Нашу детку не пугай.
Раскрасневшаяся от крика и ерзаний кроха постепенно начала затихать. Бледная от переживаний Кымнам с ребенком на руках вышла за дверь.
– Кто бы это мог быть? И какая женщина могла так поступить? Разве что намеренно решила вызвать на себя гнев небес?.. – пробормотала Кымнам, и едва она произнесла последнюю фразу, ребенок снова горько заплакал.
– Нет-нет. Не накажут твою маму. Бабуля все сделает, чтобы этого не случилось. Вот умничка. Какое золотце.
Ее седые волосы были высоко заколоты крабиком, и по голой шее потекли капельки пота. Осенние ночи стали совсем холодными, но сегодня ночной воздух показался Кымнам душным и жарким.
– Она точно придет. Если уж пробовала мою еду, то обязательно вернется. Ноги сами приведут ее, никуда не денется. Сердце матери не выдержит разлуки. Подождем.
Вернувшись, Кымнам открыла толстую сумку с памперсами, которую оставили вместе с ребенком. Внутри, помимо подгузников, лежала еще не открытая банка смеси и бутылочка. Кымнам открутила крышку банки: «Так-так, смесь же совсем новая. Она вообще пила такое молоко? Если живот заболит, мне несдобровать». Кымнам ловко набрала воды из фильтра, поставила чайник и вскипятила воду. Из носика повалил горячий пар. Она сняла крышку, чтобы кипяток слегка остыл. «Так, и сколько нам потребуется смеси?» – нахмурилась Кымнам и начала внимательно изучать инструкцию на упаковке.
– Так-с. Фри манс[17 - Three months – три месяца (англ.).]. Угу. Шесть ложечек, окей!
Судя по молочной корочке на голове, ребенку и правда еще не было ста дней, поэтому Кымнам налила в бутылочку теплой воды и голубой пластиковой ложкой, лежавшей внутри банки со смесью, отмерила ровно шесть порций. Она помешала жидкость круговыми движениями и, разбив все комочки, хорошенько растворила молоко в воде. Едва учуяв запах смеси, малышка тут же открыла рот.
– Вот умничка, какой хороший аппетит. Мама скоро придет. Может, даже сейчас она откуда-то наблюдает за нами.
Навыки старшей дочери, вынужденной постоянно приглядывать за младшими братьями и сестрами, не раз пригождались Кымнам. Вот и теперь она умело закинула малышку на плечо и начала легонько постукивать ее по спине, пока не раздался характерный звук отрыжки.
– Молодец. Полегчало?
– Уа-а.
– Ты мне отвечаешь? Что за прелесть. Как можно было такое золотце… Ну ничего, подождем.
Если обогнуть больницу Сеульского национального университета и завернуть в маленький переулок с односторонним движением, то можно увидеть дорогу, с обеих сторон засаженную соснами. Именно здесь, на Хэхвадоне, находится магазин готовых обедов «Изумительный ланч» – аккуратный традиционный домик, в окнах которого постоянно горит свет.
Обняв безмятежно спящее дитя, запеленутое в детское покрывало, Кымнам побродила туда-сюда перед дверью, но никто так и не объявился. В конце концов уже глубокой ночью она вместе с ребенком вышла из своего магазина.
Перевернув висящую на стеклянной двери табличку, старушка поменяла «Open»[18 - Открыто (англ.).] на «Closed»[19 - Закрыто (англ.).] и приклеила сверху записку:
Кто забыл здесь свое сокровище, обязательно свяжитесь со мной!
Телефон: 010–0000–0000.
* * *
– Девица из двести первой! Ты когда освободишь комнату?
Бум-бум-бум.
– Я знаю, что ты там. Я все понимаю, я тоже женщина, но… так нельзя! Я тут не занимаюсь благотворительностью. Мне, вообще-то, нужно принимать клиентов! Будешь и дальше делать вид, что тебя нет, я просто вышвырну твои вещи. Все на этом этаже жалуются на детский плач! – Послышался тяжелый раздраженный вздох, после чего за дверью продолжили: – Ты хоть понимаешь, как детские крики в мотеле ударят по его репутации? Ты мне так всех клиентов распугаешь. Кто-то уже выложил негативный отзыв! Предупреждаю в последний раз: если сегодня не заплатишь и не уберешься, я ночью выломаю дверь и сама тебя вышвырну. И этот ребенок… Ты же наверняка даже заявление о рождении не подала? О чем ты только думаешь… Хотя это не мое дело. Повторяю, если сегодня не съезжаешь, я просто пишу заявление в полицию!
