– Ты где этому научился, Дух? – спросил он.
– В Афгане у хазарейцев. Это местные цыгане, Боцман. Главное – нужный тембр подобрать с правильной длиной волны, тогда звук оказывает влияние на сознание и мозг. – Я врал напропалую, так как договорился об этом с Шизой, чтобы объяснить свои способности. Боцман мне поверил. С этой минуты наши отношения наладились.
В дороге нас кормили килькой, черным хлебом и водой. Боцман предупредил, чтобы рыбу не ели, иначе сильно пить захочется, а конвой, бывает, вредничает, не дает воду. «Смотря какой прапор-начкар попадется, – пояснял он. – Если хохол, то нормально, с ним можно договориться, но если прибалт-чухонец, то труба, эти самые вредные. Требуют неукоснительно соблюдать правила. Прибалты они наполовину немцы – любят порядок, и наполовину русские – пьют, как мы… – Он рассмеялся. – Но бывает, что зеки вагоны раскачивают, если им не дают воды, – просвещал нас Боцман. – Вообще мы не урки. У нас нет блатных и фраеров, и фени нет. Нет и пахана зоны. Есть бригадиры и старшие отрядов, но ты это и без меня, наверное, знаешь…»
Доехали мы без приключений, по дороге караул сдавал и принимал новых зеков, но наша камера осталась полной, и все мы ехали на одну зону. По прибытии нас снова выгрузили в тупичке, посчитали и повели к машинам-автозакам.
В колонии меня отвели отдельно. Офицер администрации в звании лейтенанта внутренней службы вместе с контролером, старшим прапорщиком, приняли меня последним. Заставили раздеться догола, приказали раздвинуть булки ягодиц и, не найдя ничего подозрительного, приказали одеться.
– Где твои личные вещи? – спросил офицер, разворачивая дело, которое передали конвойные с автозака.
– У меня их нет, гражданин лейтенант, – осветил я.
– В личном деле написано, что ты особо опасен, – произнес он, разглядывая меня.
– От меня проблем не будет, гражданин лейтенант, – пояснил я и замолчал.
– Называй меня гражданин начальник, – с усмешкой произнес немолодой лейтенант и передал дело прапорщику. – Отконвоируешь заключенного к заму по безопасности и оперативной работе, – приказал офицер и ушел.
Меня под конвоем двух контролеров повели в здание администрации. Я шел и осматривался. Зона как зона, по типовому проекту: жилая зона, огороженная забором и колючкой, отдельно стояли производственная зона и здание администрации. На вышках солдатики с автоматами, по периметру инженерные средства охраны. Перед высоким каменным забором – забор из проволочного заграждения, за ним КСП – контрольно-следовая полоса, хорошо вскопанная и програбленная.
– Что озираешься? – спросил меня прапор. – Думаешь в бега податься?
– Нет, гражданин прапорщик, – ответил я, – просто интересно. Я же смотрел на зону с другой стороны.
– У тебя родственники есть? – спросил тот же прапор.
– Есть, но они от меня отказались.
– Жаль, – скривился тот, – мог бы передачи получать. – И он многозначительно на меня посмотрел.
Меня привели к высоким, древним дверям кабинета, и прапорщик, постучавшись, доложил:
– Осужденный Глухов доставлен.
За дверью раздался строгий, но усталый голос:
– Введите осужденного.
Меня подтолкнули в спину, и я вошел. Выпрямившись и чеканя каждое слово, доложил:
– Осужденный Глухов. Статья 64 УК РСФСР, пункт «А».
На столе майора, заместителя по режиму, лежало мое дело. Он читал его, хмурясь все сильнее. Его взгляд, тяжелый и пронизывающий, остановился на мне.
– Ты, Глухов, особо опасен, – начал он, голос его был холодным, но в нем сквозил интерес. – Изменник родине… И не раскаялся… Что ты думаешь делать?
Я подумал, что мне плевать на всех вас, но ответил то, что он ожидал услышать:
– Буду честным трудом искуплять свои грехи, гражданин начальник.
Майор лишь усмехнулся, его глаза сверкнули холодным блеском.
