делаю шаг назад, упираюсь в подоконник и продолжаю смотреть на плинтус.
– Я не буду сидеть в том подвале, лучше застрели меня сейчас… – У меня заканчивается весь запас воздуха и слов.
– Дыши, – слышу голос Микки. – Я отхожу, видишь? Все хорошо. Я не хочу тебе ничего плохого.
– Вижу, – сдаюсь я. Это звучало бы как сарказм, если бы тон не был таким жалким.
– Если ради того, чтобы спасти свою сестру, я должен буду кого-то убить, я это сделаю. По-моему, это правильно.
– Нет. Я юриспруденцию в Штатах изучала, так вот это совсем не правильно. – Тон уже почти нормальный.
– Пожалуйста, слышишь? Пожалуйста, потерпи еще немного. Через пару дней все закончится. Я обещаю. Хорошо? – говорит он и выжидательно смотрит на меня.
Киваю.
В его руках начинает вибрировать телефон. Он смотрит на определившийся номер и поворачивается ко мне.
– Мне нужно пять минут. Ты ведь будешь вести себя хорошо? Верно?
Киваю и смотрю в плинтус. Я остаюсь одна. Как только дверь за Микки захлопывается, начинаю пытаться открыть окно. Вижу, что Микки стоит сейчас на углу дома, держит руку с телефоном у уха и с тревогой косится на окно. Бесполезно. Я беру со стола пачку и закуриваю. Поворачиваюсь к окну. Хомяк от всех этих громких звуков забился вглубь клетки. Он с явным осуждением отворачивается от меня. Микки возвращается минут через десять. Он ставит чайник и молча делает кофе. Подходит и ставит на подоконник чашку и тарелку с бутербродами. Тут же делает шаг назад и поднимает руки вверх.
– Видишь? Я не хочу тебе ничего плохого. Давай договоримся, если все будет хорошо – а так и будет, – я высажу тебя возле твоего дома, ты постучишься в дверь и обнимешь своего отца. Все расскажешь и фоторобот составишь. Ты хоть знаешь, как я выгляжу? Для фоторобота?
– Не знаю, – бормочу я.
– Так подними глаза и посмотри, запомни, – говорит он и заглядывает мне в глаза.
– Ты в джинсах, странно… – невпопад говорю я.
– А в чем, по-твоему, я должен быть? – спрашивает он.
– Ты взял меня в заложники. Не знаю. В парандже? В костюме из латекса?
Он хмыкает.
– Давно ты с тем парнем встречаешься? – спрашивает вдруг он.
– Это мой жених, – говорю я. – Полгода.
– Как так вышло, если ты в Штатах училась? – хмурится он.
– Он ждал.
– Это странно. Вместе, это когда рядом. А так, я не понимаю.
– Он тоже учился, – оправдываюсь я.
– Ага, – саркастически соглашается Микки. – У меня тоже невеста есть, тоже вот жду.
– А в чем дело? – интересуюсь я.
– Она старше меня. Успешная, а я пока что никто, – сокрушается Микки.
– Давно вы знакомы?
– Да с детства ее знаю. Кайли Миноуг, хорошая певица, – разводит руками он.
– Когда свадьба? – спрашиваю я, не сразу поняв шутку.
– Думаю скоро, только она пока об этом не знает, – отвечает он.
– В заложники ее возьмешь? – улыбаюсь я и тут же понимаю, что опять сморозила глупость. Лучше молчать. Если ничего не говорить, твои слова не разозлят человека.
– Возможно, – соглашается он. Мы молчим какое-то время. Я сосредоточиваю все свое внимание на хомяке. – Расскажи мне о себе, Верена Вибек, – говорит он вдруг.
– Что именно?
– Да что угодно. Всегда интересовало то, как могло бы быть, если бы все было хорошо. Как живут счастливые люди? – спрашивает он и ищет что-то в телефоне.
– Я не знаю, – честно говорю я. Правда не знаю, как живут счастливые. Даже как живут, не знаю. Я жила полтора года назад, а потом превратилась в привидение. Я могу рассказать, как живут призраки. Они ездят в автобусах, наблюдают за тем, как живут другие люди, смотрят фильмы.
– Судя по соцсетям, ты перестала существовать полтора года назад, – заключает он, отрывая голову от телефона. – Ты ведь уверена, что я убью тебя, так? Ну, так исповедуйся, – говорит он.
– Ты не похож на священника, больше на палача, – отвечаю я.
– Ну, считай, что я на две ставки работаю.
