Мария Метлицкая "Несбывшаяся жизнь. Книга первая"

Заселяться в квартиру умершей супружницы ей было неловко, и деятельная молодая требовала ремонт, перестановку, смену штор и посуды. Ремонт муж отменил, а к остальным переменам был лоялен.

И Полечка занялась разрешенным обустройством: шила новые гардины, расставляла свою посуду и прочую мелочовку в виде любимых вазочек, салфеточек, фигурок собак и картинок.

– А хрустальные люстры и ковры менять не буду, переживу, – смеялась Полечка.

Она помолодела, похорошела и расцвела.

– Ваню мне бог послал, – повторяла она, – за все мои женские муки!

Отмечать и праздновать поехали на Фрунзенскую.

Ритка ничего не придумала – квартира была большой и просторной, горели огнем отмытые Полечкой массивные хрустальные люстры, сверкала отполированная румынская мебель.

И стол Полечка накрыла как полагается, от души, приложив немало усилий. Были и знаменитые Полечкины пироги, и холодец, и заливное, и салаты.

Кроме Лизы и Ритки на свадьбу пришли две пожилые соседские пары, по виду – отставники в большом чине и их верные боевые подруги. Полечка, легкая, веселая и молодая, выгодно отличалась от тучных, напыщенных и подозрительных соседских жен, которые смотрели на невесту с нескрываемой неприязнью.

– Ну и черт с ними! – шепнула Лизе Полечка на кухне. – Жить-то с Васильичем, а не с этими бабками!

Поздравить молодых пришел племянник Васильича, студент МГИМО и будущий дипломат Дима. Дымчик, как ласково называл его дядя. Было заметно, как бездетный полковник привязан к племяннику.

Ритка быстро напилась, и ее уложили в одной из комнат. А смущенная Полечка извинялась за дочь.

Лиза мыла посуду. «Молодые» ушли в свою спальню, Ритка храпела в выделенной комнате, а Дымчик уснул на диване в гостиной.

Лиза дождалась, пока откроется метро, и, проходя мимо Дымчика, остановилась.

Она смотрела на его красивое бледное лицо, на тонкие, безвольно упавшие руки, на густые волнистые волосы и крупные, упрямо сжатые губы, – и чувствовала, как громко стучит ее сердце.

Вернувшись домой, Лиза упала на кровать и закрыла глаза.

Как мило и нежно – Дымчик! Наверняка он добрый и нежный!

Или она все придумала? Что она знает о нем? Небедный красавчик, студент. Голубые моднючие джинсы, кожаные, явно импортные, ботинки, трикотажная рубашка-батник, красивые фирменные очки. Родители за границей, в Европе, а он живет поблизости, тут же, на Фрунзенской, рядом с любимым дядюшкой. За хозяйство отвечает приходящая домработница.

Другая жизнь. Совсем другая.

А Лиза? Кладовщица магазина «Свет». Сирота, живущая в коммуналке. Разные миры, где она и где он… И тут же запретила себе думать об этом.

Да и Ритка наверняка не упустит такого кадра – очухается и возьмет в оборот, и родственнички помогут.

Сосватают дочку и племянника, и будет большая семья.

И Лиза сюда явно не вписывается. Но было понятно одно – в Дымчика она влюбилась.

4

Полечка уговаривала Лизу поступать не на лечебный факультет, а на фармакологию, а это означало, что мечта стать врачом не исполнится.

Еще одну мечту в помойное ведро? Ну нет!

В своих знаниях Лиза была уверена, а значит, надо продолжить борьбу.

«Вся жизнь борьба», – как говорила Полечка.

Год пролетел быстро, и наступило лето, начались экзамены. На сей раз все прошло как по писаному, и Лиза поступила во Второй медицинский. На отделение «лечебное дело».

Но надо было искать новую работу – из магазина Лиза уволилась, полный рабочий день был невозможен.

Варианты были. Например, вымыть три подъезда в соседнем доме можно до занятий, часов в шесть утра. Или на почту, там утро-вечер, уборщица работает перед открытием и после закрытия. Та же история и с булочной, и с продуктовым: уборщицы требовались везде.

