Воин-Врач IV
Олег Дмитриев
Бывший хирург-травматолог в далёком прошлом, в теле одного из самых загадочных героев Древней Руси – Всеслава Чародея, князя Полоцкого.
Уже удалось сделать некоторые инструменты, с лекарствами помогают знахари и монахи, есть даже анестезиолог, родной человек!
Но проблем у Воина снова больше, чем у Врача.
Как они будут их решать? Или найдут новые?
Узнаем вместе в цикле "Воин-Врач"!
Внимание:
Все, абсолютно все события, персонажи, имена людей и животных, географические, экономико-политические и прочие факты и догадки являются исключительно вымыслом автора и ничего общего с реальной историей не имеют.
Автору искренне жаль.
Олег Дмитриев
Воин-Врач IV
Глава 1. На площади
Всех нас, вернувшихся в большой зал, встретили довольно подозрительными взорами. Радомир кинулся к воспитаннику-князю, поддержав под руку, и повёл к почётному месту возле великокняжеского престола. Теперь единственному. Пока мы отсутствовали, рассадка гостей изменилась. И в зале не осталось ни единого переяславца. Куда они подевались и вернутся ли – наверняка знали Рысь, который ввалился в зал, на ходу натягивая привычное индифферентное лицо прямо поверх маски жестокого убийцы, и Ставр, который фланировал по периметру, вокруг столов и лавок, на Гарасиме. Но уточнять не было никакого желания.
Дара и Леся, сидевшие рядом, сперва заглядывали в глаза тревожно, но вопросов не задавали. Потом, когда после пары-тройки тостов хвалебной направленности со скул Всеслава почти сошли желваки, чуть успокоились. Рома и Глеб тоже ни о чём не спрашивали, хоть и поглядывали вопросительно.
– Ты, кажется, нашёл врага, что подобрался змеёй слишком близко к твоему стойбищу? – перевёл Шарукан слова отца, легендарного и, как выяснилось, прозорливого Ясинь-хана.
– К несчастью, да. И не скажу, чтобы это принесло мне облегчения, Хару, – отозвался Чародей.
– Предательство близкого – большая боль и беда, говорит отец, друже. Но каждая боль, что не убила коня, помогает ему скакать дальше и дольше, – прислушиваясь к хриплому рыку старика, проговорил Степной Волк.
– Иногда бывает, что конь не хочет больше скакать, друже. Но должен. Это – плата за то, чтобы на пастбищах этого коня его табун, кони, кобылы и жеребята, паслись и жили так, как хочет вожак.
– Табуном управляет старшая кобыла, – послушав Ясиня, ответил Шарукан. – Опыт и мудрость помогают ей. Конь, самый сильный и бесстрашный, только оберегает его от врага. Твоему табуну несказанно повезло, Слав. Бесстрашие, опыт, сила и мудрость достались одному. Это видят, чувствуют и признаю?т все окрестные стойбища.
– Может, и так. Благодарю за добрые слова, уважаемый Ясинь-хан, – Всеслав приложил ладонь к сердцу и склонил голову перед старым степняком. – Мой отец оставил этот мир, но прежде научил меня с почтением и вниманием слушать советы старших. Возможно, именно поэтому некоторые мои поступки кажутся более… разумными, чем они есть на самом деле.
– Тебя с не меньшим почтением слушают умудрённые опытом старцы, великие камы твоего племени. Тот, кто говорит внутри тебя, сильнее и опытнее каждого из них, – сощурив и без того узкие голубые глаза, тише обычного перевёл Шарукан.
– У нас, друже, общая цель, одна. Мы хотим, чтобы наши люди жили долго, счастливо, в достатке и здравии. Если для этого нужно принять помощь от врага, колдуна, тёмного духа или шамана – я приму её. Если ценой своей жизни и души смогу купить жизнь и счастье своего племени – сделаю это без сомнений и раздумий, – спокойно сказал Чародей. Глядя в старые глаза старого хана.
– Именно поэтому ты – великий вождь своего народа. Потому, что думаешь не о славе, богатстве или личных почестях. Это – свойство героев и мудрецов из старых сказаний и песен, что теперь проявляется в людях не каждое поколение. И мой отец, и я благодарим Вечно Синее Небо за знакомство и дружбу с тобой, Всеслав!
И ответным жестом, сложив ладони перед грудью, оба великих хана Великой Степи склонили головы перед вождём русов.
