Евгений Водолазкин "Музей"

КИРОВ. От Косиора и других товарищей. Они предлагают ввести пост генерального секретаря партии.

АЭРОПЛАН. Одобряю. Смело вводи, товарищ Киров.

КИРОВ. Не получается. Штука ведь в том, что этот пост они мне предлагают. И выйдет тогда, что товарищ Сталин просто секретарь, а я секретарь генеральный.

АЭРОПЛАН. Да, в такой ситуации лучше не вводить. То-то мне, Мария Львовна, сон снился. Государственный.

ГОЛОС С.-Т. У нее очень содержательные сны.

АЭРОПЛАН. Приснилось мне, значит, что стоят рядом товарищ Сталин с товарищем Кировым. Соратники. Друзья. У товарища Сталина в руках серп, а у товарища Кирова – молот.

КИРОВ. Ну – и?..

АЭРОПЛАН. Тут товарищ Сталин у товарища Кирова тихо так спрашивает: «Ты, товарищ, мне свой молот не одолжишь на минуту? Очень нужен». Товарищ Киров без лишних слов протягивает ему молот. Потрепал его товарищ Сталин по плечу и молотом по голове – хрясь.

КИРОВ. Это – все?

АЭРОПЛАН. Нет. Собрал он твои, товарищ Киров, личные вещи и положил в красноармейский вещмешок. «Отдам, – говорит, – в музей Кирова Сергея Мироновича на ответственное хранение». А потом взял серп и отрезал тебе голову.

КИРОВ. Просто бред какой-то.

АЭРОПЛАН. «Заспиртую, – говорит, – и буду в свободную минуту любоваться. А то, – говорит, – в Ленинграде есть Кунсткамера, а у нас в Москве – нет. Мы, говорит, по части культуры от ленинградцев сильно отстаем».

МАРКУС. Может, и вправду музей Кирова откроет?

ГОЛОС С.-Т. Настоящему вождю положен музей.

АЭРОПЛАН. Взял товарищ Сталин голову Сергей Мироныча и говорит ей: «Ленинградская парторганизация проявляет политическую близорукость. Среди экспонатов Кунсткамеры – ни одного члена ЦК. Ни в одной банке».

МАРКУС. А ведь правда, Сережа: ни в одной.

АЭРОПЛАН. «Мы, – говорит, – создадим Кунсткамеру нового типа».

Сцена вторая

Николаев и Драуле в своей квартире. Обстановка аскетическая. На стене портреты вождей, над ними – мишень.

НИКОЛАЕВ. Мильда Драуле, где ты была сегодня утром?

ДРАУЛЕ. Это допрос?

НИКОЛАЕВ. Да.

ДРАУЛЕ. Сегодня утром я была на работе.

НИКОЛАЕВ. И что ты там делала?

ДРАУЛЕ (глядя на Николаева в упор). Работала.

НИКОЛАЕВ. Сегодня утром я звонил тебе в Смольный. Но к телефону подошла не ты. Подошла другая женщина, забыл, как зовут… С двойной фамилией… Она ответила вместо тебя. Тебе это не кажется странным?

ДРАУЛЕ. Женщины с двойной фамилией имеют право отвечать за двоих.

НИКОЛАЕВ. И тебе не интересно, что она мне сказала?

ДРАУЛЕ. Нет.

НИКОЛАЕВ. Она сказала дословно: «Драуле вышла».

ДРАУЛЕ. Какой ужас!

НИКОЛАЕВ. А еще она сказала: «Драуле вернется. Все ее вещи здесь». (Плачет.) Все, Мильда. До единой. Я знаю, что ты мне изменяешь.

ДРАУЛЕ. Я делаю это ежедневно. Раздеваюсь догола в своем кабинете и иду через весь Смольный тебе изменять. (Садится на стул.) Я смертельно устала.