Сорок пять рублей чистыми, плюс стипендия (которую надо было еще заработать), ну и, конечно же, строгая экономия, к которой Лиза и так привыкла.

К концу сентября вернулась потухшая Ритка: роман с очередным кавалером окончился большим скандалом.

– Сволочь он, – Ритка твердила как заведенная. – Подонок и сволочь!

– Но ты же его любила, – осторожно вставляла Лиза, – и у вас были счастливые дни!

– Все перечеркнул! – заливалась слезами Ритка. – А ты в курсе, что я от него два аборта сделала?

Лиза в ужасе покачала головой.

– Да откуда? Ты же молчала…

С Фрунзенской приезжала Полечка, привозила бульон и котлеты, но Ритка швыряла еду и ругалась с матерью.

Лиза закрывала дверь в свою комнату и затыкала уши: слушать Риткины вопли и оскорбления было невыносимо.

Но Ритка есть Ритка, и месяца через полтора она успокоилась.

Повеселевшая, прежняя Ритка строила планы и, высунув язык, красила светлые рыжие ресницы.

В скором времени на Кировской появился Дымчик.

С замиранием сердца Лиза ждала. Сомнений не было: ушлая Ритка подцепит нового родственничка, и все! – прощай, Дымчик, прощай, Лизина любовь…

Но нет, никакого романа у Ритки с Дымчиком не случилось.

– Зачем мне этот задохлик? – удивилась Ритка. – Я что, не найду посолиднее? Ты же знаешь, я люблю мужчин крупных, широких в плечах… Ну и со всем прилагающимся!

Итак, романа не случилось, кажется, Дымчик был свободен, и воодушевленная, влюбленная Лиза успокоилась. У нее появился шанс.

Но пока все было по-прежнему, по-дружески. Дымчик любил общаться с девочками, и что тут такого? И накормят, и пожалеют, и восхитятся. Женщины добрее мужчин – они утешительницы. А Дымчик любил пострадать и поныть, обычное дело для интеллектуала.

Здесь, на Кировской, он был царь и бог, этакий лев, развалившийся в кресле. Здесь ему всегда были рады, обхаживали, не жужжали, ничего не требовали, не читали нотаций. Благодаря новой родственнице-хлопотунье Полечке не только у дядюшки, но и здесь, на Кировской, всегда была еда, а если нет (иногда такое случалось), Дымчик спускался на первый этаж, в знаменитую кулинарию, и покупал салат «Столичный», пирожки, чебуреки и пирожные.

К еде брали сухое вино, и начинался пир на весь мир.

За окном была поздняя и невероятно теплая осень, и даже ноябрь, затянувший с первым снегом, не огорчал.

Странная у них подобралась компашка. Дымчик, Лиза и Ритка – что у них было общего? Ничего, кроме молодости. А подружились…

Трепались обо всем – у всех хватало сомнений и проблем. Были так откровенны, что поначалу Лиза терялась. Благополучный Дымчик, сын дипломатов, племянник полковника очень важного отдела, имевший, казалось бы, все, о чем можно было мечтать, – к большому Лизиному удивлению, тоже имел кучу комплексов.

В школьном возрасте был интернат для детей дипломатов. Там вроде было неплохо, но разве дело в удобствах? Тонкая душевная организация Димы Кравцова спокойно жить не давала. Ему было плохо, и он постоянно сбегал. Его возвращали, наказывали, писали родителям, звонили важному дяде, стыдили на собраниях, но он снова сбегал.

Такой хлюпик, а нате вам, протестует! Родители рвали и метали, но что было делать? И упрашивали, и унижались, и мешками возили подарки… Закрыл вопрос дядя Иван Васильич, главный семейный авторитет.

«Пусть живет один», – постановил Васильич, и нанял суровую молчаливую домработницу. Страшную тетку, недремлющее око любимого дяди, Дымчик побаивался. По всем признакам – стукачка и бывшая вохровка, в общем, надсмотрщица. Но это было условием, да и бороться с дядей бесполезно: силы были неравны.