Переяславскую делегацию изолировали вне княжьего подворья, и с каждым приехавшим за половину ночи побеседовали несколько Гнатовых. Тех, в чьих ответах была путаница, суета или малейшие сомнения, из домов не выпускали. Поэтому тот спектакль-концерт, что придумали и срежиссировали патриарх и великий волхв при деятельной поддержке плотника-золотые руки, Кондрата, они не увидели. В отличие от всего остального города и гостей из Степи и Чернигова.
– Знай, вольный люд Киевский, правду! – провозгласил отец Иван, стоя на крыльце белоснежной Софии.
Рядом с ним стояли великий князь с сыновьями и княгиней. Замерла за Дарёной и Леська-сирота, ныне наречённая дочь Всеславова. Стоял слева от патриарха, на ступень ниже, великий волхв Буривой, хмуро глядя на притихшую толпу. На том же уровне стояли высокие гости из Великой Степи и князь Черниговский Святослав, не поднимавший глаз. Ниже стояли воеводы, ратники из первых, бояре и торговые люди, местные и приезжие. На них смотрела, разинув рты, многолюдная толпа, которой после обедни обещали поведать вести, о каких давно шептались на каждом углу. Только рассказать истину, а не бабьи сплетни с торга и причалов.
– Совсем недавно каждый из нас радовался тому, что земля наша, русская, стала ещё богаче и обильнее. Силой и славой великого князя Всеслава Брячиславича приросла она краями на севере и западе, и поднят был щит со знаком княжьим на вратах Люблин-града. Отошёл град сей с окру?гой под руку Всеславову.
Народ, повинуясь властному движению руки патриарха, поворачивал головы к той огромной «стенгазете» на белёном щите. И начинали ахать и вскрикивать. Пока только самые впечатлительные и нетерпеливые.
Над границами Руси поднималось Солнце. Круг с лучами, размером с приличное тележное колесо, катился по? небу с востока на запад. И сияло светило, украшенное тонкими золотыми пластинами с чеканкой, вполне вровень с оригиналом, висевшим выше и чуть правее. Натёртая до ослепительного блеска корона лучей начала вращаться посолонь, стоило золотому кругу замереть посередине карты, над градом Киевом. И ахи-вздохи стали доноситься чаще. Такого дива здесь ещё никто не видывал. Раздался хорошо различимый механический щелчок – и над значком Люблина выскочил маленький щит с узнаваемым символом Всеслава Полоцкого. Такие же были видны над каждым городом от Русского моря до самого Ильмень-озера.
– Ныне, люд киевский, идёт Припятью важное посольство от великого князя ляхов, Болеслава Второго из рода Пястова. Ведёт его новый воевода, рекомый Стахом, что сменил подлого Сецеха, который обманом повёл войско на нашу землю, да сгинул, как собака, вместе с предателем и изменником Изяславом!
По толпе пошёл ропот негодования. Экий подлец оказался покойник-воевода! Прельстился на посулы Ярославича, наверняка и золота взял с лихвой, негодяй такой! Старая как мир схема с хорошим батюшкой-царём и окружавшими его алчными мерзавцами, боярами и воеводами, отлично работала и сейчас, за полтысячи лет до появления на русских землях первого царя.
На «карте-экране» из ниоткуда для всех жителей и из незаметного издалека сквозного пропила-прорези для пятерых посвящённых выехали со стороны Люблина и покатили по льду Припяти трое нарядных саночек под стягом, на котором распахнул крылья белый орёл, символ Пястов. Да, он одинаково был похож и на ворону, и даже на собаку с крыльями, не всех в этом времени Боги наделяли талантами рисовальщиков, хоть близко похожими на тот, что обнаружился у Леси. Но неискушённым, как уже не раз было отмечено, жителям не сильно богатого на события и впечатления одиннадцатого века за глаза хватило и этого.
– Гля, гля, Федька! Ляхи едут! Как с ёлки высокой гляжу! Вот это диво!
– Возле Турова уж, шибко скачут, торопятся, знать!
– Те, что наперёд них давеча пришли, тоже торопились, да князь-батюшка их всех, торопыг, под лёд сплавил, храни его Господь и Пресвятая Богородица!
Дав народу насладиться до хрипоты первым в мире, условно говоря, «синематографом», патриарх продолжил. И голос его стал тяжким, опечаленным.
