Екатерина Латушкина "У жизни свой план. Самоподдержка в периоды тревоги и перемен"

При всех условиях, которые мой новый мужчина какой-то невероятной силой духа создал для того, чтобы депрессия отступала, нам оставалось только ждать. А ждать не любит никто. По крайней мере, мне не встречались люди, которые любят терпеливо считать дни, особенно в современном мире, где многое происходит стремительно. И особенно когда человеку очень плохо.

И раз за разом мы по кругу проходили одни и те же состояния и разговоры.

– Мне очень плохо.

– Я понимаю.

– Мне кажется, никто не может понять, как плохо другому человеку.

– Я проходила через подобное, могу себе представить.

– Может, мне нужно неделю лежать и не вставать?

– Нет, это точно не поможет. Нужно двигаться, не забивать на рутину, хотя бы настолько, насколько можешь.

– Ну что-то же еще можно сделать?

– Ты и так делаешь все, что можешь. Остается только ждать.

Когда становится лучше, человек уже не представляет, как мог быть в таком разобранном состоянии, как мог считать, что все безнадежно.

Ребенок после развода: задачи и сложности

Сыну пять лет. Когда мы с бывшим мужем принимали решение разъехаться, то расценили как приоритет для ребенка необходимость остаться с мамой.

Материнство мне всегда давалось максимально непросто, особенно с моими амбициями и новой весьма разноплановой профессией, в которой ты и с клиентами работаешь, и в личной терапии пашешь, и блогер, и маркетолог, и писатель, и научный исследователь… К тому же дети отлично подсвечивают нам наши травмы, которые многие годы лежали в пыльных архивах памяти.

Здесь сразу уточню: следом за Франсин Шапиро, терапевтом в направлении когнитивно-поведенческой психотерапии, которая открыла избавление от последствий многих иррациональных убеждений с помощью движения глаз, под травмой я подразумеваю не только катастрофы и реальную угрозу жизни (согласно Международной классификации болезней), но и то, что ребенку казалось крайне болезненным, вне зависимости от того, как это оценивают другие люди. Такие события «замораживаются» в памяти и очень влияют на то, как человек проявляется в настоящем: часто не позволяют делать, чувствовать, говорить то, что хотелось бы. Вместо этого травмы подсовывают нам реакцию, которая запомнилась в момент детского испуга и при многократном повторении стала выученным паттерном поведения[2 - Шапиро Ф. Психотерапия эмоциональных травм с помощью движений глаз. М.: Вильямс, 2021.].

Как раз с этими паттернами и работает любая терапия. Популярная психология испортила представление о слове «травма», называя этим словом любое грустное воспоминание и не делая акцент на том, что с ним можно и нужно работать. Однако я считаю важным для каждого человека понимать, как устроена психика и как можно себе помочь. Тут на нашу сторону приходят многочисленные научные исследования, которые говорят о том, что травма – это сложный феномен и он поддается психотерапии[3 - Ван дер Колк Б. Тело помнит всё. М.: Эксмо, 2022; Найп Дж. EMDR. Полное руководство. Теория и лечение комплексного ПТСР и диссоциации. М.: АСТ, 2020.].

Когда у женщины появляется ребенок, мозг под влиянием такого большого события «размораживает» воспоминания из глубокого детства мамы, причем это может происходить не привычно – в виде картинок в памяти, а телесными состояниями, неожиданными реакциями, мыслями, настроениями.

Когда у меня родился сын, я уже прошла свою первую терапию в когнитивно-поведенческом направлении[4 - Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) – это научно обоснованный метод психотерапии, который помогает выявлять автоматические мысли, связанные с тревогой, виной, самокритикой и другими трудностями, и менять их на более реалистичные и поддерживающие. КПТ опирается на идею, что мысли, эмоции и поведение взаимосвязаны и, если научиться замечать и корректировать искажения в мышлении, а также менять поведенческие привычки, можно значительно улучшить эмоциональное состояние и качество жизни. Терапия включает работу не только с мышлением, но и с действиями: обучение новым реакциям, тренировку навыков, постепенное преодоление избегаемых ситуаций.] и получила арсенал навыков и инструментов, которые помогали справляться и с тревожностью, и с необходимостью принимать огромное количество решений, и с тем, что я лишилась той свободы, которая была со мной предыдущие двадцать девять лет. Но механизм актуализации детских травм не обошел меня стороной, и с этим пришлось разбираться в моменте.