По завершении десятилетки Дымчика поступили в МГИМО, институт международных отношений. Дядя был рядом, в соседнем доме, так что родители Димы были спокойны. А вскоре появилась и тетя, новая дядина жена. И, судя по всему, тетка хорошая.

Дымчик, хоть и стал студентом самого престижного вуза и носил заграничные шмотки, по-прежнему был одинок и недолюблен. Однокурсницы, ловкие и наглые девицы, его игнорировали, считая занудой. В альма-матер популярностью Дима не пользовался.

А эти простые девчонки – примитивная, но веселая и остроумная Ритка (теперь почти родственница) и красивая, строгая умница Лиза, одинокая нищая сирота, – им восхищались. Слушали его, открыв рот, прыгали вокруг него и, скорее всего, были в него влюблены.

Он не был влюблен ни в одну из них и считал их подружками. В квартире на Кировской, где ему всегда были рады, он был свободен и счастлив, и чувствовал себя настоящим мужчиной.

Лиза скрывала свою влюбленность, признаться в этом казалось невозможным, немыслимым – они же друзья!

О ее первой любви не знал никто, даже единственная подружка Ритка.

* * *

Через полтора года после смерти мам-Нины Полечка наконец решилась рассказать Лизе все, что она знала.

– Кого посадили, Машу? Нет, Лизок, – Полечка покачала головой. – Там было не так.

Она помолчала.

– Нина много врала. Боялась, что ты узнаешь, как было на самом деле.

Еще спустя минуту Полечка добавила:

– Взяли тогда Машиного начальника. Любовника ее… Статья была тяжелая – госхищения. Маша убеждала нас, что его, Леонида, оговорили. Не знаю, правда это или неправда, но Маша настаивала. Он был женат, двое детей. Некрасиво, конечно… Но что поделать, это и вправду была большая любовь. Я еще Маше завидовала, мол, такая любовь не всем выпадает. Мне вот не выпала…

Полечка грустно улыбнулась и продолжила:

– А может, и хорошо, что не выпала! Такие страсти до добра не доводят. В общем, все от него отказались: жена, родня, друзья. Но только не Маша. Она поехала за ним, можно сказать – побежала, помчалась. Ее не понимали и осуждали: бежать черт-те куда? Оставив малолетнюю дочь, квартиру в центре, московскую жизнь?.. Она же красивая была, твоя мать. Очень красивая… Над ней смеялись, ее отговаривали, называли сумасшедшей…

Лиза молчала.

Полечка махнула рукой:

– А как Нина скандалила! Какие сцены устраивала! Какой тут стоял крик, какие слышались рыдания! А Маша ни в какую: говорила, что без Ленечки ей жизни нет. И смысла в жизни нет, представляешь? У нее дочь малолетняя, а она… Я тоже ее тогда осуждала. Убеждала, что там она пропадет. Ведь там жизнь не жизнь, а борьба одна. А Маша…

Полечка усмехнулась.

– А Маша была как в горячке. Ничего и никого не слышала, ничего и никого… Любовь там была безумная, нечеловеческая. Нинка чего только не делала, во все инстанции писала, требовала призвать к ответу товарища Топольницкую… А кому было дело до какой-то сумасшедшей бабы? Вернее, до двух сумасшедших. Нинка тоже тогда почти чокнулась, все понятно: Маша – единственная сестра, единственная родная душа. И такое творит… Но остановить ее не смогла. И тебя не отдала. Схитрила. Уговорила Машу поехать одной – устроиться, обжиться, а потом забрать тебя. И Маша ей поверила. Решила, что все правильно, Нина права – куда тащить малого ребенка?.. Ну и оставила тебя. Говорила, что, как только устроится…

На плите засвистел чайник. Полечка посидела молча, а потом встала, достала из буфета заварку.

– Я точно знаю: она хотела тебя забрать. Я в этом уверена. Спустя какое-то время, точно не помню, она кое-как устроилась, сняла комнату, пошла работать. Устроилась в пекарню. Труд тяжеленный – спина, руки, ноги, все отнималось, но другой работы не было.

