Культура в ящике. Записки советской тележурналистки
Татьяна Сергеевна Земскова
Картина времени. Адреса
Писательница, сценаристка десятков передач на телеканале «Культура», Татьяна Сергеевна Земскова общалась с ярчайшими представителями мира кино и литературы позднесоветского периода, в судьбах которых отразились светлые и трагические события двадцатого века.
Талантливый поэт, совсем молодым погибший от руки женщины, художник, который лишился ног, но продолжал писать радостные полноцветные картины, белый генерал, вернувшийся в Советскую Россию на свою погибель, меланхоличный актер, который играл исключительно уголовников и пьяниц, блестящий хореограф из России, именем которого названа одна из улиц в Нью-Йорке… Все эти образы созданы языком телевидения.
Тонкая проза Татьяны Земсковой, фиксирующая культурный пейзаж уходящей эпохи, рассказывает о знакомых читателю фигурах с новой, интимной стороны.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Татьяна Сергеевна Земскова
Культура в ящике. Записки советской тележурналистки
© Земскова П.В., 2025
© Сурменева С.А., иллюстрации, 2025
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025
От редактора
Первый – и, вполне вероятно, единственный – тираж этой книги составит две тысячи экземпляров, стандартный для современного крупного издательства. Многие книги в вашей домашней библиотеке, вероятно, не смогут похвастаться популяцией больше чем пятьсот экземпляров, особенно если они посвящены темам гуманитарным: искусству, литературе, кино. В условиях рынка тираж мало что говорит о художественной ценности произведения или уникальности представленных в нем идей, даже если бы мы взялись оценивать их как читатели.
Татьяна Сергеевна Земскова – автор публике неизвестный и при этом писавший на широкую аудиторию. Сборник Татьяны Земсковой под названием «15 встреч в Останкине» издавался в 1989 году тиражом в двести тысяч экземпляров. Но это были другие времена – времена, когда от слов «в просветительских целях» на губах не появлялась ухмылка. Времена, запечатленные на страницах книги, которую вы сейчас держите в руках.
Проработав всю свою жизнь сценаристкой на телевидении, Татьяна Земскова вместе с коллегами по «Останкино» и «Культуре» делала интервью, встречи, фильмы с известными деятелями искусства, которые могли видеть вы и которые однозначно видели ваши родители и бабушки с дедушками. Татьяна Сергеевна была девочкой в институции, и она горела своим делом.
На страницах ее записок много как хорошо знакомых, так и давно забытых имен и мест, но еще больше – меланхолии разной степени светлости. И в словах Татьяны Сергеевны, и в словах ее героев, несмотря на препятствия и боль, сопряженные с политическими и культурными вызовами XX века, слышится вера в свое дело.
Эти вера и неироничность как категории для нас сегодня не всегда понятны, уловимы, а порой ассоциируются с коллективно и давно утраченной надеждой. Читая «Записки», однако, понимаешь, что серьезность в отношении себя и другого – это осознанный и регулярный выбор света. Это не вспышка, а медленное горение, которое и греет, и сжигает. Надежда есть ежедневный труд.
Свидетельство тому – архивы и воспоминания Татьяны Сергеевны о ее профессиональной жизни в переломную для страны эпоху. Некоторые осколки этого времени причудливы, а в других можно поймать отражение нас сегодняшних.
Вместо предисловия
«Телевизор? – воскликнула моя бывшая коллега по телевидению, – да я его давно не смотрю, в углу пылится». «Телевидение умерло, от него плохо пахнет», – написал в соцсетях знакомый писатель. «Зачем ты смотришь этот зомбоящик?» – спросила внучка.
Вспоминается миф о другом ящике – древнегреческой героини Пандоры. Это она любопытства ради открыла сосуд, из которого на людей посыпались несчастья, злоба, зависть, болезни. Как сейчас, увы, из телевизора. Но я включаю телевизор по профессиональной привычке. Много лет проработав на советском и постсоветском телевидении, я пытаюсь определить, как оно развивается и куда движется. Щелкаю кнопки на пульте: первый канал, второй, за ними что-то еще…
В сущности, везде одно и то же – бесконечные шоу – политические или развлекательно-бытовые, с одними и теми же участниками и одинаковыми темами. И везде агрессия, неприятие чужого мнения, искаженные гневом лица. Я уже не говорю о сериалах, одинаковых, как блины на сковородке, где главные герои – обязательно олигархи или бизнесмены, а героини – стервы или Золушки-простушки. Редкие документальные фильмы о писателях, актерах, режиссерах, и вообще людях, созидающих что-то полезное, телеменеджеры ставят далеко за полночь, когда большая часть населения уже видит сны.