Но как бы сложно мне ни давалось материнство, я не могла себе представить, что после развода стану «мамой выходного дня». Мы приняли решение, что я остаюсь с ребенком в нашей общей квартире.

Мы вместе сообщили сыну о разводе, когда все было окончательно решено. После первого разговора он отказался в это верить. Даже когда его папа уехал, сын не очень понимал, что это по-настоящему.

Перед нами стояли следующие задачи:

1. Сын не должен чувствовать себя виноватым в разводе.

Если не объяснять происходящее между мамой и папой, то детская психика защищается именно таким образом: родителей винить нельзя, они обеспечивают выживание, значит, это я плохой, это всё из-за меня.

2. Сыну необходимо понимать, что оба его родителя – хорошие люди, а решение не жить вместе не делает никого плохим человеком.

Не стоит рассказывать ребенку, какой ужасный его папа или мама. Мало того что ему невыносимо больно это слышать, так он еще и возьмет это в свою картину мира: я произошел от плохого человека, значит, я тоже плохой.

3. Сыну необходимо понимать, что мы оба его любим, даже если живем с папой раздельно.

4. Мы принимаем его право грустить, обижаться, переживать, злиться, расстраиваться.

Развод для ребенка – это всегда сложно. Если сын или дочь не показывает виду и не делится своими переживаниями на этот счет, поверьте, это не очень хороший сигнал. У ребенка есть право (и все основания) расстраиваться, чувствовать несправедливость, переживать злость и обиду. Так же, как и у вас. И для формирования эмоциональной устойчивости чувства ребенка должны быть приняты, не отвергнуты родителями.

Наши взгляды с бывшим мужем на этот вопрос совпадали, и мы проделали огромную работу, выдерживая непростые разговоры с сыном, когда он сетовал, как ему «не повезло, что мама и папа расстались», и пытался придумать варианты, чтобы мы остались вместе.

Мы говорили сыну, что вместе нам сложно, что мы грустим и у него два грустных родителя, а по отдельности будет два веселых. Объясняли, что папа будет рядом: он живет в соседнем доме, чтобы была возможность видеться и по расписанию, и спонтанно по необходимости.

Сын высказывал мне всё, что было у него на душе.

Я грущу оттого, что вы с папой расстались.

Я бы хотел, чтобы всё было как раньше.

А помнишь, как ты варила для всех овсянку с бананом и грушей и мы завтракали втроем?..

Каждый раз мне приходилось делать глубокий вдох и представлять, как я на шаг отступаю от той части себя, которую больно ранят эти слова, вызывая невыносимое чувство вины, – отступаю к здоровой, крепкой взрослой части своей личности, которая искренне сочувствует тому, как сложились обстоятельства, но понимает, что это решение было необходимо принять.

К тому моменту, когда мы с моим новым мужчиной проходили сложнейший период депрессии, у меня уже несколько месяцев работала няня. Я искала ее с одним важным требованием: любовь к детям и желание играть. И наша няня стала любовью с первого взгляда и для меня, и для сына. Солнечный, энергичный, ответственный человек, она учила сына фокусам, они всё делали через игру. Кроме того, она стала определенным эмоциональным буфером для сына, ведь все значимые для него взрослые в тот момент переживали расставание.

Мне приходилось справляться с чувством вины одновременно по всем фронтам: это я приняла решение о разводе, это я отдала сына в сад в два года, чтобы у меня была возможность работать и учиться, это я спихнула его на няню, а в те часы, когда мы с ним вместе, я настолько истощена происходящим и работой, что у меня нет сил быть той идеальной мамой, которую я рисовала себе в голове.

