– Вот же падлы… – Луцкий подъехал к шесту и сорвал тряпку – Совсем оборзели!
– Не уймутся никак, – Егоров укоризненно покачал головой – По Пекинскому договору эти земли России отошли больше трех десятилетий назад, а они всё воду мутят.
С каждым часом следов активного движения по тропе становилось больше: свежие следы копыт, остатки костров, брошенные в спешке сломанные корзины. Наконец, когда солнце клонилось к закату, мы наткнулись на небольшую площадку у переправы через реку. Там стояла хлипкая деревянная будка с камышовой крышей, рядом несколько шатров и пять-шесть лошадей.
– А это кто? – сказал Егоров, поправив винтовку на плече. – Застава что ли? Хорошее место выбрали заразы, не обойти.
Из будки вышел человек в сером халате с карабином за спиной. Азиатская внешности и отсутствие уставной формы сразу сказали мне, что это точно не солдаты местного гарнизона. За ним – двое с копьями и старинными ружьями. Они жестами остановили нас. Караван замер, только лошади нервно фыркали и били копытами по камням.
Бауржан тронул повод и выехал вперёд. Он говорил громко и уверенно, на смеси уйгурского и казахского. Главарь остановивших нас бойцов слушал, щурился и кивал. Потом развернул свёрток бумаги и начал что-то показывать Смогулову, время от времени неприязненно поглядывая на нас.
– Грамоте обучен – Луцкий наклонился ко мне и тихо продолжил – Или вид делает. Если грамотный, то не простой это киргиз, зуб даю.
Я наблюдал за сценой со стороны, предоставив проводнику действовать самому. Бауржан уже несколько раз ходил тут, и действовал вполне уверенно. Внешне я был спокоен, но на самом деле в груди немного холодело от того, что ситуация была не понятна.
Минуты тянулись мучительно долго. Наконец собеседник проводника махнул рукой. Один из бойцов что-то крикнул, убрал копьё в сторону, и дорога оказалась открыта.
– Пошли начальник, – обернулся Бауржан, едва заметно улыбнувшись. – Это отряд местной самообороны. Говорят, что банда тут объявилась, грабят караваны и стойбища. Они стоят тут для охраны переправы. Их тут всего семеро кстати.
– Хе! – Луцкий зло рассмеялся, приглаживая усы – Знамо дело, банда! Вот они ента банда и есть! Стригут с мирных кочевников и мелких караванов денежку за охрану. А про тех, кого нагнуть не могут, гонцами до других своих отрядов доносят, чтобы людей побольше собрали и встретили! Взять бы, да проучить засранцев! Вашбродье, нам же нужны киргизские халаты? Сейчас мы их враз организуем!
– Нет Паша, трогать их нельзя – Бауржан тоже усмехнулся – Род у них большой, Акчубак, это потомки Чирика. У них много воинов, если этих обидеть, их бай может захотеть отомстить. В Нарынский гарнизон он разбираться не пойдет, может просто на перевал стрелков отправить. С ними сориться нельзя.
– Восток – дело тонкое Паша – Процитировал я красноармейца Сухова – Прав Бауржан, пусть живут пока, нам они не мешают.
Мы пошли дальше, оставив за спиной местных рэкетиров. Впереди ждала долина Нарына.
На следующий день путь повёл нас всё ниже, и вскоре каменные отроги остались позади. Долина развернулась шире, река Нарын уже не ревела в теснине, а текла величаво, словно зная свою силу. Воздух стал теплее, и мы даже позволили себе снять теплую одежду, которая тяготила плечи на переходах через перевалы.
Однако дорога не стала легче. Под копытами хлюпала раскисшая после дождя глина, лошади вязли, люди ругались, изредка нам и самим приходилось спрыгивать в жижу, чтобы помочь измученным животным. Иногда приходилось обходить заболоченные луга, уходя на сухие пригорки, где дул ледяной ветер. Караван растягивался, и мне приходилось останавливаться, поджидая отстающих.
Ближе к полудню показались первые зимовки киргизов. Над рекой тянулся дым из землянок и юрт, на пригорках паслись стада овец. Хозяева юрт выходили навстречу, приветствовали нас, интересовались новостями, спрашивали – куда мы идём. Слово Я заметил, что про Нарын они говорили как-то пренебрежительно, но вот "Кашгар" звучало у них с особым уважением – город оставался для них и рынком, и источником богатства, и воротами в иной мир. Здесь мы купили немного сушёного курта и кобыльего молока, оставив в обмен старую медь и несколько ножей.
На следующий день мы добрались до самого Нарына. Город встретил нас сурово: деревянная крепостица с частоколом, десяток казённых саманных строений, пара лавок и русская стража у ворот. Для русского человека здесь всё казалось до боли знакомым – русский говор, солдатские шинели, крик приказного. Но стоило отойти от крепости к базару, и обстановка менялась: в толпе мелькали киргизы, уйгуры, китайцы, даже пара бухарцев с тюками красного сукна. Базар уже закрывался, и местные торговцы грузили товар на арбы.
Мы вошли в крепость под вечер. Солнце уже садилось за хребет, и длинные тени от частокола легли на утоптанный двор. Несколько солдат в поношенных гимнастёрках сидели на бревне у казармы, лениво курили махорку. Они глянули на наш караван с любопытством, но без особого удивления – видели, значит, и не такие обозы.