Вспомнилось, как частная студия документального кино предложила мне написать сценарий о Василии Шукшине к юбилейной дате. Это был 2019 год, Василию Макаровичу могло бы исполниться 90 лет. Руководители студии сначала требовали написать заявку, потом синопсис, потом опять заявку, сначала – три страницы, потом – шесть, потом опять – три. Словом, крутилась какая-то бесконечная канитель. Но, слава богу, заявку вроде приняли, причем не где-нибудь, а именно на канале «Россия», так сказал мне молодой симпатичный продюсер. Уже состоялась встреча с режиссером, был намечен план съемок. И вдруг – звонок от продюсера: заявка не годится, необходимо переделать, переписать.
Состоялась встреча с кураторами фильма, работающими на телеканале. Три надменные дамы смотрели на меня как на отживший рудимент, швыряли мою заявку туда-сюда, повторяя с какой-то злобой и чуть ли не презрением: «С этим идите на канал «Культура»! Нам надо совершенно другое». Меня тогда особенно удивило это высокомерное отношение к телеканалу «Культура», на котором я проработала больше десяти лет. Кажется, что это чуть ли не единственный канал, который все еще сохраняет человеческое лицо и оставляет зрителю надежду, что телевидение погибло не окончательно.
Я часто возвращаюсь к воспоминаниям, связанным с моей работой на этом канале: поездки по России и за рубеж, замечательные знакомства и проекты, бесконечные съемки. В моих фотоальбомах – города, страны, достопримечательности тех мест, в которых я побывала со своими коллегами по «Культуре». Сейчас эта часть моей жизни кажется мне очень интересной, насыщенной, сказочной. Сколько было фильмов, программ о писателях, художниках, актерах… Сколько нового я узнала и с какими необычными людьми повстречалась!
Вспоминается почему-то только хорошее, хотя было разное: и конфликты, и ссоры, и неудачи. Но каким наполненным, стремительным, вдохновенным было то время…
1. Я солдат еще живой
На стене моей кухни – ажурная Шуховская башня. Старый телецентр. Именно там со дня основания располагался телеканал «Культура». Место красивое, тихое, какое-то домашнее. Может быть, оттого что в центральном корпусе располагался приют для девочек-сирот. Атмосфера прошлого сохранилась: прозрачный воздух, много деревьев, цветники, скамейки для отдыха.
Я попала туда, кажется, в 2001 году: маялась без работы. Вдруг позвонила моя коллега еще по советскому телевидению – Ирочка Диалектова. Она предложила написать сценарий программы о писателях-фронтовиках. Я решилась, хотя не работала на телевидении уже лет пять.
Художественная редакция, где работали над программой, находилась в дальнем четвертом корпусе. И все здесь показалось мне родным и знакомым. Большинство сотрудников оказались моими бывшими коллегами по литературно-драматической редакции еще старого телевидения: Катя Андроникова, Мила Каширникова, Люба Перова, Галина Самойлова, Эля Виноградова. Возглавляла «Культуру» в те годы Татьяна Паухова – умница и красавица, прошедшая все ступени телевизионной профессии – от ассистента режиссера до главного редактора. Сценарий о писателях военного поколения я назвала строчками Александра Твардовского «Я солдат еще живой». Многие поэты и прозаики, прошедшие войну, – Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Александр Володин, Константин Ваншенкин, Борис Васильев – тогда были живы и вполне здоровы.
В просмотровом зале я просматривала хронику военных лет, слушала нестареющие песни: «Бьется в тесной печурке огонь», «Темная ночь» и другие. Среди героев особенно запомнился Александр Володин, драматург и поэт. На одной из последних съемок он рассказывал, что войну «оттрубил» с 41?го по 45 годы, был на фронте связистом и сапером и до сих пор носит под сердцем осколок от мины. А на фронте его главной мечтой было остаться в живых и узнать, что будет потом с ним и с его страной.