Бум-бум-бум.
Хозяйка мотеля продолжала стучать в ветхую дверь комнаты, и малышка поморщилась. Чони тут же приложила ладонь к ее губам:
– Пожалуйста. Умоляю. Тихо. Тсс…
Глядя на встревоженную Чони, девочка разулыбалась. От улыбки одна щечка поехала вверх, а глаз как будто подмигнул Чони. И она вдруг обмякла и улыбнулась в ответ:
– И что тут веселого? Я вот напугана до смерти.
Малышка заливисто рассмеялась.
– Тсс!
Либо хозяйка решила, что перегнула палку, либо испугалась, что худощавая двадцатилетняя девчонка еще чего натворит от отчаяния и ей потом придется разбираться с последствиями, но ее голос вдруг изменился.
– Пойми, мне тоже трудно… Слышишь? Войди в мое положение. Хорошо? – выдавив из себя ласковый тон, произнесла хозяйка, поглаживая свои красные, наманикюренные ногти.
Через какое-то время послышался звук удаляющихся шагов. Только тогда Чони смогла расслабить плечи.
– Уф.
– Уа-а.
– Да, вот теперь можешь поговорить со мной.
Черные глазки крохи пытливо взглянули в лицо Чони. Девочка была умницей. Чони уже давно, еще будучи беременной, бродила то тут, то там. С тех пор как покинула приют, она осталась без дома. Конечно, пока Чони бродяжничала, никаких витаминов для беременных она не пила и никакого особого отношения к себе не получала. Напротив, все только и норовили уколоть побольнее, возмущаясь, как могла забеременеть такая молоденькая девушка, которая на вид только окончила школу… И шептались за спиной о ее распущенности.
И все-таки она была рада успешным родам. Глядя на малышку, она любовалась ее глубокими темными глазами, ровно сопящим носиком и даже маленьким, пухленьким язычком. Иногда она думала: как же ее дочери не повезло… Почему ее угораздило родиться именно у Чони и теперь малышка вынуждена так страдать? Глядя в ее глубокие, как ночь, глаза, Чони расплакалась. Она сильно сомневалась, что сможет нести ответственность за этот маленький комочек.
Чони находилась в розыске. Отец ребенка совершил ряд мошеннических действий, но обставил все так, что виноватой оказалась Чони. Она встретила этого мужчину, когда выпустилась из приюта и не знала, куда пойти. Не то чтобы он внушал ей доверие, просто никого, кроме него, рядом не оказалось. Теперь же она стала зачинщицей преступления, и ее разыскивала полиция, хотя Чони всего лишь сообщила ему номер своей регистрационной карты и поставила печать[20 - В Корее у многих есть именная печать, юридическая сила которой равна личной подписи.] там, где он попросил.
А потом этот подонок пришел к беременной Чони и, бросив ей несколько мятых банкнот по пятьдесят тысяч вон, спросил, хватит ли этого на аборт. Он буквально сломал ей жизнь. Мало того что она не смогла попасть в учреждение для одиноких мам, ей было страшно просто пойти зарегистрировать собственного ребенка и официально дать девочке имя. Казалось, тем самым она навсегда приклеит на судьбу малышки постыдный ярлык.
– Надо выбираться отсюда. Кто знает, может, они и правда выломают дверь и ворвутся к нам.
На улыбающейся мордашке дочки появилось плаксивое выражение. Чони почти ничего не ела, потому свое молоко не приходило, а на смесь денег не хватало. С приближением осени на улице похолодало, идти им теперь было совершенно некуда. Малышка плохо ела последние несколько дней и теперь, сморщив носик, захныкала еще громче. Чони свернула одеяло, сформировав круглые бортики, положила между ними ребенка, подняла его вместе с одеялом и начала качать.
– Бип-бип, машинка наша в небо улетает. Бип-бип, она до радуги добраться помогает.
Эту песенку Чони наскоро придумала сама. Казалось, малышка почти успокоилась, но потом снова закапризничала.
– Бип-бип, машинка наша в небо улетает. Бип-бип, она до радуги добраться помогает, – повторяла Чони.