НИКОЛАЕВ. Ах, Мильда, Мильда. Я думал найти в тебе соратницу именно сейчас, когда жизнь стала невыносимой. Ты видишь, как они отклонились от ленинского курса. Сил нет терпеть, действовать надо. Застрелю-ка я товарищей Лидака и Чудова. (Дважды стреляет по мишени.) Или лучше Медведя Филиппа Демьяновича. (Снова стреляет.) Тем самым я обезглавлю эту банду. Ты пойми, что без Медведя они как без рук. Я войду в историю в одном ряду с Желябовым и Перовской. Я им восстановлю ленинские нормы жизни!

ДРАУЛЕ. Ты? Войдешь в историю? Кишка тонка. Ты никогда никого не застрелишь. (Медленно и раздельно.) Ты никогда никого не застрелишь.

НИКОЛАЕВ (в ярости). Я же сказал, что убью Лидака и Чудова. Вместе с Медведем. (Трижды стреляет.) Во что они превратили партию, сволочи! Рыба, Мильда, гниет с головы. Разве с такими построишь коммунизм? С товарищем Кодацким, например? (Задумывается.) Товарища Кодацкого тоже пришить бы надо, а, Мильда? (Наклоняется к Драуле, прижимается к ней щекой.) Мильда… Какая у тебя кожа нежная. Какая ты рыжая…

ДРАУЛЕ (отстраняясь). Брось ты это, Николаев. Ни к чему.

НИКОЛАЕВ (в ярости). Ни к чему?! Вобла балтийская! Слова человеческого не скажешь. Смотришь на меня рыбьими глазами, рыбья в тебе и кровь! «Брось!», «Ни к чему!». Я, если, к примеру, товарища Кодацкого и убью, первый же его и оплачу. Нет во мне равнодушия… Раздевайся!

ДРАУЛЕ. Это еще зачем?

НИКОЛАЕВ. Сама знаешь. Раздевайся!

ДРАУЛЕ. Нет, Николаев. Я, кажется, гриппом заболеваю. Для чего мне тебя, Николаев, заражать?

НИКОЛАЕВ. А мне не страшно.

ДРАУЛЕ. Мне страшно.

НИКОЛАЕВ (медленно). Я знаю, почему ты не хочешь. Очень хорошо знаю.

ДРАУЛЕ. Почему же ты тогда лезешь?

НИКОЛАЕВ. Потому что ты моя, и я могу делать с тобой все, что хочу! (Бьет Драуле по лицу, сам пугается, бросается к ней, но она его отталкивает.)

ДРАУЛЕ (тихо, с ненавистью). Ничтожество. Рост – метр пятьдесят.

НИКОЛАЕВ (испуганно). Метр пятьдесят, это правда, Мильда.

ДРАУЛЕ. Узкоплечий. Впалая рахитическая грудь…

НИКОЛАЕВ. В детстве я болел рахитом. До одиннадцати лет не ходил, только ползал по комнате. Отец умер, остались мы у матери втроем – я, Анна и Екатерина. Потом она родила Петра – уже от другого пролетария…

ДРАУЛЕ….и это существо смеет ко мне прикасаться. Ты посмотри на меня. Посмотри на мою грудь, на мои бедра. Ты думаешь, это – для тебя?

НИКОЛАЕВ. Мильда!

ДРАУЛЕ. Так ползи к этой самой матери с Анной и Екатериной, чтобы я тебя, гнида, не видела!

НИКОЛАЕВ. Я знаю, кто твой любовник!

ДРАУЛЕ. Короткие кривые ноги!

НИКОЛАЕВ. Твой любовник – Киров!

ДРАУЛЕ. Длинные руки. Болтаются, как плети, до колен достают!

НИКОЛАЕВ. Я этими руками вас обоих достану! Сначала его, потом тебя. Думаешь, я не знаю, почему нас сюда из Лужского района перевели? Откуда все эти спецпайки появились? Не с Медведя я начну, ох, не с Медведя! Отольются волку овечьи слезы, вспомнит он еще охоту в Лужском районе. Лаком ты, товарищ Киров, до чужого меда. А я зачем-то товарища Медведя застрелить думал. Филиппа Демьяновича. А теперь думаю – тебя. Уж я не промахнусь! (Стреляет в портрет Кирова.)