«И мне разрешили, – с улыбкой говорил Володин, и его некрасивое лицо преображалось. – Я написал для себя такое заклинание: “Стыдно быть несчастливым”».
Другой участник программы, поэт Константин Ваншенкин, отправился на войну в 17 лет, сразу после окончания школы. Служил в воздушно-десантных войсках 106 Тульской дивизии.
«Война – это страшная, жестокая вещь, – говорил Ваншенкин в конце своих воспоминаний. – Но со временем многие из тех, кто воевал, поняли, что это было главным в их жизни. Я же с годами осознал, что война – это не просто кусок жизни, а отдельная жизнь и отдельная смерть.
Сейчас у меня появилось такое чувство, как будто после войны я умер, а потом воскрес. И стал жить заново. Вот стихи об этом:
А утвержденья эти лживы,
Что вы исчезли в мире тьмы.
Вас с нами нет. Но в нас вы живы,
Пока на свете живы мы.
Дрожа печальными огнями
В краю, где рощи и холмы
Совсем умрете только с нами,
Но ведь тогда умрем и мы».
Из Курска приехал Евгений Иванович Носов, писатель-фронтовик, которого я хорошо знала по работе в «Останкине». Съемка проходила в гостинице «Москва», в старом, таком привычном здании. Евгений Иванович – большой, добродушный человек с пристальным взглядом, встретил съемочную группу приветливо. Я помнила его повесть «Усвятские шлемоносцы» и особенно рассказ «Красное вино победы». Спросила, действительно ли Носов встретил День Победы в госпитале, как описано в его рассказе.
– Я лежал в госпитале под Серпуховом, – вспоминал Евгений Иванович. – Война уже заканчивалась. Однажды мы подслушали ночной разговор начальника госпиталя, военного врача и его заместителя по хозяйственной части: они о чем-то спорили. Потом услышали фразу: «Ну, как мы в праздник будем солдат спиртом угощать? Праздник все-таки… Надо винца красного добыть…»
Они прошли по коридору, и тут мы, раненые, поняли: все, ребята, война закончилась. Всех раненых разбудили, стали кидаться подушками, стучать в стенку костылями. На следующий день понесли красное вино по палатам, завхоз все-таки разжился. Его сопровождали солдат и санитар, который нес поднос со стаканами. Завхоз из чайника наливал вино.
А седьмым в нашей палате лежал Копешкин – герой моего рассказа. Он был весь загипсованный, одни руки торчали, даже не руки, а два пальца, уже и разговаривать он не мог. Ему тоже поставили стакан с вином. Именно в этот момент Копешкин умер. Кто-то сказал: «Давайте помянем». Его стакан разлили на всех, кто был жив. А его долю, седьмую часть, плеснули ему на подушку крест-накрест…
Евгений Иванович помолчал сокрушенно, потом продолжил:
– Ведь на войну я ушел мальчишкой. И философия была мальчишеская. Я считал, что меня не должны убить. Не мирилось мое «Я» с возможностью смерти. Так думали все молодые. И они на себе испытали всю ошибочность такой философии: гибли в первую очередь…
У меня есть повесть «Усвятские шлемоносцы». Там молодые парни спрашивают у деда, участника Первой мировой: «А как ты своего первого немца убил? Покажи…» То есть они понятия не имели, как это делается, ружья в руках не держали. Критики меня упрекали в том, что, мол, как же мы могли победить, если наши крестьяне не держали в руках оружия? Да, не держали. Это были беззащитные люди, потому их так много и полегло. Потом научились… Так и победили.
Уже после съемки по старому знакомству я расспрашивала Евгения Ивановича, как ему живется в Курске, что пишет нового, что его радует, а что тревожит. Я задавала вопросы, Носов отвечал иногда сердито, порой иронично, но всегда, как мне казалось, искренне.
– Вот сейчас говорят, что раньше было лучше, – как бы споря с собой, говорил Евгений Иванович. – А почему лучше? Потому что крестьянин, скажем, не работал, пил, и все были равны. Ну а сегодня? Рыночные отношения они, конечно, бьют по каждому. По мне, по вам, по каждому. Потому что они требуют работы. Работы. Нам нужно трудиться в поте лица. Можешь – работай, не можешь – помирай. Это жестоко, конечно. Не можешь писать, тоже помирай.