– Это правильно, – сказал он, – но я тебе не верю, Глухов. Пока свободен, но я за тобой буду приглядывать.
Он крикнул:
– Конвой, зайди!
Вошли два прапора, те самые, что привели меня сюда. Старший кивнул и приказал:
– Осужденный, лицом к стене.
Я подчинился, повернулся и был выведен из кабинета. Когда мы вышли из здания администрации, прапор, тот самый словоохотливый, проговорил:
– Не понравился ты нашему майору, Глухов. Жди проблем. Первый отряд под моим контролем, так что не балуй, а то попадешь в карцер, фокусник.
Его слова прозвучали как предупреждение, и я понял, что в моем деле появилась новая, зловещая запись.
Меня провели через КПП между административной и жилой зонами и подвели к бараку с табличкой «Первый отряд».
– Входи в свой дом родной, – усмехнулся прапор, и я открыл дверь.
Дневальный тут же вытянулся и доложил:
– Гражданин прапорщик, в первом отряде без происшествий.
– Принимайте новенького, – ответил прапорщик, и оба они ушли. Дневальный зек осмотрел меня и кивнул в сторону казармы:
– Иди к старшему отряда, его кличут Ингуш, представься. Личные вещи есть?
– Нет, – ответил я.
– Беднота. Как кличут?
– Дух.
– Плохое погоняло, – скривился молодой парень лет двадцати пяти, худой и вертлявый. – На свободе есть кто передачи будет передавать?
– Нет, – ответил я и прошел мимо.
– Меня Вертлявым кличут, – крикнул он мне вслед.
Я прошел через открытые двери в спальное помещение. Среди двухъярусных кроватей, как в казарме воинской части, был проход, по нему сновали заключенные. Я прошел дальше и увидел в углу у стены Боцмана, он сидел на кровати рядом с невысоким, но широкоплечим кавказцем с фигурой борца. Они пили чай и разговаривали. Боцман увидел меня и замахал руками.
– Иди сюда, Дух, – крикнул он. Я подошел и представился:
– Дух, по 64-й статье, пункт «А».
– Знаю, – оглядывая меня с ног до головы, ответил кавказец. – Я Ингуш, старший отряда, это Боцман, он бригадир, ты будешь в его бригаде. – Ингуш говорил с небольшим акцентом, но почти чисто. – Садись, поговорим.
Я сел, он посмотрел на Боцмана, и тот налил кружку крепкого чая. Я огляделся и спросил:
– Где моя кровать?
Ингуш усмехнулся.
– Устал? Спать хочешь?
– Нет, – ответил я. – В наволочке есть кое-что.
У Ингуша вытянулось лицо.
– Что там есть? – уже с заметным акцентом произнес он.
– Посмотришь, – ответил я. – Так где?
– Боцман, покажи, где твоя бригада, и возвращайтесь, этот Дух меня заинтересовал.
Боцман посмотрел на меня с немым удивлением, встал и направился к противоположному ряду кроватей.
– Вот твоя шконка, – показал он мне кровать на втором этаже.
– Сделай, чтобы была на первом, – попросил я.
Тот снова удивленно посмотрел на меня, потом оглянулся на Ингуша.
– Ее, Дух, – тихо произнес он, – заслужить надо.
– Сразу отслужу, – решительно и уверенно ответил я. – Если не понравится служба, вернешь меня наверх.
– Что, метишь в администрацию? – спросил Боцман. Я кивнул.
– Вообще-то верно, вот кровать внизу, занимай.
Он с интересом стал смотреть, как я шарю по кровати. Я залез рукой в наволочку и стал вынимать оттуда «ништяки». Сыровяленую колбасу, грузинский чай первого сорта, сгущенку и пачку леденцов. Все это сгреб в кучу. Посмотрел на Боцмана, у которого был вид ошарашенного человека. Он с огромным удивлением смотрел на меня и на наволочку, потом сам залез и пошарил внутри.
– Пусто, – прохрипел он. – Дух, это как?..
– Фокус, – ответил я. – Пошли пить чай.
Я принес все добытое в наволочке и положил на тумбочку.