Вид плачущего от голода ребенка разрывал ей сердце. Неожиданно Чони почувствовала, что сама сильно проголодалась. Словно голод мог передаваться по воздуху, как инфекция. Она продолжала напевать песенку, но девочка не прекращала плакать. Испугавшись, что хозяйка мотеля снова поднимется к ним, Чони положила рыдающего ребенка в слинг и зашла в туалет. Видимо, постояльцы здесь нередко курили тайком: в нос девушке сразу ударил противный запах табачного дыма и плесени, которым пропитались стены. Она наступила на черные пятна, заполнившие все щели между плитками, и снова запела песню:
– Бип-бип, машинка наша в небо улетает. Бип-бип…
Солнце село. Тревога нарастала. Казалось, этой ночью хозяйка непременно ворвется в комнату, и тогда им просто некуда будет пойти. У Чони не было ни родительского дома, где она могла бы найти приют и передохнуть, ни даже дальних родственников. Не оставалось ничего, кроме как тихо сидеть здесь, не издавая ни единого писка. Но сегодня, как назло, малышка совсем раскапризничалась. Чони слышала, что детки, которым еще не исполнилось ста дней от роду, мучаются от сильных мышечных болей, потому что кости их тела активно растут. Возможно, поэтому сегодня ее дочь не сомкнула глаз. Чони потрогала лоб девочки, и ей показалось, что у той небольшой жар.
– Болеть нам нельзя. Ты же знаешь, мы даже в больницу с тобой пойти не можем.
– Уа-а, уа-а!
– Ш-ш! Тише, не плачь. Давай я тебя обниму. Я буду долго и крепко обнимать тебя, а ты, пожалуйста, не кричи.
Лежа в слинге и слушая биение маминого сердца, малышка немного успокоилась, но продлилось это недолго. Она снова расплакалась, и вскоре хозяйка мотеля опять застучала кулаком в дверь:
– Девчонка из двести первой! Я захожу. Только что съехали клиенты из соседнего номера. Мне пришлось вернуть им все до последней воны! Больше я терпеть это не намерена. Не выйдешь – я звоню в полицию!
– Уа-а-а-а! – заплакал ребенок еще громче, словно отвечая на эту угрозу.
Холодный пот побежал по телу. Чони продолжала успокаивать девочку мягкими похлопываниями: «Все будет хорошо. Все наладится. Черт. Да что наладится?»
Дверь резко распахнулась, и хозяйка ворвалась в комнату. Рядом с ней стоял мужчина крепкого телосложения. Видимо, это был ее сын.
Под гневным взглядом женщины, которая придирчиво осмотрела помещение, Чони склонила голову и произнесла:
– Извините. Я выселюсь. Но только завтра утром…
– Завтра утром?! – Женщина пнула детский мобиль с подвешенными к нему черными и белыми зайчиками.
– Не трогайте детские вещи.
– Вы поглядите-ка, какая забота о ребенке. Вообще-то, ты мне должна еще сто девяносто тысяч вон. Но буду считать это милостыней и прощу тебе их. Так что выметайся прямо сейчас. Ох, ну что ты здесь устроила… Не надо было мне заселять беременную. Придется завтра вызывать службу дезинфекции и все тут отмывать. Фу!
– Я не могу уйти. Я непременно заплачу вам. Только дайте мне немного времени. Куда я прямо сейчас пойду?
– Да не нужны мне твои деньги! Просто убирайся отсюда! – Хозяйка еще раз пнула упавший черно-белый мобиль и, видимо, случайно нажала на нем какую-то кнопку, отчего из конструкции вдруг заиграла детская песенка. – Больше повторять не буду. Проваливай по-хорошему, пока я не подала заявление в полицию!
Услышав про полицию, Чони потеряла последние силы сопротивляться: «Точно, я же в розыске…» Она безропотно собрала вещи, хотя с собой у нее был лишь небольшой, едва заполненный чемодан, и больше ничего. На детском мобиле с зайчиками от крепкого пинка хозяйки образовалась вмятина, поэтому Чони оставила его, захватив с собой лишь несколько детских книжек-картинок и памперсы. Под пристальным взглядом хозяйки заведения, которая, скрестив руки, наблюдала за ней, Чони спустилась по лестнице. Проходя мимо стойки регистрации, она хотела было швырнуть деньги в прозрачное окошко-полумесяц, но, увы, бросаться было нечем. Похоже, теперь она и правда превратилась в нищенку, потерявшую остатки самоуважения.
