– У тебя лучшая дикция, – ласково сказала математичка.
Я прокляла свою популярность. Сначала собиралась отказаться, потом вспомнила слова мамы и попыталась взять себя руки. Встала, откашлялась и открыла рот. Ответ первого примера был девять и три четвертые.
Я так и хотела – громко и уверенно назвать это число, но внезапно испугалась. А вдруг сначала нужно прочитать условие?
Учительница смотрела на меня и улыбалась. И тут я зачем-то глянула на класс. Все смотрели на меня. И ждали.
Я поняла, что стою, как дура, с открытым ртом. Быстро его захлопнула. Попыталась успокоиться, внимательно посмотрела на свой листок. Девять и три четвертые.
Опять открыла рот, но меня снова сбила ужасная мысль: «А вдруг это неправильный ответ?» И сейчас я его назову, а все эти люди засмеются мне в лицо. У меня началась паника, затряслись руки.
Учительница положила руку мне на плечо, взяла тест и начала говорить сама:
– В первом задании девять и три четвертые, во втором – шесть, в третьем – икс больше ноля, в четвертом…
Я тихо села на стул. Ноги не держали.
Но это были еще не все неприятности.
Уже когда я ехала домой в этом чертовом автобусе, у Pioner вышло новое видео. На нем я в виде рыбы смешно открывала и закрывала рот. Изо рта с тихим бульканьем вырывались розовые пузырьки.
И, судя по количеству просмотров, видео обещало стать самым популярным на этой неделе. А может быть, и в этом месяце.
Витя
10 апреля 1980 года
Я попытался найти Женьку, объяснить, что я не виноват. А еще предупредить, что его выгонять собираются. Но Женьки нигде не было – ни дома, ни во дворе. Правда, подвальная дверь у моего подъезда оказалась открытой. Я обрадовался – это было наше тайное место! Может, он меня там ждет? Я спустился вниз. Наше любимое кресло (непонятно какого цвета, возможно, когда-то оно было белым) пустовало. А подвал, оказывается, открыла соседка, которой нужно было набрать картошки. Так что и Женьку не нашел, и тяжелое ведро пришлось нести соседке на третий этаж.
Зато дома меня ждал приятный сюрприз – папа был не на работе. Мама по этому поводу готовила что-то вкусненькое, а папа прохаживался по квартире в отличном настроении. Под это настроение его можно было уговорить и в зоопарк сходить, и купить модель крейсера в «Сделай Сам». Но вместо того, чтобы обрадоваться, я спросил:
– Чего это вы тут?
– Отгул! – гордо заявил папа.
Как будто не отгул получил, а орден.
– В прошлые выходные работал как проклятый, вот меня начальство и отправило сегодня домой!
Я слушал, тупо кивая. Как начал в школе кивать, так остановиться не могу.
Мама, веселая и раскрасневшаяся, вышла из кухни, увидела меня, сразу сникла:
– Что-то случилось?
Я помотал головой. От этого опять замутило. Все-таки кивать проще. Теперь и папа забеспокоился:
– Чего такой бледный?
– Так… – сказал я через силу. – Живот болит.
В результате я получил то, о чем и мечтать не мог: полноценное боление в рабочий день. Мама сварила мне куриного бульончику, папа развлекал разговорами и поминутно трогал лоб.
Я немного покапризничал, немного подремал, похлебал любимого бульона с рисом, опять поспал. Проснулся и понял, что хочу почитать чего-нибудь.
Папа как раз зашел проведать и обрадовался, увидев меня с «Машиной времени» в руках:
– О! Значит, жить будешь!
Я и сам понимал, что хорошенького понемножку. Завтра буду как огурчик…
…А в понедельник – собрание.
Наверное, лицо у меня как-то очень перекривилось, потому что папа опять встревожился:
– Что? Опять живот?! Надо скорую…
– Не надо! Это не из-за живота…
И я рассказал папе все как есть.
Рассказывал и надеялся, что сейчас папа рассмеется и скажет: «Нашел из-за чего дергаться! Ерунда на постном масле». Но папа, наоборот, слушал меня очень серьезно.
– Кислое дело, – сказал он, когда я закончил, – пещера Лехтвейса…
Это он что-то цитировал из книг, которые мне пока читать рано.
– Ладно. Болей пока, я Архипову позвоню.
И папа отправился звонить Женькиному папе, с которым они давно дружат.
Синичка
10 апреля 2025 года
Я добралась до дома еле живая, пыталась включить комп, но антивирус устроил истерику, а выдержать еще и его крики я была не в силах. Я сделала себе какао, но от усталости и нервного потрясения легла и, не дождавшись, пока включится комп, заснула.
