Максим Полярник "Высота невозврата"

– Я не пойду в это место… – повторил он.

Он отказывается выполнять приказ, а мне нужно попасть к своим. Нужно было решаться, и я попросил рассказать мне, куда и как идти. Мне сказали, что та позиция недалеко, внизу, метрах в пятидесяти. На самом деле она была метрах в ста пятидесяти отсюда, на склоне, в совершенно неприметном месте. Но я этого тогда не знал.

Я начал по рации вызывать «Броню», чтобы он меня встретил через 10 минут. Командир ответил мне, что он на другой волне, и пообещал передать.

В груде броников было не просто найти свой. Товарищ помог и указал мне на один из них.

– Точно не он, мой был другого цвета, а этот черный!

Приглядевшись получше, я увидел шеврон с позывным «Полярник» и удивился, что не узнал свой бронежилет. Он был весь мокрый и в грязи, отчего выглядел по-другому.

Я помолился, отодвинул мешок, послушал, нет ли коптера, и полез наружу. Вытянуть с внешней стороны меня было некому, поэтому хватался руками за все, что было. Левая рука соскользнула, когда я уже вылез наполовину, и я практически упал лицом на чьи-то мозги, вытекшие из черепа. Этого парня, видимо, расстреляли в упор при попытке штурма блиндажа.

На войне нужно делать все максимально быстро. Каждая минута промедления может оказаться последней. Я вытащил броник, каску, автомат, надел все на себя и двинулся вперед.

Впервые я остался один. По большому счету, вокруг было еще немало людей. Одни прятались под землей, другие, возможно, наблюдали за мной и видели меня. Я никого не видел. Я шел в одиночестве, когда вокруг, на каждом шагу, тебя ждет смертельная опасность. Мне указали лишь направление, куда идти, и указали его неправильно, слишком примерно. Этого не хватило бы для того, чтобы я туда дошел, но Божьей помощи и Божьей воли хватает на все, что мы у Него просим.

Я шел и молился, молился отчаянно. Природа послала мне навстречу шквальный ветер. Ветер принес мокрый снег. Он хлестал мне по лицу, а я пробирался по лунному ландшафту от одной воронки до другой.

Когда мы заходили на Двойку, мы шли поверху склона. Теперь я спускался ровно вниз. Можно было идти и кричать «Броне», но я не знал точно, где находятся позиции противника, и поэтому это было слишком рискованно.

Когда я дошел почти до низа склона, впереди открылась следующая картина: болотистая местность с рогозником, колючая проволока и какая-то разбитая техника. Раньше здесь, наверное, была дорога. Я почувствовал, что это место не то, нужно подняться выше и в сторону.

Пройдя еще метров пятьдесят в полной темноте, стало понятно, что дело – дрянь. Идя в какую-то сторону, я начал кричать: «Броня»! и спустя время услышал спасительный ответ: «Полярник»! Это «Броня» ответил на мой зов.

Блиндаж был расположен очень удачно, даже подойдя вплотную, было сложно понять, где он и в какой стороне вход. Я обогнул его слева, парни открыли мне вход, и я с переполнявшим меня чувством радости упал в грязь на дне блиндажа.

Позже я узнал, что там, внизу, где была колючая проволока, сидел противник.

3. Блиндаж

День 1-й

Ночь под клеенкой

Я лежал на спине на дне ямы, в луже грязи, и тяжело дышал. В темноте ничего не было видно, я на ощупь нашел два столба и первым делом положил за правый столб свою гранату и поставил автомат.

– «Броня», спасибо, что откликнулся! Тебе сказали по рации, что я иду?

– Не, не говорили ничего.

«Прекрасно…» – подумал я про себя.

Наш блиндаж был совсем не как «Михалыч» и даже не как «Статор». Внутри не было никакой отделки – только сырая земля. Бревенчатая крыша стояла на четырех столбах – двух высоких и двух маленьких. Нужно сказать, что сделано было добротно – столбы были толстые и, судя по всему, выдержали немало обстрелов, хотя и покосились.

Места внутри было очень мало. Если встать на коленки, то выпрямить спину уже невозможно. И в полный рост можно было лечь, только поджав ноги. В таком замкнутом пространстве, в полной темноте, мы остались втроем.