– Да пока с той стороны едут гонцы да вестники от ляхов замиряться на Русь, притаилась злоба чёрная в краях других.
С этим «спецэффектом» Кондрат возился гораздо дольше, чем с саночками на верёвочке, что катились себе по руслу Припяти. Там проще было: как пропилили дорожку – так и ехала фигурка, укреплённая на шпеньке с противовесом, невидимым за «полотном экрана», набранного из плотно пригнанных тонких досочек-дранки. То, что должно было символизировать новую угрозу с запада, так изобразить не выходило.
Народ, не отошедший ещё от «живых картинок», Солнца и польских саночек, замирал. Мужики разевали рты в бородах, бабы ахали, прижимая ладони к губам и щекам.
С юго-запада на Русь потянулась мгла. Чёрные тучи, что полезли длинными языками с дальнего берега Русского моря и болгарских земель, выглядели очень тревожно, вроде стрел или обозначений направления движения циклонов-антициклонов в старых выпусках прогнозов погоды на Центральном телевидении. Тогда в них ещё не было вертлявых тощих девок и рекламы всего, что можно и нельзя, от капель для носа до свечей совершенно обратной локализации. Тогда мужчины и женщины в почти одинаковых брючных костюмах от родной лёгкой промышленности сообщали метеосводки торжественно, а за их прямыми спинами двигались синие и красные стрелки, обозначавшие тот или иной атмосферный фронт.
Появился фронт и на нашей «интерактивной карте». Западный. Чёрный.
Ткань, прихваченная к тонким, еле заметным проволочным нитям, вытягивалась из большой прорези вдоль границы. Разматываясь медленно со спрятанного за экраном валика, на Русь наползала тень, чёрная туча. Угольная пыль, которой зачернили полотно, осыпа?лась клубами, когда ткань дёргалась, будто цепляясь там за что-то, продвигаясь вперёд рывком. И выглядело это очень тревожно, но впечатляюще.
Всеслав посмотрел на семью. Пожалуй, он на всей площади был единственным, кому под силу было отвести взгляд от чёрных щупалец, что тянулись на родную землю.
Лица Ромки и Глеба стали одинаково твёрдыми. Складки меж нахмуренных бровей делали их похожими на деда, Брячислава Изяславича, которого я никогда не видел, но в зрительной памяти князя сомнений не было: глазами сыновей смотрел отец.
Малыш Рогволд, что только что смеялся на руках Дарёны, глядя то на Солнце ясное, то на чудо-саночки, что ехали сами по себе, тоже нахмурил лобик, чуя общее напряжение. Вон и губа нижняя дрогнула и в стороны поползла. На площади внизу уже много где слышался детский плач. Княжич пока держался, но видно было, что из последних сил.
Дрожал подбородок у с недавних пор княжны Леси. Руками она перебирала кайму нового платка, что только вчера подарила ей матушка-княгиня, но вряд ли понимала, что делает. Наполнившиеся слезами глаза заворожённо следили за чёрными тучами, совершенно точно, по себе зная, что бывает, когда приходят на мирную землю вражьи захватчики.
Поразила Дарёна.
Всеслав смотрел на жену, не отрываясь, не обращая внимание на то, что площадь перед ним взрывалась руганью и криками, похожими на панические. А я всё силился понять и вспомнить, где же мог видеть такое выражение лица. И вспомнил.
Сорок первый год. Женщина в красном. Скорбная решимость на лице матери, что поднимает сыновей на защиту семьи, дома, улицы, родного города, своей страны. Зная, сердцем чуя, что многим из них никогда не вернуться назад. Родина-мать.
Я тогда был маленьким, но запомнил удивление. На плакате была взрослая тётя, с морщинками, с сединой под платком. Моя мама тогда была молодой красавицей, и когда мы шли по Марьиной роще, я с гордостью смотрел с плеч отца, с какой радостью и одобрением глядели на нашу семью соседи. И страшно, до слёз удивился, когда увидел, как стало похоже мамино лицо на тётю с плаката. Молниеносно, в тот самый миг, когда ушла колонна на защиту рубежей Москвы. И с ней – мой папка. Навсегда.
Вспомнились и слова из одного потрясающего фильма о той войне. О том, как постарели наши мамы. Произнесённые тогда дрожавшим юным голосом молодого парнишки, вчерашнего курсанта-лётчика. Но уже истребителя.