Все это время Чони старалась не попадаться хозяйке на глаза, поэтому сидела взаперти. И вот впервые за несколько дней глотнула свежего воздуха. Ветер показался прохладным, и она, стянув с себя джинсовую рубашку, укрыла ею малышку.
– В больнице нас не примут, болеть нельзя, понимаешь? Только вот куда же теперь идти?..
– Уа-а! Уа-а!
Малышка, не в силах более терпеть голод, снова заплакала. По ночам, пока все спали, Чони очищала от жира железные листы в гриль-баре. Каждый раз, когда она оттирала металлической мочалкой подгоревший до черноты мясной соус, намертво прилипший к листу для жарки, ее желудок сжимался от голодных спазмов, вызванных запахом еды. Бывало, глядя на остатки мяса, она ощущала, как во рту скапливается слюна. И если бы за ее спиной не было ребенка, возможно, она бы сразу оторвала и съела эти соблазнительные кусочки. Но она просто не могла это сделать. Казалось, съешь она хоть кусок – и ее дочь, выпив грудного молока, тоже станет побирушкой, набивающей живот подгоревшими объедками с чужого стола.
В такие моменты, словно прочитав ее мысли, малышка у нее за спиной начинала ерзать. Тогда Чони погружала железный лист глубоко под воду, на самое дно таза, и вверх с характерным бульканьем поднималась пенная волна. Эти звуки быстро успокаивали девочку.
Здесь Чони разрешили работать, не разлучаясь с ребенком, и это было ее единственным заработком. Но то ли из-за вечно включенного газа, на котором по сорок восемь часов варили комтхан[21 - Суп из говяжьего мяса и костей.], то ли из-за пыли на кухне, вскоре малышка начала кашлять. Чони испугалась, и пришлось ей отказаться от этой работы.
Оставалось не так много мест, куда она могла напроситься вместе с ребенком. Какое-то время Чони поработала специалистом колл-центра в службе круглосуточной доставки, но клиенты начали жаловаться на детский плач, доносящийся из трубки, и вскоре ей пришлось отказаться от этой затеи. Доверить ребенка ей было некому, а значит, и найти другую работу не удавалось. Гриль-бар оставался единственным местом, где, несмотря на возникшую от постоянного контакта с бытовой химией экзему, Чони еще могла хоть как-то работать. Но рисковать здоровьем дочери не смела.
Обойдя несколько круглосуточных магазинов, Чони наконец купила треугольный кимпаб[22 - Обернутый в прессованные сухие водоросли пресный рис с начинкой внутри.] с тунцом, отдав за него тысячу шестьсот вон. На сухую смесь и бутылочку денег не хватало, поэтому приходилось заботиться о том, чтобы не пропали остатки молока. Она старалась найти что-то не слишком острое и не слишком соленое. Чони побрела вдоль красной кирпичной стены, что протянулась от станции «Хэхва» до больницы Сеульского университета. Сквозь листву платанов алел закат. А под деревьями примостилась бабушка. Она продавала тток[23 - Клецки, приготовленные из клейкого риса.], поджаривая длинные рисовые колбаски на мангале. От запаха жареного ттока у Чони потекли слюнки. Даже жуя свой скудный ужин, она продолжала ощущать голод. Проглотив слюну, Чони снова откусила кусочек подсохшего кимпаба и побрела вперед. Одной рукой она ела, а другой тащила чемодан, ребенок же висел у нее на груди в слинге. Малышка умаялась от голода и заснула под стук маминого сердца. Всухомятку дожевывая рис, Чони чуть не подавилась, но не стала стучать по грудной клетке, чтобы не разбудить дочку.
* * *
Кымнам в обнимку с младенцем и сумкой с памперсами подошла к дому. Пик-пик-пик-пик. Она набрала простой код 1004[24 - Распространенный в Корее числовой код, чья транскрипция звучит как слово «ангел».], и дверь открылась. Кымнам как чувствовала, что вечером к ней пожалует маленький гость, еще с утра запустила стиральную машину. Она достала чистое, хорошо просушенное машинкой одеяло, расстелила его на кровати и уложила ребенка. Легкий аромат кондиционера для белья смешался с запахом кожи девочки. Та чуть шевельнула головкой и тут же крепко заснула.