Зажигать фонарик, курить было нельзя: наше убежище дырявое с трех сторон – от разрывов снарядов осыпалась земля на стенках и зияли дыры. Любой огонек был бы виден издалека. С противоположной от входа стороны была небольшая амбразура – бойница для стрельбы. Хотя для стрельбы она не очень подходила, потому что все строение покосилось и в нее не вмещался полноценно стрелок с автоматом.

Первое, что я спросил, – это в какой стороне противник. Точно этого никто не знал. Предположили, что он находится дальше по склону. Это было верно лишь отчасти.

Командир группы по рации запросил озвучить задачи. «Держать позиции» – таков был ответ. Мы рассуждали, что будет дальше. Останемся ли мы здесь или пойдем на штурм? Сегодня или завтра? Ответа на эти вопросы мы не знали.

– Группа с пулеметчиком осталась на Двойке, значит, наверное, они пойдут штурмовать.

– Скорее всего, но все быстро меняется, – рассуждали мы.

В это время зашипела рация, общий канал связи. Комбат вызывал нашего бойца, «Тролля», который в этот момент сидел со своей группой на «Статоре».

– «Тролль», тут недалеко в лесополосе наш «трехсотый» лежит. Заберешь его?

– Так точно, заберу.

– Только возьми гранат побольше.

– Зачем гранаты?

– Пригодятся.

– У нас на четверых пять гранат.

– Мало, тебе сейчас еще принесут. Бери много.

Из этого разговора следовало, что нас пока отправили на закрепление, а группа «Тролля» идет на штурм. Это значит, что у нас есть время отдышаться и подготовиться.

Вскоре по рации передали: «Пятнадцать минут тишины в эфире. Идет работа».

В этот момент «Тролль» со своей группой подкрадывался к позиции врага.

– «Тролль» – «Грозному», как обстановка?

Ответа не последовало.

– «Тролль», как обстановка?

Запыхавшийся «Тролль» ответил вполголоса:

– Подходим к позициям.

Дальше пошла работа. Наша группа закидала гранатами блиндаж противника и заняла его. При штурме П-образного окопа между блиндажами погиб наш товарищ, перед отправкой на штурм он стоял со мной рядом на построении. Когда стреляешь из-за поворота, нужно, чтобы идущий за тобой боец одергивал тебя за броник назад. В суете они сделали ошибку, и сзади его никто не подстраховал. В итоге засевший за углом вэсэушник попал ему точно в голову. Вэсэушника тоже обнулили, но ценой еще одной жизни. Подойдя ко второму блиндажу, они поняли, что израсходовали все гранаты, и командир дал приказ отходить.

Все это мы слышали по рации. Тем временем я осмотрел свой «калаш». На нем висели куски грязи, все мелкие элементы были забиты землей. Я снял перчатки, на ощупь разобрал его, протер руками как только смог. Отсоединил магазин и передернул затвор. «Вроде все работает, не должен меня подвести советский автомат», – пронеслась мысль в голове.

– Сколько у нас воды?

– Половина полторашки и у меня фляга, – ответил Алладин.

– Надо растягивать. Кто знает, когда в следующий раз попьем. А вы, кстати, на чем сидите?

– На поджопниках. Ты чего, не взял?

Я понял, что, когда торопился на построение перед выходом на задачу, забыл нацепить на пояс сидушку. Это досадная ошибка, потому что сидеть на мокрой земле не вариант. Пришлось снять каску и сесть на нее. Не очень удобно, зато сухо.

– Мужики, надо дежурить по очереди. Ложитесь спать, я могу первым постоять. По времени без ограничений, кто сколько сможет, – предложил я.

– Давай. Рацию я не выключаю, нас должны вызывать каждые несколько часов. Если я не услышу – толкни меня, хорошо? – попросил командир.

На ощупь мы нашли какую-то клеенку. Я остался на «фишке», а ребята легли рядом друг с другом на земле и накрылись ею, она хоть как-то помогала сохранить тепло. Температура была около нуля, а мы были насквозь мокрые и грязные. Ледяной ветер проникал через все дырки в крыше и боках, образовывая сильный сквозняк.

Время от времени я протискивался между бревнами и смотрел через амбразуру. Угол обзора был маленький, впереди в темноте почти ничего не было видно, только ров земле неподалеку. Это был единственный участок блиндажа, на котором можно было выпрямить спину, встав на колени.