Ингуш, следивший за нами, почесал под подбородком и спросил:
– Ты знал, где будет твоя кровать, Дух?
– Нет, мне показал Боцман.
– Но ты из наволочки вытащил колбасу, чай… Как это?
– Фокус, и никакого мошенничества, – ответил я. Тот нахмурился.
– Дух, мне не нравятся мутные типы, а ты мутный…
– Нет, – я спокойно посмотрел на старшего по отряду. – Просто я могу кое-что, и от меня подлянки не жди.
– Странно, – повторил Ингуш, – никто из административного аппарата в казарму не заходил. Зеки тоже ничего не принимали…
– Говорю же, фокус, – ответил я. – Принимай подгон, это прописка и плата за кровать внизу.
Ингуш потрогал ништяки и снова удивленно произнес:
– Настоящие… Но как?.. – Вопрос повис в воздухе. Я посмотрел на него и спросил:
– У тебя есть свои тайны, Ингуш?
Тот неуверенно ответил:
– Ну, есть, а что?
– А то, что и у меня есть. А что они необычные, так это сам понимаешь…
– Не понимаю, – ответил Ингуш. – Если ты такой фокусник, почему сидишь?
– Потому что посадили, – ответил я. – Мои фокусы никому не были нужны.
Ингуш на некоторое время задумался. Потом кивнул Боцману на колбасу, тот понял и протянул мне нож.
– Угощай, – улыбнулся он, и я стал резать колбасу. Открыл сгущенку. Ингуш позвал пятерых бригадиров, вместе мы умяли подарки и разговорились.
– Ты не Дух, – заявил один из бригадиров, подполковник в прошлом, начальник райотдела милиции. – Ты фокусник, но твои фокусы будут известны администрации. Жди привода к Куму, а он вытрясет из тебя твои фокусы. Не расколешься – посидишь в изоляторе, найдут, за что посадить. Зря ты так демонстративно открылся.
Я кивнул, показывая, что услышал предостережение. Хотя мне было все равно. Я и в ШИЗО могу прожить, и в казарме. «Ко всему привыкает человек», – писал Тургенев. Вот и Герасим привык к городу. Что я, не привыкну к колонии? Привыкну. А от Кума отобьюсь…
Утро началось с привычной поверки, и отряд отправился на завтрак. Скудный, не сытный рацион – овсянка на воде, черный хлеб и обжигающий чай с крохотным кусочком сахара – стал символом однообразия лагерной жизни. После трапезы последовал развод на работы. Наш отряд был направлен в швейный цех, где заключенные кропотливо шили рукавицы. Меня, как человека, не умеющего обращаться со швейной машинкой, определили в уборщики. Не возражая и не прося поблажек, я взялся за работу с усердием, которое удивило даже самых суровых надзирателей и обитателей лагеря.
С невероятной скоростью и ловкостью я выносил корзины с мусором, подметал полы, убирал курилку, приносил ткань на раскрой и аккуратно передавал ее раскройщику. С особым вниманием я помогал ему в процессе раскроя, держал ткани, когда это требовалось, и относил выкройки по столам. Казалось, что я приношу в этот мир порядок и гармонию, несмотря на царящую вокруг суету и безысходность.
Ингуш, пристально наблюдавший за моей работой, внезапно поманил меня пальцем. Этот жест, полный загадочности и скрытого смысла, заставил мое сердце биться быстрее. Что он задумал? Какую игру затеял этот человек, который, казалось, знал обо мне больше, чем я сам? Но я не боялся. Я был готов к любому испытанию, ведь знал, что моя сила – в умении справляться с трудностями и находить в них смысл.
– Пошли, покурим, – позвал он. Я пошел, сел на скамейку, достал пачку «Нашей марки», подал Ингушу. Тот повертел в руках и спросил: – Опять фокусы? – Я кивнул. – И много у тебя такого добра?
– Мало, – признался я.
– Тогда экономь. Если есть деньги, можно поправить дела. С воли посылку пришлют, или можно деньги дать прапору, он принесет что надо.
– К сожалению, денег нет, – скривился я. – Отобрали всё.