Патриарх Всея Руси говорил так, что, пожалуй, сам Левитан аплодировал бы ему стоя. Про злодеев, что, прикрывшись святым именем Го?спода, идут убивать и грабить. Про то, что это не тучи тёмные тянет по? небу – то ползёт на Русь сила вражия. Что тысячи коней несут на нашу землю супостата, что хочет заслонить от нас Солнце ясное, запустив в полёт стрелы вострые. Что стонать земле под его пятой, что войти беде горькой в дом родной. Площадь стонала и плакала. Вся.
– Нет!
Рык Чародея ударил так, что вздрогнул и замолчал отец Иван. Многие от неожиданности вскрикнули, подскочили. И толпа начала поворачиваться от страшной «стенгазеты», глядя на великого князя с тревогой, с беспомощной надеждой в заплаканных глазах. И с мрачной твёрдой решимостью на лицах бывших, настоящих и будущих воинов. Выглядевших сейчас совершенно одинаково. Когда глазами внуков смотрели деды.
– Я, Всеслав, князь Полоцкий и великий князь Киевский, взяв в свидетели Го?спода и Пресвятую Богородицу, Небо Синее, Солнце Красное, каждого из восьми вольных ветро?в, Стрибожьих внуков, и каждого из вас, кто видит и слышит меня, клянусь!
На площади было много дружинных. И при этих словах каждый из них опустился на одно колено. Огромные Ждановы, заметные издалека, и Гнатовы, которых, кажется, не видели в упор до тех пор, пока не склонялась у стоящего рядом неприметного мужика голова, не ложилась на сердце правая рука и не впечатывалось в талый снег и грязь под ногами колено. Это было невероятно, но за пару ударов сердца на коленях стояла вся площадь, весь город.
– Клянусь, что не бывать на Руси чужим вере и воле! Клянусь, что сам я и дружина моя встанем на пути вражьей силы! И загоним мразей под лёд, под землю, в самый Ад!
Мы будто снова рычали с ним одновременно. И снова голос «двоился», резонируя сам с собой. И от этого ярость, сила и уверенность в этой силе передавались каждому, кто слышал нас. Скалились и прижимали уши ратники, как волки перед прыжком. Поводили плечами, ёжась от волны мурашек от темени до пят, горожане.
– За нами Правда, за нами Честь, родная земля, наши семьи и наши Боги! И я клянусь в том, что мы их не подведём! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Да, видимо, очень крепко переплелись наши со Всеславом памяти, раз эта фраза разнеслась над головами и ударила в сердца людей почти на девятьсот лет раньше. Но эффект был ошеломительный. Народ, не поднимаясь, гудел и выл, вздымая руки. Многие обнимались так, словно уже одержали победу. Во многом так оно и было. Победить свой страх – одно из самых трудных и драгоценных достижений.
– Да будет слово моё крепко! – прорычал Чародей условленную фразу. Выдернув из ножен отцов меч и направив его на чёрные щупальца над родной землёй.
Риск, конечно, был. Здесь, в этом времени, не принято было перекрывать дороги и площади перед соборами для репетиции парадов. Да, пару дней стражники заворачивали ночами и проезжих, и гуляк окольными путями. Но отрепетировать этот финальный номер всё равно возможности не было. Уж больно жарким и ярким должен был оказаться эффект, такое втихую точно не провернуть, хоть всех по домам разгони – всё равно кто-то что-то увидит. Надежда была на одного Кондрата. И чудо-плотник снова не подвёл.
Полотно вспыхнуло, как потом божились очевидцы, в том самом месте, на какое указал мечом батюшка-князь. Правда, они же уверяли, что пламя молнией с того меча и сорвалось, но это было даже кстати. По угольной пыли побежали во все стороны золотистые и алые огненные змейки, отлично различимые, потому что Солнце как по заказу скрылось за случайной тучкой. Добравшись до границ ткани, змейки слились-объединились – и большое полотно, наползшее почти на треть нашей огромной «стенгазеты», полыхнуло разом, превратившись в клуб чёрного дыма, в котором кружились и гасли искорки.
То, что творилось с толпой сейчас, сравнить было не с чем. Ну, может, только с осенней грозой над берегом Почайны, вслед за которой вырос там свежий курган. И неопровержимый, подтверждённый Богами лично авторитет великого князя-Чародея.