Я пытаюсь задавать вопросы, но он упорно отшучивается и задает вопросы мне. Я тоже пытаюсь как-то вывернуться, но, в конце концов, отвечаю на один вопрос, потом на второй, а потом просто рассказываю обо всем. Меня начинает подташнивать от звука своего голоса. Никогда столько не говорила. Вернее, разговаривала много, но когда-то давно. Например, когда защищала японского каннибала Иссэя Сагаву. На улице темнеет, но я продолжаю говорить. Замолкаю, делаю вдох, считаю до десяти и снова говорю. Это напоминает сеанс у хорошего психолога. Микки молчит и лишь изредка что-то уточняет. Обычно какие-то детали.
– Ты не хотела никогда отомстить? – глухо спрашивает он.
А почему, интересно, я до сих пор не покончила жизнь самоубийством? Это единственное, ради чего действительно стоит жить.
– Лучший способ отомстить – жить дальше. Я пыталась, но, как видишь, у меня не получилось, – отвечаю я.
– По сколько часов в день ты изучала странички в соцсетях? – спрашивает вдруг он, и я чувствую, как он улыбается.
– Не знаю.
– Ты разговариваешь чужими статусами, – поясняет он. Микки поднимается с дивана и идет к кофеварке. Наливает еще воды в прозрачный чайник, засыпает туда несколько ложек кофе и подвешивает на специальный крючок. Нажимает на кнопку, и машина начинает утробно гудеть. Параллельно набирает чей-то номер телефона.
– Ифти? Как там… Да? Нет… Черт! – последнее слово он произносит очень агрессивно. Что-то не так. Он случайно задевает чашку на барной стойке, и та разбивается вдребезги. Он выключает телефон и отбрасывает его. Трубка летит через всю стойку и каким-то чудом удерживается на столешнице.
– Тебе пора! – шипит он и хватает меня за локоть.
– Нет… Пожалуйста, только не обратно в подвал! – успеваю я сказать, но он уже тащит меня вниз и с силой толкает с середины лестницы. Крышка люка снова захлопывается. Опять кажется, что навсегда.
Лечу с высоты метра в три. Больно ударяюсь плечом о бетон. Холодно и страшно. Я подползаю к одной из стен, обхватываю ноги руками и утыкаюсь лицом в колени. Поза эмбриона. Так и засыпаю.
Дни и ночи сливаются в единое полотно. Отсчет можно вести только по периодам открытия люка. Он как собаке кидает мне еду, а я как собака ей радуюсь. Вернее, как крот. Он ведь тоже живет под землей и ничего не видит. Так проходит дней десять.
Просыпаюсь от того, что кто-то спускается по лестнице. Моргаю, щурюсь, но все равно ничего не вижу. Наконец все-таки улавливаю тень, которая приближается ко мне. Микки подходит слишком близко. Я вижу в его руке пистолет.
– Бонни умерла, – говорит он глухим, безжизненным голосом.
Медленно поднимаюсь и пытаюсь дышать. Что делать, если вы один на один с хищником? Вы не можете убить его, не можете убежать или спрятаться. Он пришел, чтобы убить меня. Вы знаете, я даже рада. Через пару минут все закончится. Единственное, о чем сожалею, – так и не смогла отомстить Джереми Флемми. Впрочем, может, я плохо разбираюсь в законах мировой справедливости? Как там говорится: рано или поздно жизнь поимеет всех.
Микки смотрит на меня. Чувствую этот взгляд. Он медленно отходит к стене и продолжает смотреть.
– Я не буду тебя убивать, – говорит он, как будто спорит с кем-то.
– Тогда выпусти меня! – выдыхаю я.
Он молчит и смотрит на меня из противоположного угла подвала.
– Не могу, – говорит он и смотрит на пистолет, как будто только сейчас обнаружил его у себя в руке.
* * *
И я сдаюсь.
Я засыпаю и просыпаюсь. С каждым разом чувствую себя все хуже. Вода капает с потолка. Пару раз люк открывается, и на дно подвала летят какие-то пакеты. Я не подползаю к ним. Это уже не важно. По-видимому, я подцепила воспаление легких. Мне все труднее дышать. Думаю о людях, о мире за стенами этого бункера. О том, что могла бы сказать всем, кто обидел меня когда-то. По чьей вине я оказалась здесь. Виноваты абсолютно все. Весь мир и каждый в отдельности. Представляя встречу с отцом, мамой, Джереми, Виктором, Зои, Микки, мистером Джейкобсоном, да кем угодно, я начинаю задыхаться. Трудно дышать, шевелиться, открывать глаза. Постепенно, представляя все эти встречи, я начинаю говорить, что прощаю людей. Мне кажется, что в этот момент я начинаю умирать.