Раз за разом я раскладывала себе всё по полочкам: с одной стороны, объясняла себе, что мои решения были разумными в долгосрочной перспективе, с другой – старалась принять тот факт, что, к сожалению, обстоятельства сложились именно так, что мой ресурс как человека ограничен и не всё попадает в сферу моего влияния.

Ровно через то же самое мы проходим с клиентами, которые приходят ко мне с такими же запросами.

К сыну также приезжала детский психолог, чтобы он мог прожить невыраженные эмоции в игре: даже ребенок терапевта, который с первых лет жизни умеет называть свои эмоции, не всё может проговорить. Психоаналитик, возможно, сказал бы, что с помощью визитов психолога к сыну я пыталась уменьшить собственное чувство вины. Думаю, так оно и было, помимо желания помочь ребенку пережить сложное для него расставание родителей.

Порой я собирала какие-то крохи энергии на то, чтобы прямо с утра быть классной, активной мамой, но часто натыкалась еще и на сложности взросления, которое происходит вне зависимости от того, есть ли в семье кризис или нет.

Я не пойду чистить зубы.

Ты за меня не решаешь, я хочу играть, я не хочу ходить в садик.

Нельзя мороженое? Ты самая плохая мать на свете. Это самый плохой день.

Я не хочу никаких приключений.

Я злюсь на то, что пятилетний ребенок не поступает так, как мне нужно. На то, что он портит мне утро. И снова требуются вдох, выдох и шаг назад от злости, от раненой, обиженной детской части меня, которая кричит: «Ну почему не по-моему?! Почему он не слушается? Не делает так, как мне нужно?!» И еще один шаг – от чувства вины, вопящего: «Ты и так испортила жизнь ребенку этим разводом и своими новыми отношениями». Отступив, я нахожу внутри себя взрослого, который сначала молчит, а потом очень коротко отражает чувства сына и напоминает ему – мама рядом, мама поддержит:

Ты не хочешь это делать, я понимаю.

Ты устал.

Ты обижен.

Сейчас ты злишься.

Ты расстроен. Когда будешь готов, приходи, я тебя поддержу, обниму.

В ответ на эти слова я могла слышать отказ от всех предложенных вариантов и многоэтажные проклятия. На них я уже не отвечала: один раз предложить поддержку достаточно.

Всегда ли так получалось? Нет. Иногда меня сносило, и я начинала все эти:

Если ты сейчас не уберешься, то не будет никакого планшета!

Считаю до трех и отменяю гостей в субботу, если ты не начнешь одеваться!

Каждый такой эпизод усиливал мое чувство вины. И каждый эпизод мы с сыном проговаривали. Когда я была неправа, просила прощения, объясняла, как работает механизм спуска злости. Рассказывала ему, что мне не нравится ругаться, что мне очень хотелось бы договариваться другими способами. Повторяла, что люблю его, даже когда ругаюсь, и что он для меня никогда не плохой.

Крайне важно проговаривать все эти аспекты с ребенком, ведь именно с этим потом, уже во взрослом возрасте, приходится работать в терапии – с остаточными ощущениями чего-то непонятного из детства, когда сыну или дочери не объясняли происходящее, а единственным для маленького человека способом истолковать ситуацию было принять убеждение «я плохой».

Мой новый мужчина, даже будучи в депрессии, пытался общаться с сыном, но для него это было большим триггером переживаний из-за расставания с собственной дочерью, поэтому давалось нелегко. Сын же, с самого начала видя мое отношение к новому мужчине, был к нему максимально расположен, проявлял интерес, расстраивался, когда мы возвращались из детского сада, а мужчины не было дома.