Разбудили меня приглушенные крики родителей.
Я очень удивилась, что мама приехала. И обрадовалась.
Я резко села и тут же с облегчением обнаружила, что у меня болит голова. И знобит.
Щурясь, я вышла в коридор, родители синхронно повернулись на скрип двери.
– Я заболела! – радостно сообщила им я. – И в школу в понедельник не пойду!
Мама и так была не сильно радостной, а тут стала просто фурией.
– Ну что, покаталась на автобусе? А я тебе говорила! – возмущенно сказала она отцу. – Не мог ее забрать?
– А ты? – спокойно спросил отец.
– Я работаю, между прочим! – взвилась мама.
– Я тоже, – пожал плечами папа.
Мама скривилась. Сколько я себя помнила, все упоминания о папиной работе мама встречала именно этой гримасой. Она и в Польшу уезжала потому, что «я не могу жить с человеком с патологическим отсутствием амбиций».
– А если ты хотела вызвать такси, то в следующий раз просто возьми и вызови, – сказал отец маме. – Утром тоже, кстати, можешь приехать, отвезти дочь в школу.
– Я не пойду в школу! – повторила я. – И в понедельник, и вообще!
– Не-не-не, это не дело! – сказала мама. – Сейчас я тебя быстро поставлю на ноги. Ты должна посещать занятия, ты должна проявить себя.
Я прислонилась лбом к прохладному косяку.
– Так, – сказала мама отцу, – давай быстро в аптеку, купишь иммуномодулятор, противовирусное и ударную дозу витаминов. К утру будет как огурец.
Папа закатил глаза, но в аптеку пошел. А мама уложила меня в кровать, принесла чаю и, усевшись рядом, принялась скроллить телефон.
– Мам, – тихо спросила я, – а если я не справлюсь? Если у меня папины гены и я не могу быть лучше всех?
Мама аж подпрыгнула.
– Ну что ты! – возмутилась она. – Гены – это не приговор! Мы с тобой обязательно все исправим! А как только я разберусь с работой, куплю дом, сразу заберу тебя к себе жить!
– Ты два года назад тоже так говорила! – всхлипнула я.
– Два года назад я собиралась покупать квартиру в Белостоке. А сейчас поняла, что не нужно размениваться по мелочам, нам с тобой нужен дом. Чтоб у тебя один этаж, а у меня – второй.
Мама обняла меня и нахмурилась:
– Ну где там твой отец с лекарствами? Температура поднимается!
Мама вышла из комнаты, а ее возвращения я уже не дождалась. Провалилась в противный липкий сон, где обрывочно слышала только, что папа сказал «никакой школы» и голос Сергея Константиновича – нашего семейного врача.
«Хоть бы ничего этого не было!» – кажется, я сказала это вслух.
Витя
10 апреля 1980 года
Я не мог понять, сплю или нет.
Вот я встаю, повязываю галстук, иду в школу. И уже в классе понимаю, что забыл надеть штаны. И вот-вот это заметят все. Я дернулся, чтобы спрятаться за штору, – и понял, что лежу в кровати. Но потолок надо мной почему-то кружится. И на нем одна за другой вспыхивают звезды.
Потом, кажется, заходила мама, щупала лоб, но я не мог даже пошевелиться.
В следующий раз из липкого забытья меня выдернул голос дяди Пети, Женькиного отца.
– Может, они его попугать хотят? – Женин папа говорил тихо, но как-то неестественно жизнерадостно. – Попугают и отстанут.
Я поднялся и на подгибающихся ногах подкрался к двери.
– Нет. Не отстанут, – голос у папы был очень усталый, как после обкомовской конференции. – Завуч там… старой закалки. И старшая пионервожатая явно под ее влиянием.
– Значит, акция устрашения? – теперь Архипов-старший старался изображать веселье.
– Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минск собирались перевести, замом в республиканскую газету. А теперь…
Они помолчали. Я почувствовал, что ноги у меня совсем подкашиваются. Не от страха, а от слабости. Я присел у двери на корточки.
– Неужели ты думаешь, – продолжил мой папа, – что тебя утвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…
– Да… за такое меня и из партии могут попереть, – теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь как у моего папы.
– Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…
Архипов перебил:
– Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женьку жалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?
– Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть – публично покаяться и признать ошибки.
– Нет!
Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким… хлестким, что ли. Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот он точно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».
Он продолжил немного спокойнее:
– Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться и признавать ошибок, влепил ему на общем собрании!
– Комаров был сволочь и бюрократ, – возразил мой папа. – Его из партийных органов давно надо было гнать. И вообще, время было другое.
– Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но и в волюнтаризме обвинить.