7. Побег
Микки
Я не мог ее убить. Понимаете? Когда я понял, что больше не слышу звуков из подвала, решил, что ее больше нет. Это кажется мне закономерным. Постепенно все, кто составляет часть моего мира, исчезают. Они предают меня. Что бы я ни делал. В конце концов должна остаться только моя мама. В ее уютном кресле в наркологической клинике, оплачивать которую по какой-то причине обязали меня.
Спускаюсь в подвал. Она еще дышит. Еще немного, и она бы перестала бороться. Я поднимаю ее сжавшееся в позу эмбриона тело и несу наверх. В моем мире появляются звуки. Последний живой человек в моем мире. По-настоящему живой. В какой-то момент начинает казаться, что это моя сестра. Что я должен попытаться ее спасти. Ведь не требуется ничего сверхъестественного. Я просто укрываю ее и начинаю пичкать всеми лекарствами из аптечки. А у меня очень много самых разных лекарств. У нее воспалились глаза. Я знаю, какие капли нужны. Эксперименты Бонни с препаратами научили меня всем хитростям, связанным с воспаленными глазами. Их нужно промывать чаем, закапывать специальным соляным раствором и антибиотиком. Каждый раз, когда я пытаюсь закапать ей глаза, она начинает отчаянно драться.
– Прости, но я знаю, что ты сейчас сделаешь, – говорю я и придавливаю ее к дивану, чтобы она не вырывалась, рискуя повредить себе что-нибудь. Одной рукой приходится отводить ее веко вверх, оголяя воспаленные белки глаз, другой закапывать. Она привычно брыкается. Вообще-то примерно так я собаке своей глаза закапывал. Ничего сложного.
День за днем, минута за минутой я пичкаю ее лекарствами, гуглю информацию и слежу за новостями, кормлю хомяка. Когда понимаю, что начинаю вырубаться, связываю наши с Вереной руки какой-то тряпкой и засыпаю. Она ни разу не пыталась сбежать, но ведь попытается. Я должен буду знать, когда это произойдет в первый раз. Все это отвлекает. Я не замечаю того, как в моем мире вновь появляются звуки, запахи, новости. Наконец я дожидаюсь того момента, когда нужно принимать какое-то решение. Это происходит, когда Верена уже почти выздоравливает.
– Прекрати привязывать меня на ночь, – говорит она, послушно выпивая горсть лекарств.
Как объяснить, что не могу? Рано или поздно она предаст. Попытается убежать. Исчезнуть. Я должен быть готов к этому. Каждый раз, когда я привязываю ее руку к своей, я знаю, что утром в моем мире будет еще один живой человек. Последний человек. И да, возможно, я немного повредился головой. Не отрицаю. Смотрю на нее и говорю:
– Могу купить наручники.
– С оторочкой из розового меха. А потом, как в плохой комедии, мы потеряем ключи от них.
Я не могу воспринимать юмор. Осознаю, что это шутка, но не могу. Это раздражает.
– Ты считаешь, что я психопат?
Она осекается и молчит какое-то время.
– Я могу закричать, если кто-то неожиданно решит обнять меня, так что не мне судить, кто психопат, а кто нет.
– У меня для тебя подарок, – говорю я и достаю огромную коробку.
– Что за подарок? – по-детски интересуется она.
– Посмотри мне в глаза, пожалуйста, – прошу я.
Она всегда ведет себя как слепая. Смотрит куда-то в пространство перед собой и никогда не поднимает глаз. Она говорила, что не позволит никому видеть ее настоящие глаза. Лучше пусть насилуют. Я хочу стать ее последним человеком. Единственным, на кого она посмотрит. Не получается, но эта игра тоже отвлекает.
Отдаю ей коробку. Там сорок пар линз всех цветов радуги. Она хватает ее и тут же начинает распаковывать коробочку с цветной пленкой, плавающей на дне одной из баночек. Бежит в ванную и возвращается, сверкая лиловыми глазами. Такими ненастоящими, что это весело. Это напоминает то, как радовалась мама, купив что-нибудь из косметики, как радовалась Бонни новому набору красок…
Она изучает все эти баночки, в которых плавают ее новые «глаза». Я по привычке начинаю искать информацию по ограблению банка.