Сцена третья

Вечер. Квартира Кирова. В кабинет к Кирову входит врач.

КИРОВ. Проходите, товарищ Эскулап. Чихнешь раз, а они уже и врача вызывают.

ВРАЧ. Иной и чихнуть не успеет, а глядишь – ушел на два метра под землю. Цвел, так сказать, юноша вечор…

ГОЛОС С.-Т. Доктору до утра остаться велено. Нам нашего Мироныча беречь надо.

ВРАЧ. Береженого Бог бережет. Только ведь не веруют они в Бога-то. А что есть тело без духа? (Открывает сумку, раскладывает инструменты.) Мешок с говном. Как ты его лечить будешь? Раздевайтесь, товарищ Киров, до пояса. (Киров начинает раздеваться.) Теперь доктора другие. Порошок пропишут и – привет от старых штиблет. Не болезнь лечить надо, а человека.

КИРОВ. Это верно. Раньше, бывало, врач с больным поговорит, а потом уж все остальное.

ВРАЧ. Поговорить – это непременно. Скажите: «А-а-а».

КИРОВ. «А-а-а».

ВРАЧ (рассматривает горло Кирова, задумчиво напевая). Цвел юноша вечор… Так. Закройте рот.

КИРОВ (весело). Ну, что? Готовиться к смерти?

ВРАЧ (достает из кармана стетоскоп). Готовьтесь. Это никогда не помешает. Спиной повернитесь.

КИРОВ. От чего же я, по-вашему, умру? От гриппа?

ВРАЧ. От гриппа – это вряд ли. Вас, скорее всего, застрелят. (Начинает прослушивать.) Дышите. Как пойдет падеж на руководящих работников, вас, я думаю, сразу же и застрелят. Пиф-паф. Не дышите.

КИРОВ. Не слишком вы большой оптимист, как я посмотрю.

ВРАЧ. Против такого профзаболевания медицина бессильна (прячет стетоскоп).

КИРОВ (задумчиво). Вот я не дышал сейчас, и показалось мне на минуту, что я умер. Вы ничего не заметили?

ВРАЧ. Пока нет. Если что – мы этого момента не пропустим, так что живите спокойно. Произведем вскрытие, напишем медицинское заключение.

КИРОВ. И что же вы обо мне интересного напишете?

ВРАЧ (измеряет давление). Интересного – ничего. Рутина. Покойному 48 лет от роду, рост 168 сантиметров. Невысокий вы у нас вождь, товарищ Киров. Волосы на голове густые, черного цвета, с небольшой проседью. (Захватывает двумя пальцами волосы Кирова.) Длиною до 4-5 сантиметров.

КИРОВ. Тоже мне заключение о смерти! Да я таким и живой был.

ВРАЧ. Не обольщайтесь. Трупное окоченение хорошо выражено в мышцах нижней челюсти (показывает) и мышцах нижних конечностей. Покровы отлогих частей туловища, шеи и конечностей в темно-багровых трупных пятнах, исчезающих при надавливании пальцами. (Берет Кирова за руку.) Ногти рук синюшны.

Звонит телефон.

КИРОВ. Подождите-ка (идет к телефону).

ВРАЧ. Я-то подожду, а вот которая с косой – вряд ли.

КИРОВ. Киров на проводе.

В углу кабинета в полумраке вырисовывается фигура Сталина с телефонной трубкой в руке. В дальнейшем беседа теряет телефонный характер, и Сталин свободно перемещается по кировскому кабинету. Врач садится в дальнее кресло и становится частью фона.

СТАЛИН. Не спишь?

КИРОВ. Не сплю, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Это я другим товарищ, а тебе – друг. Совсем забыл бедного Иосифа.

КИРОВ. Я о тебе, Иосиф, постоянно думаю.

СТАЛИН. А может, лучших себе друзей нашел, а, Мирон? Которые среди ночи не звонят? Я ведь не обидчивый, ты знаешь.