В Ставре действительно что-то было, но это «что-то» не спешило раскрываться. Оно будто было сильнее сознания татуировщика, жило рядом и вылезало только тогда, когда надо было ему, а не внешним обстоятельствам. А может, все дело в тату-машинке? И Ставр силен, когда держит в руках инструмент?
Чтобы не спугнуть и без того настороженного Григория, Брют выбрал для разговора небольшой бар во дворах. Народу там было немного, столики стояли удобно – можно было аккуратно сесть и делиться секретами.
– Что случилось на улице? – Этот вопрос должен был задать Ставр, но спросил Гриша.
– Знаете про теорию тихого места? – Брют посмотрел на Ставра. Давай, стажер, подтверди внутреннее чутье, ну хоть чуть-чуть!
– Это типа… – снова включился Гриша, – когда в лесу становится очень тихо, значит, пришел страшный зверь?
Брют перевел взгляд на парня и улыбнулся.
– Я читал об этом, – пояснил Гриша. – Когда в литературный поступал, писал повесть как раз на основе этой теории. Мастерам понравилось.
– Так ты писатель? – Ставр интересовался совсем не тем.
– Разве что в пределах своей квартиры, – улыбнулся Гриша. – Пока только студент, который начал учебный год с прогула. Так что случилось?
Гриша всем корпусом повернулся к Брюту – просек, что этот человек со светлыми уставшими глазами сможет ответить на вопрос.
Брют думал, как ответить, чтобы не получить роль чокнутого, чтобы Гриша понял, что эта теория работает в жизни, чтобы Ставр понял, насколько важно знать, что случилось. Или чтобы что-то, что живет внутри Ставра, это поняло. Брют почувствовал, как нагрелась на груди бусина. Нет, все-таки не всякий-разный сидит внутри стажера, иначе пчелы бы поняли, что что-то не так.
– Ты веришь в другие миры? – Брют решил зайти издалека.
Гриша задумался. Теперь пришла его очередь взвешивать каждое слово. А еще он не мог решить, насколько можно доверять молодому человеку.
Брют словно почувствовал сомнения студента и протянул руку ладонью вверх. По ней ползала толстенькая пчела.
– Хочешь погладить? – спросил он Гришу, и тот внимательно посмотрел на пчелу, протянул руку и аккуратно коснулся спинки.
Пчела была теплая, мягкая, на ощупь будто велюровая. Но не это удивило Григория. От пчелы веяло силой – древней, уходящей корнями в самую глубь земли. Пчеле не очень нравился Ставр, но нравился Гриша. А еще пчела переживала за Брюта.
– Я подобное ощущал всего раз, – заговорил Гриша, не убирая руку от пчелы. – Когда писал текст полночи, так погрузился в него, что наутро не мог различить сон и реальность. Оно все переплелось и пыталось поглотить одно другое.
– То же самое случилось на улице, – тихо проговорил Брют. – Есть место, которое пытается поглотить собой нашу реальность. Есть люди – или они не люди, – которые пытаются ускорить этот процесс. Я же смотрю, чтобы при этом не пострадали невинные.
– Вроде полиции, – улыбнулся Гриша.
– Мы называем себя Стражей, – поправил Брют. – Я же не представился!
Его буквально осенило, что он притащил общаться студента с людьми, которых тот не знает.
– Меня зовут Брют. – Стражник протянул руку, Гриша пожал ее. – Это Ставр.
Рукопожатие со Ставром напоминало прикосновение к лягушке. Неприятно, но терпеть можно.
Хотелось подольше пообщаться с Григорием, спросить еще раз про сон, но пчелы подсказывали, что парня надо отпустить, – тот и так чувствовал себя странно и уже несколько раз пожалел, что согласился пообщаться.
– Я не знаю, пересечемся мы еще или нет, – сказал Брют. – Но если вдруг ты снова окажешься в тихом месте – в неправильно тихом, – то сделай все, чтобы задать вопрос. Все равно какой, главное – разрушить тишину.
Гриша кивнул, попрощался и поспешил уйти. Ставр проводил его взглядом. Это всяко интереснее, чем сидеть в студии и ожидать тумаков от Гири.
– А кто был за спиной, когда нельзя было оборачиваться?
Наконец-то он задал правильный вопрос!
– Это нам и предстоит выяснить, – задумчиво проговорил Брют.
– Так что с дверью? Она была опасная или нет?
– Да нет, – махнул рукой Брют. – Просто искажение в пространстве. Хотел закрыть, чтобы никто туда случайно не зашел.
Ставр сделал вид, что понял. Верить в такие вещи, когда рядом огромный рогатый ворон чистит перья, было проще.
– Я не стал при парне говорить, – Ставр подвинулся поближе к Брюту и понизил голос, – но от него медведем пахнет.