Но… Россию уничтожить нельзя. Народ останется, он все равно сформируется. Существует закон усталости, поэтому народы время от времени устают и как бы сдают позиции. Многие через это прошли. Но русская нация должна уцелеть. Мы ведь очень молодая нация. Причем, нация неутоленная.
Я спросила: какие события стали самыми важными в жизни писателя Носова?
– Начинал я свою жизнь с вида на мусор, – ответил Евгений Иванович. – Из моего окна была видна помойка, это были тридцатые годы. Голодные собаки, крысы бегали вокруг. И сейчас из окна моего дома тоже видна помойка. Запах тянется смрадный, особенно летом, когда земля нагревается. Мухи жужжат, тухлятиной пахнет. Помойка – это обрамление моей жизни, а посередке между двумя помойками – я. Главное для меня в 20 веке – то, что я уцелел. Война меня уберегла. И я не жалуюсь.
День у меня наполнен малюсенькими импульсами какого-то счастья, интереса, живинки в душе. Сам по себе я человек острый, вернее, остро чувствующий. И я многое вижу, это позволяет мне писать. Глаза – мои фотоаппараты. В пустяке я порой вижу судьбу, что может стать сюжетом.
Евгения Ивановича уже нет на свете, а эта документальная запись сохранилась. Я часто вспоминаю его фразу про «глаза-фотоаппараты». Наверное, у каждого работающего в кино или на телевидении должны быть такие глаза.
Монтировали программу в начале лета, во дворе цвели яблони. На Шаболовке царила семейная обстановка. Помню, режиссер Елена Никитан – талантливая, красивая женщина – приходила на монтаж с ушастой собакой. Это случалось обычно в выходные дни, когда сотрудников на студии было немного. Собака была породистая, кажется, бассет. В аппаратной она чувствовала себя превосходно, смотрела на всех большими печальными глазами, но большую часть времени дремала где-то под столом.
Вскоре телеканал «Культура» поменял свой адрес, все студии переехали на улицу Малая Никитская, в знаменитый Дом звукозаписи. Мне повезло, мои прежние знания пригодились. Все завертелось, закружилось. Сценарии, съемки, командировки. Зарплата была ничтожной, но какой интересной и насыщенной стала моя жизнь!
2. Печальная Вологда
В 2006 году на Соборной площади Вологды мы снимали фильм о поэте Николае Рубцове. «Мы» – это съемочная группа телеканала «Культура»: молодой режиссер Ярослав Гриневский, редактор Люба Перова, оператор Анатолий Авагин и я, сценарист.
Когда приехали в Вологду, казалось, город переполнен образами Рубцова. Памятники, музеи, улицы, дома, сам воздух города – все дышало и звучало поэзией, щемящей, невысказанной грустью.
Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле,
И люди окраины древней
Тревожно проходят во мгле.
Мы нашли дом на улице Александра Яшина, где жил последние годы Рубцов и где так неожиданно оборвалась его жизнь.
Была поздняя осень, дом казался серым и мрачным, сверху неказистого балкона на нас хмуро глазела черная кошка. Сам Рубцов – бродяга и бессребреник – не очень любил этот дом и квартиру, полученную в конце жизни.
Окно, светящееся чуть.
И редкий звук с ночного омута.
Вот есть возможность отдохнуть.
Но как пустынна эта комната!
Мне странно кажется, что я
Среди отжившего, минувшего,
Как бы в каюте корабля,
Бог весть когда и затонувшего.
Почему он так писал? Откуда это тайное знание? Он сам называл себя «загадкой мироздания» в знаменитом стихотворении про мчащийся поезд:
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, —
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем
Я, как есть, загадка мирозданья…
Его считали тихим лириком, воспевающим деревню и сельские пейзажи, но мне думается, Рубцов – философ и провидец. Мчащийся поезд – это метафора страны, которой уже нет, которая называлась «Советский Союз». И неслась она к погибели.
«Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть, крушеньем
Посреди миров несокрушимых».
После Вологды мы отправились в село Никольское, где прошло детство Рубцова и где он скрывался от мирской суеты. Село тоже хранит память о поэте, музей, школа, улица – все носит имя Рубцова.
Тихая моя родина!