Мы все еще точно не знали, где враги, они могли пойти на нас в любой момент и с любой стороны. Кроме того, высовываться в амбразуру опасно – я ничего не вижу, а снайпер с тепловизором легко увидит меня и снимет. Поэтому в дальнейшем эту практику мы использовали очень редко.

Эта первая ночь оказалась для нас достаточно спокойной. Противник вел постоянный обстрел, но снаряды взрывались далеко от нас – в нескольких сотнях метров, в той стороне, откуда мы пришли. Едва погода улучшилась, над нами начали летать вражеские дроны.

Я стоял на «фишке» час или два. Рядом под клеенкой лежали мои товарищи. Время от времени, крича матом, пытались поймать мышей, которые заползали под одежду и кусали кожу. Несмотря ни на что, на усталость, холод и промокшие бушлаты, они спали на сырой земле. Командир время от времени отчитывался по рации, что все нормально, мы живы.

Я смотрел на моих бойцов и думал, что хочется, чтобы мы все остались живы. В голове звучала молитва: «Господи, пусть мы вернемся живыми и целыми!» И Господь слышал мои молитвы. Он был всегда рядом. Он оберегал нас и творил чудеса.

Война очень сильно сближает. Каждый из нас понимал, что наши жизни зависят друг от друга. И каждый готов был прикрыть спину товарища, подать руку в сложный момент.

Мы с «Броней» сдружились еще в учебке. Там он был командиром взвода. Здоровый русский мужик средних лет с громовым голосом. Человек бывалый, видевший войну. Это был его второй контракт. Меня всегда поражало его спокойствие. Возможно, местами оно граничило с пофигизмом, но это действительно уникальное качество на войне. Он никогда ничего не боялся, «Броня» был скалой, с ним ничего не страшно, ему хотелось верить, к нему хотелось прислушиваться. Это настоящий воин, бесстрашный и невозмутимый. Я был в нем уверен на 100 %, что он никогда не подведет и не бросит. И также на 100 % он был уверен во мне.

Второй боец, «Алладин», был человек с сомнительной репутацией. В учебке он не раз конфликтовал с ребятами, вел себя странно, уходил не в ту сторону, постоянно что-то терял. Его руки всегда были в царапинах, перевязанные, в крови. Раны гнили, и он ничего с ними не делал. «Алладин» был инвалидом – не было нескольких пальцев на правой руке (он стрелял левой). Перед подписанием контракта ему кто-то сказал, что в военном билете у него стоит отметка о негодности, поэтому его не возьмут. Поэтому он сжег военник, потом сказал, что потерял его. Я не знаю, зачем он хотел пойти на войну, но он сюда попал.

Нужно сказать, что, несмотря на возраст и здоровье, он был человеком очень терпеливым и выносливым. В учебке нас тренировали вагнера. Это были жесткие тренировки с утра до вечера, с большими физическими и моральными нагрузками, со стрельбой над головой боевыми патронами. Всем было тяжело, но «Алладин» хорошо держался и никогда не жаловался. Я несколько раз был свидетелем, как он хромал и тихонько стонал от боли в моменты, когда думал, что его никто не видит. А замечая меня, выпрямлялся и шел ровно.

Из-за того что он имел репутацию человека со странностями, его никто не хотел брать в штурмовую группу, и так получилось, что он попал в нашу. «Броня» очень не хотел его брать и сказал командиру: «Хорошо, я его беру, но сразу скажу, что за «Полярника» я ручаюсь, за «Алладина» – нет».

Несмотря ни на что, я все равно старался всегда относится к нему хорошо. Общался вежливо, здоровался и интересовался его здоровьем. Это было проявление милосердия. Мы не знаем, как жил этот человек раньше, какие тяготы пришлось пережить, какие истинные стремления души он испытывает. Человека нужно прощать.

Итак, такой командой мы оказались на самом переднем рубеже наших позиций.

Устав дежурить, я разбудил «Алладина», потом он «Броню», и так мы сменялись до утра. Я лег под клеенку и, трясясь от холода, постарался уснуть. Ближе к утру «Броня» сказал: «Здесь все равно ничего не видно, теперь мы на «фишке» только слушаем, лучше ложиться всем вместе, так будет теплее».

Спустя несколько дней мне «Броня» рассказал историю, как, проснувшись ночью, видел, как Алладин на дежурстве один пил воду из своей фляжки.

День 2-й

Накат

Проснувшись утром, первым делом мы посмотрели, сколько у нас воды. Оказалось, что вода осталась только в полторашке, «Алладин» сообщил, что его фляжка опрокинулась и опустошилась.