Если сейчас вы в чем-то узнаёте свою ситуацию, знайте: вы не одиноки в этих сложностях. С детьми непросто и вне кризисов, и вне разводов, в нашей жизни всегда что-то происходит, взрослому приходится одновременно решать много задач. Уставать от этого – нормально, испытывать самые разные чувства – нормально. Это не делает нас плохими родителями, скорее, делает нас живыми. Важно заботиться о себе, отдыхать физически в первую очередь. Без этого будет постоянный дефицит сил справляться с эмоциями, своими и ребенка.

И я верю, что каждый родитель, если он не голоден и не вымотан, может отступить от эмоций, за которые потом накрывает виной, и сделать шаг к своей крепкой взрослой части, которая в состоянии выдержать чувства свои и ребенка и дать нужную поддержку.

Ты же психолог!

И вот мы с моим новым мужчиной здесь: приняли сложное решение быть вместе, чтобы сделать жизни друг друга ярче, наполнить их счастьем, но вместо этого попали в какую-то паутину, из которой непонятно как выбраться. Нет никаких правил. Есть он, я, мой ребенок. И депрессия, которая постепенно заражает и меня, не дает нам наслаждаться тем, к чему мы шли через большое количество сложностей.

Могу себе представить мысли читателей: «Да какой же она психолог, если не смогла сохранить свою семью и так или иначе вмешалась в чужую? А как же положенный по рекомендациям специалистов хотя бы 6–9-месячный перерыв в отношениях? А взвалить на свои плечи депрессию возлюбленного – это же какое-то спасательство!»

Как я попала в эту ловушку, я же психолог? А психологи должны быть идеально проработанными людьми, которые принимают только верные, исключительно социально одобряемые решения. Когда они попадают в сложные ситуации, то не испытывают шквала негативных чувств, не подвержены депрессии и принимают сложности без испуга.

С того самого момента, как я поняла, что хочу расстаться с мужем, и сообщила ему об этом, неделю за неделей я ходила на личную терапию с этим набором убеждений. Я могла не говорить об этом прямо, но знаю, что это сквозило. Сверху на эти убеждения навалилась история с новым мужчиной. И потом их совсем уж придавила депрессия.

В личных сессиях мы с психологом раз за разом повторяли, что всё происходящее – это жизнь, которую не построить по идеальному сценарию основ психологии. Что для решений, которые я принимаю, нужно много честности и смелости. И абсолютно нормально испытывать все те чувства, с которыми я сталкиваюсь, пока выстраиваю новую систему отношений с бывшим мужем и сыном, поддерживаю своего нового мужчину, продолжаю учиться, не обделяя при этом вниманием и вовлеченностью собственных клиентов.

В какой-то момент я решила услышать второе мнение и взяла дополнительные консультации у своего самого первого психолога. Эта очень рациональная женщина назвала происходившее со мной и принятые мною решения «зрелыми, жизненными, такими, которые необходимо пережить».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72637603&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Notes

1

Holmes T. H., Rahe R. H. The social readjustment rating scale // Journal of Psychosomatic Research. 1967. № 11. P. 213–218.

2

Шапиро Ф. Психотерапия эмоциональных травм с помощью движений глаз. М.: Вильямс, 2021.

3

Ван дер Колк Б. Тело помнит всё. М.: Эксмо, 2022; Найп Дж. EMDR. Полное руководство. Теория и лечение комплексного ПТСР и диссоциации. М.: АСТ, 2020.

4

Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) – это научно обоснованный метод психотерапии, который помогает выявлять автоматические мысли, связанные с тревогой, виной, самокритикой и другими трудностями, и менять их на более реалистичные и поддерживающие. КПТ опирается на идею, что мысли, эмоции и поведение взаимосвязаны и, если научиться замечать и корректировать искажения в мышлении, а также менять поведенческие привычки, можно значительно улучшить эмоциональное состояние и качество жизни. Терапия включает работу не только с мышлением, но и с действиями: обучение новым реакциям, тренировку навыков, постепенное преодоление избегаемых ситуаций.