* * *
Доброславль лихорадило. Слишком часто стали заходить столетние души, слишком много стали вспоминать об упавшей ветке дуба. Хуже всего становилось княжичу. Все меньше в его глазах находили сознание. Игнат метался по палатам, пытаясь предугадать, что может повредить сознанию княжича в этот раз. И каждый раз ошибался. Простое яблоко тот принял за молодильное, истерил, что разбазаривают достояние его мира. Палас в коридоре стал для него шкурой медведя, и целый час княжич провалялся на полу, рыдая. Слуги с каждым днем все больше напоминали свою тень, все чаще молились Великому древу, чтобы то вернуло их княжичу сознание. И все чаще стало казаться, что древо не слышит.
День выдался теплым. Солнце поднималось над крышами, уютно окутывая двор светом, озаряя ворота и деревянные дорожки. Княжич вышел сначала во двор, походил вдоль забора, посмотрел, как ложатся на руку солнечные лучи, а после ушел в свою светлицу. Сегодня он был тихим, не пытался ругаться с поварихой, лениво проводил взглядом охрану. Даже улыбнулся, увидев своего прислужника, который зашел справиться о завтраке.
– Игнат. – Княжич вспомнил его имя, назвал правильно! – Давай поговорим?
– О чем, ваша светлость? – Игнат приблизился к креслу, где сидел княжич, обложившись подушками и крутя в руках увядшее яблоко.
– Давай ни о чем? Просто поговорим.
Взгляд у княжича был грустный и уставший. Словно он держал на себе всю тяжесть мира. Игнат не стал перечить – редко когда княжич мог так долго и понятно говорить.
Все началось давно. Он стал остро реагировать на свое имя, и с тех пор его стали называть только княжичем, никак иначе. Потом убрали и родовое имя, потому что и на него он стал бросаться. Порезал все картины, что висели в тереме, испортил родовые гербы. Княжич словно делал все, чтобы стереть из истории мира свой период правления.
– А ты знаешь, Игнат, что в конце реки с четырьмя названиями есть пещера и там спит чудовище? – Он очень внимательно посмотрел на прислужника.
Тот испуганно захлопал глазами. Рассказывали, что во время одного такого разговора княжич чуть не наложил на себя руки. Повторять такой опыт не хотелось. Игнат даже крикнуть не успеет, как вялый на первый взгляд княжич лихо исполнит, что задумал.
– Ваша светлость, – заикаясь сказал Игнат. – Нет никакого чудовища, это все сказки. Пугалки для детей.
– Хочешь сказать, и Лиха не было? – хитро прищурился княжич.
– Лихо было, и от него избавились два года назад ценой сотни душ, – как заученный ответ на билет, сказал Игнат, все еще ожидая нового взрыва.
– Больше погибло, – покачал головой княжич. – Сотня душ до поля добралась, а сколько осталось в уничтоженном городе?
Игнат промолчал. Он не вдавался в подробности тех лет. Помнил только, что в день, когда треснула и с грохотом полетела вниз огромная ветка дуба, княжич кричал так, будто его резали. Игнат тогда тихо порадовался, что не стало батюшки и матушки. Они бы не пережили все то, что происходило сейчас в Доброславле.
– Вот скажи, Игнат, почему крона всегда берет на себя все проблемы? – Княжич витал где-то в своих мыслях.
– Так повелось: крона подвижна, изменяема. А корни…
– А корни этим пользуются.
Когда княжеский род еще был силен, а Игнат так мал, что не понимал разговоры взрослых, он слышал уже нечто подобное. Запомнил, потому что очень громко ругалась княгиня-мать, настаивая на своем. Вторил ей князь-отец. Маленькому Игнату тогда показалось, что ругаются они с огромным рыжим котом, но увидеть всё ему не дали – увели подальше, чтобы не мешался.
– Я вас не понимаю. – Игнат вспомнил, как играл дурачка, лишь бы побольше услышать интересного и, возможно, того, что поможет ему в будущем.
Княжич ласково улыбнулся, отложил яблоко и приблизился к Игнату.
– Ты ведь лучший местный сплетник. – От улыбки княжича стало не по себе. – Ты знаешь больше, чем любая баба Доброславля.
– Я вас не понимаю, – сипло повторил Игнат и был абсолютно прав. Такого взгляда у княжича он не видел никогда в своей жизни. Возможно, будь тот здоров, это был бы его обычный взгляд – хитрый, расчетливый.
– Ты же подружился со сновичами? – Княжич наклонил голову набок.
– Да, два близнеца к нам ходят. – Тут врать было бесполезно. О сновичах, что курсируют туда-сюда по городу, знали все.
– А знал ли ты, что ни один снович ни разу не попадал в крону?
Это была проверка? Игнат замер. Он знал другое, но говорить это княжичу опасался.
Тот наблюдал за реакцией слуги, сминая в руке яблоко.
– Знал ли ты, что Стражи Ладного мира не стало семь лет назад? Мы абсолютно беззащитны. И когда чудовище проснется, нас никто не защитит.
Игнат смотрел на княжича так, будто видел его впервые. Он сидел прямо, сверкая глазами и что-то обдумывая.
– Знал ли ты, что то, что жило в Шипящем озере, ушло?
Игнат пытался вспомнить, что говорили по этому поводу в городе. Тщетно.
– Знал ли ты, что Умру-озеро нашло своего шамана?