Солнце только начинало вставать. Светлое зарево едва проникало через дырки в блиндаже, но этого хватило, чтобы немного осмотреться. Из амбразуры открывался вид на долину, мы находились на высоте. Там, внизу, располагался разбитый поселок. Метрах в семи перед блиндажом бугром возвышалась дорога, которая сильно ограничивала наш обзор. Если бы противник подходил к нам за этой дорогой – мы бы его не увидели. В то же время бугор играл очень важную роль, которую мы скоро оценим, – он защищал нас от прямых выстрелов АГС и РПГ.

Судя по всему, здесь раньше рос лиственный лес, такой же, через который мы заходили вначале. Но сейчас от него ничего не осталось. Вокруг нас простиралась выжженная земля, и лишь отдельные пеньки и разбросанные везде стволы деревьев могли об этом напомнить.

Выглянув за спальный мешок, исполнявший роль двери, мы увидели похожую обстановку. Вход находился в яме, слева и справа, впереди возвышались небольшие бугры. Это опять же очень затрудняло обзор, но спасало от осколков. Получается, чтобы нас поразить осколками через входную дверь – нужно попасть снарядом точно в яму, что было достаточно сложно.

В нескольких метрах от входа на земле лежал «двухсотый». Ткани еще не сгнили, он, видимо, лежал тут не так давно. Рисунок камуфляжа было сложно разобрать и определить принадлежность. В такой грязи, в которой мы воюем, камуфляж любого цвета становится черно-зеленым.

Был ли этот боец русским, украинцем, поляком, татарином – мы уже не узнаем. На этой войне пролито много крови. Какими бы мы ни были разными при жизни – смерть уравнивает все.

Война делает людей более бесчувственными. Смотря на этот труп, я не испытывал ничего. Просто воспринимал это как факт, как реальность.

Слева от «двухсотого», на бугре, стояло единственное уцелевшее дерево. Вернее, от него остался только ствол с одной голой веткой. Примерно на высоте 2,5 метра на ветке висел кусок черной тряпки. Этот кусок материи сюда могло закинуть только взрывом.

Внутри блиндажа длинные столбы были закопаны глубоко, маленькие, около метра, просто стояли на «полу» блиндажа. От обстрела они покосились, но «крыша» прочно лежала на земле.

– Мужики, блиндаж-то хохляцкий! – сказал «Броня», указывая на трезубец, вырезанный на столбе. Под изображением были вырезаны еще несколько украинских позывных с характерными буквами «i».

Под амбразурой, в земле, была вырыта прямоугольная ниша, сверху которой лежала плита ДСП, выполняющая роль крыши полки. Здесь лежали пулеметные и автоматные патроны в пачках и врассыпную в обрезанных бутылках, пустые и заряженные магазины, натовские гранаты (судя по всему, MK-II, M-61, M-33). Трофейные гранаты – хорошие игрушки, но опасные. Если не знаешь, откуда граната, то лучше ей не пользоваться – есть такая фишка у минеров: надрезается запал, и взрыв происходит мгновенно, без задержки. Отжимаешь рычаг и прощаешься с жизнью.

В итоге запасной БК (боекомплект), получается, с собой можно было не брать – здесь хватило бы «добра», чтобы держать позицию.

Увидев этот схрон, я обрадовался: «Может, здесь и консерва какая-то завалялась?» Но нет, ничего поесть там не было. Если воды у нас немного оставалось, то с едой оказалось совсем туго.

– Интересно, сколько мы тут будем и какие поставят задачи?

– Ребята говорили, через неделю-две обычно ротация.

– Ну нормально, продержимся. Нам бы еды и воды, тогда продержимся. Блиндаж обустроим.

– Частая ротация тоже плохо. Попробуй еще досюда дойти и потом выйти. Лучше здесь побыть сразу две недели, чем два раза по неделе.

– Это точно.

– На штурм мы, походу, пока не идем. Вчера «Тролля» отправили, и на Двойке пулеметчик сидит.

– На Двойке хорошо.

– Что там?

– Сухо, тепло, места много. Бункер бетонный. Только воды у них тоже нет. Там «трехсотые» были, пили мочу. Как наши парни вчера пришли – выпили их полторашку воды.

– Тут тоже до нас три «трехсотых» сидели.