– Уже спит! В каких же условиях ты все это время засыпала, бедняжка? У меня просто… Ох. Видела бы сейчас мама твое блаженное личико. И все-таки, кто же в наше время вот так оставляет ребенка? Есть же специальные беби-боксы[25 - В Корее существуют специально оборудованные места, именуемые baby box («детская коробка») для анонимного отказа от ребенка и передачи его службам опеки.], в конце концов!
Она не знала, как ей быть. Правильно ли будет передать незарегистрированного ребенка полиции или же следует дождаться возвращения матери. Это было странно, но Кымнам казалось, что мать непременно вернется. Возможно, ей это подсказывала интуиция. За свои семьдесят лет Кымнам чего только не пережила: и войну, и восстание, и другие потрясения. Прожитые годы развили тонкое чутье, и теперь Кымнам, сама не ведая почему, верила маме этого дитяти. Одна только фраза «Си ю эгейн» – и Кымнам решила не обращаться в полицию. Ей хотелось положиться на порядочность девушки. Вернее будет сказать, она твердо решила поверить ей.
Кымнам глянула на часы. Сколько сейчас в Нью-Йорке?.. Как раз время позвонить Мунчжон.
Она пошла на кухню, поставила планшет на покрытый клетчатой скатертью стол и открыла приложение фейстайм[26 - Приложение для видео– и аудиозвонков.]. Крупный шрифт позволял отчетливо видеть каждую букву. На экране планшета появилось лицо Кымнам.
– Ой-ей, сколько морщин! И новые появились!
Она подвинула лицо совсем близко к камере и медленно осмотрела складки у носа и возле глаз.
– Может, пора поправить ботоксом?
– Мама? – позвала Мунчжон, удивившись картинке на экране.
– О! Моя дотер[27 - Daughter – дочь (англ.).]. Ты тут. Уже сделала гет ап?[28 - Get up – вставать на ноги (англ.).]
– Будет правильнее сказать не гет ап, а вейк ап[29 - Wake up – просыпаться (англ.).]. Не по собственной воле я сегодня встала. И, мам, ты опять разглядывала свое лицо? Подсчитывала морщинки? Тебе же уже за семьдесят, морщины в твоем возрасте – это нормально!
– Я знаю, и вовсе необязательно так грубо отчитывать. Внутри этой бабули по-прежнему живет восемнадцатилетняя девушка. Понимаете, учитель? Вы доживите до моего возраста, и посмотрим на вас. Хотя, быть может, через тридцать лет появятся новые технологии и выпустят какое-нибудь лекарство, избавляющее от морщин?
– Ага, «учитель». Ты даже не сделала задание, которое я тебе дала. И как собираешься проходить иммиграционный контроль? Там же так дотошно расспрашивают. Ты же знаешь: сама намучилась в прошлый раз.
– Знаю, тичер[30 - Teacher – учитель (англ.).]. Оцените, как я теперь стараюсь. На этот раз я справлюсь с интервью сама. И даже в «Старбакс» пойду, сама закажу себе американо. В прошлый-то раз везде таскалась с тобой, как кенгуренок в сумке. И только ты пропадала из виду – сердце уходило в пятки. Все боялась: вдруг со мной кто-нибудь заговорит. Так что теперь надо все выучить, и буду смело болтать без чьей-либо помощи.
– Ха-ха, что ж, тогда давайте постараемся, моя ученица. В этот раз нам еще статую Свободы из твоего списка желаний нужно увидеть.
– Конечно! Нельзя умирать, не взглянув на статую Свободы!
– Надо было еще два года назад, до переезда в Нью-Йорк, когда ты прилетала к нам в Лос-Анджелес, отправить тебя туда. Извини, что не вышло.
– Да за что ты извиняешься? И так пришлось аж на полмесяца закрывать магазин, и все посетители остались без обедов.
– Мама, люди спокойно покупают еду в других местах. Или думаешь: у тебя единственной магазин-кафе?
Кымнам кивнула:
– Это, конечно, так. Но, когда я закрыла мой магазин, на душе было как-то скверно. Словно детей своих оставила голодными. Ты же знаешь, что закусочные, где продают ланч-боксы или ттокпокки[31 - Рисовые клецки тток в сладком остром соусе.], называют «домом ттокпокки», «домом ланчей» и так далее? Мне кажется, это потому, что двери таких заведений, как двери дома, должны быть всегда открыты.
– И все же в этот раз приезжай на месяц. Спокойно побываешь везде, где хотела.
– Месяц? Это же так долго… Мои друзья-пенсионеры совсем соскучатся без меня.