Каждый вопрос княжича звучал все злее. Игнат стал пятиться к двери, почувствовав, что еще немного, и разговор завершится. И лучше, чтобы все закончилось спокойно.
– Знал ли ты, что… – Княжич не договорил, посмотрел на Игната. – Да ни черта ты не знаешь о мире, где живешь!
Он буквально взвизгнул и метнул яблоко, целясь Игнату в голову. Тот увернулся. Плод пролетел мимо и врезался в дверь, разлетевшись во все стороны мелкими брызгами.
Игнат поспешил выскочить из светлицы – как бы опять что не прилетело в него. Навстречу уже бежала охрана.
– Что случилось?
Игнат прислушался. В светлице княжича было тихо.
– Все хорошо, его светлость немного повздорили.
Охрана кивнула и вернулась на свой пост. Игнат хотел уйти подальше от светлицы, но не смог ступить и шага. Он охнул, хватаясь руками за стену, чтобы не упасть. В голове появилось чужое сознание. Хаотичное и злое.
– Вернись, Игнат. Задание для тебя есть.
Весь потный, трясущийся, как от лихорадки, прислужник повернулся к двери, что вела в светлицу княжича.
Инверсия
Чтобы охота сложилась, надо хорошо к ней подготовиться. Так говорили в деревне.
Изучить повадки зверя, найти его слабое место. Подобрать оружие и убедиться, что оно не подведет.
Поэтому каждую ночь он выходил в поле и наблюдал за небом. Каждый вечер проверял, ровные ли стрелы, насколько остр их конец. Каждый день он собирал по крупицам все, что можно было, про этого зверя. Каждое утро просыпался, отсчитывая дни до того самого, когда зверь будет виден лучше всего.
Он узнал, что луны на небе не должно быть, чтобы ее свет не мешал охоте. Узнал, что должна быть самая длинная ночь в году, чтобы как можно дольше солнечный свет не мешал охоте. Узнал, что такое случается очень редко. Но если случается, то зверь спускается с неба, чтобы пройтись по зимнему лесу.
Еще он узнал, что, чтобы стать берендеем, надо найти шкуру. Так говорили в деревне. Без шкуры никак. На себе свою не вырастить, а если и получится, то обратно человеком уже не стать.
Он узнал, что от шкуры зависит, насколько сильным будет берендей. Старый зверь не подойдет, как и молодой. Старый будет тянуть силы, пытаясь вернуть молодость, а молодой утащит в болото. Но с этим зверем проблем не будет.
Ему никто не сказал, что так можно. Никто бы не посмел даже подумать об этом. Он знал это сам. Знал так же ясно, как свое имя. Как дом, куда возвращался каждый день. Как мир, из которого ему пришлось уйти не по своей воле. Но после охоты все будет иначе.
А чтобы охота сложилась, надо быть готовым. Так говорили в деревне.
В ту самую ночь было очень холодно. На окнах намерз толстый слой льда, а двери с трудом открывались и не выпускали на студеный воздух. Из труб курился дым. В эту ночь поддерживали огонь до самого рассвета. Все, чтобы солнце встало. На улицу не выходили – на улице властвовали всякие-разные.
Поэтому никто не увидел, как он вышел из дома и двинулся в сторону леса. Все небо засыпало звездами. Снег искрился в темноте так, будто они упали вниз и замерзли, не в силах справиться с зимой.
Он заходил все глубже в лес, держа наготове стрелу. В последний момент он узнал, что наконечник у стрелы не может быть обычным, это должен быть особенный металл. Тот металл, что участвует в обрядах и колдовстве. Поэтому он выкрал у местной ворожеи серебряный клинок и переплавил его. Говорили, что этот клинок выпал из крыла птицы витари, но теперь никто это не докажет. А ворожея так стара, что пропажу не заметит. Он был в этом уверен. Серебряный наконечник блестел, как снег и звезды.
Черное небо распахнуло свои объятия, выпуская на землю двоих. Сначала ступила на снег огромная лапа с длинными серебряными когтями, на ее след упали две маленькие. В самую длинную ночь Большая и Малая Медведицы спустились на землю, чтобы пройтись по лесу, пока все спят.
Он сразу почувствовал, что в лесу что-то изменилось. Перестали похрустывать от мороза деревья, склоняясь перед древним существом.
Он увидел их почти сразу. Черная шкура поглощала свет вокруг, слабо светясь. По земле словно шло небо, принявшее форму медведя. На миг он почувствовал страх и слабость. Посмел поднять руку на то, что вечность должно быть неприкасаемым. Но это был всего лишь миг. Стрела легла на тетиву легко – там ей самое и место. Наконечник в последний раз сверкнул в ночной тьме и улетел вперед, в черное бездонное ухо. Медведица удивленно вздохнула и повалилась набок. Медвежонок испуганно заозирался.
К ним шел человек, который давно потерял свои принципы. Человек держал в руках сломанный клинок из крыла витари. Медвежонок сразу понял, что случится дальше, не стал ждать и смотреть, когда человек снимет шкуру, бросился бежать. Он бежал так долго, что его звездные лапы устали.