Все оказалось правдой, ее не пугали – предупреждали. И климат паршивый, и условия жизни. Молока, и того не достать, – вздохнула Полечка, наливая чай. – В комнате печка, а ты ее поди натопи. Из окон дует, дороги не чищены, прилавки пустые, самого элементарного не достать, не говоря уже о фруктах и овощах. Не для людей условия, и уж тем более не для ребенка! Вот и представь, каково ей – москвичке! Красавице и моднице! Маникюр, шляпки, каблуки, духи, кофе, сыр рокфор, который Маша обожала… А тут – Север, поселение, печка, валенки, мороженый хлеб, ты только представь! А то, что жена за ним не поехала – лично я ее понимаю! Зачем он ей – гуляка, бабник и вор? Да еще столько позору пережить: суды, обвинения… А в зале суда – молодая красивая любовница. Столько страданий и унижений, столько боли и обиды, согласна? Как ее осуждать?

Полечка помолчала, а спустя минуту продолжила:

– Вот бабы, а? Я про Машу. На всю свою жизнь наплевала, на молодость, на красоту!

– И на ребенка, – вставила Лиза. – Ты, Полечка, про ребенка забыла.

– Нет, Лиз, это не так. Приехала она за тобой. Вернулась. А Нинка тебя не отдала. Шантажировала, угрожала, пугала, что материнства лишит. Ты и вправду слабая была, много болела, да и прикипела к тебе Нинка… Полюбила она тебя по-настоящему, по-матерински. Дрожала над тобой, тряслась по любому поводу. Не веришь? Просто она другая была, понимаешь? По сути, несчастная и одинокая баба. Представь: младшая сестра красавица, любимая дочь. А старшая… Страшная и нелюбимая, как будто приблудная. Она всю жизнь Маше завидовала, с самого детства. Завидовала и скрывала. Но я-то знаю, сколько Нинка пережила, как боялась, что Маша тебя отберет!

Лиза дула на чай, а в горле стоял ком.

– У Нинки были свои аргументы. – Полечка начала загибать пальцы прямо у Лизы перед носом, глядя в глаза. – Дочь Маша отдала добровольно, связалась с вором, а ведь замужем была за приличным человеком. Поехала за любовником, заметь – женатым любовником, отцом двоих детей…

Полечка отвела взгляд и прихлебнула из кружки.

– Там медвежий угол, сплошные зэки, сидельцы. У нее съемный угол. И пусть по делу проходила как свидетельница, кто там знает – в любовной связи состояли? Состояли. Значит, каким-то боком замешана! Жила же на его деньги? Одевалась как королева? Золото дарил, шубу каракулевую? Не верила Нинка Маше. Говорила, что променяла дочь на мужика. И ведь так все и выглядело, для чужих глаз – именно так!

Лиза сморгнула подступающие слезы.

– Именно так и выглядело! – продолжала Полечка. – Свою жизнь загубила, теперь твою загубить хочет. Да и как ребенка в такие условия? А здесь детский сад, школы, врачи нормальные. Фрукты-овощи, мясо и прочее… В общем, сломала она твою мать, уговорила. Не мытьем, так катаньем уговорила. Угрозами, уговорами, слезами, обе ревели…

Полечка и Лиза уже и сами с трудом держались, чтоб не зареветь.

«После. После», – говорила себе Лиза, и продолжала пить чай.

– Разумом Маша понимала, что сестра права. Какая мать пожелает своему ребенку такого детства? Вот и решили они, что пока ты здесь остаешься, в Москве. Только уговор у них был: чтобы Нинка позволяла общаться, – с нажимом сказала Полечка. – Но уговор Нинка не выполнила. Побоялась, что ты не вернешься к ней. Маша и мне писала, спрашивала про тебя, фотографии просила. Я посылала, – вздохнула Полечка. – Жалела ее. Что может быть страшнее потери ребенка?

– А почему она сюда не вернулась? – спросила Лиза. – Ну эта… мать? Срок-то закончился, а она не вернулась!