У дверей штаба стоял дежурный унтер-офицер, подтянутый, с длинными усами. Он молча козырнул и проводил нас внутрь.
В помещении пахло чернилами и кизяком, которым топили железную печь. За столом, заваленным картами и бумагами, сидел человек в выцветшем мундире. Поднял глаза, и я заметил морщины у уголков век, будто от вечного прищура на солнце. Это был капитан Николай Алексеевич Обручев – начальник Нарынского военного поста и комендант крепости.
– Караван? – спросил он негромко, подслеповато прищуриваясь, голос у него был спокойный.
– Так точно, – ответил я, снимая фуражку. – С перевала Ак-Суу. Следуем в сторону Торугарта.
– Постойте, вы Волков? – Капитан встал, и обойдя стол подошёл ко мне вплотную.
– С утра вроде был им – Хмыкнул я. – Вас должны были предупредить о нас.
– Простите, не разглядел русскую форму – Смутился капитан – Зрение знаете ли в последний год подводить начало, днем вижу всё ясно, а вечером и в полутьме плывет всё перед глазами.
– Бывает – Пожал я плечами.
Капитану на вид было за сорок, и возрастные изменения органов зрения добрались и до него. Сейчас не делают операции на глаза, меняя хрусталики и удаляя катаракты, и на таких подслеповатых, но ещё крепких мужиков я насмотрелся уже вволю.
Капитан слегка кивнул и встал. Движения его были простые, без лишней резкости, но чувствовалось – человек привык к власти.
– Рад знакомству. Но я так понимаю вы у нас не задержитесь?
– Завтра в путь, – Подтвердил я его догадки – Нужно дойти до Кашгара пока перевалы проходимы. Вот пришел к вам поздороваться, и попросить совета как идти дальше.
– Понимаю…
Обручев подошёл к карте на стене, провёл пальцем по линии дороги, взглянул на меня исподлобья:
– Там дальше после Ат-Башы пусто. Арпа – мёртвая долина. Дров нет, воды мало. А китайцы нынче нервные. Сколько у вас людей и лошадей?
Я коротко ответил. Обручев помолчал, потом слегка усмехнулся:
– Не первый караван, что идёт этой тропой. Но не каждый возвращается. И наши басурмане шалят, и китайские. У меня всего триста бойцов, и как вы сами понимаете, везде мы успеть не можем. Совет мой – держитесь ближе к киргизским и уйгурским зимовкам и не спорьте с китайскими чиновниками. У них бумага дороже стали, а каждый мелкий писарь мнит себя сыном императора. Они любят, когда перед ними пресмыкаются и унижаются. Да и вообще, сами с ними не говорите. Передайте через встречных караванщиков письмо в наше консульство в Кашгаре, чтобы вас встретили. Там люди опытные, они разберутся лучше вас.
Он пригласил меня присесть. Солдат принёс чайник и пиалу. Мы сидели за грубым деревянным столом, слушали, как снаружи завывал ветер.
– Здесь, в Нарыне, – продолжал капитан, – и я имею ввиду не только город, всё решает терпение. Кто умеет договариваться и не спешить – тот живёт долго. А кто думает, что в горах можно силой всё взять… тех мы потом находим по весне и хороним. Я вас не пугаю, ни в коем случае! Просто предупреждаю Исидор Константинович – до самого Кашгара пойдут дикие места, где закона считайте и нет вовсе. А у вас небольшой отряд, хотя и военный, поэтому не рискуйте зря. С любым бандитом можно договорится полюбовно. Поверьте, им тоже не захочется терять людей, вступая с вами в схватку. Так что если нарвётесь, то только переговоры!
Я встретился с капитаном взглядом. В этих серых глазах не было ни угрозы, ни дружелюбия – только опыт человека, слишком много лет прожившего на краю империи. Мне казалось, что я своим присутствием его очень тяготил, заставляя оторваться от привычного уклада жизни. Недружелюбный взгляд был у капитана.
– Спасибо за совет, – сказал я. – Нам пригодится.
Капитан снова кивнул, и разговор был окончен.
В крепости, сославшись на неотложные дела, я задерживаться не стал, отказавшись от ужина в компании офицеров и предложенный ночлег, очень уж гнётшее впечатление крепость и её командир на меня производили. Я только пообещал Обручеву утром перед отъездом забрать почту в русское консульство в Кашгаре. Мы же остановились на постоялом дворе возле базара, где вкусно пахло лагманом, овчиной и дымом. Мои бойцы сушили обувь, лошади отдыхали, люди переговаривались о дороге. Нарын для нас – это лишь перевалочный пункт, задерживаться здесь я и не планировал. Дальше начиналась настоящая дорога – к Ат-Башы, в пустынную долину Арпа и выше, к самому Торугарту. Если верить словам Обручёва, там не будет ни зимовок, ни рынка, ни русских постов. Только ветер, камни и китайские заставы.
Вкусно поужинав, я вышел к реке, посмотреть на чёрные воды Нарына. Они бежали на запад, туда, где уже крепко сидела чужая власть. Впереди была долгая дорога через голые плоскогорья и высокие перевалы, и каждая верста могла обернуться для нас либо удачей, либо бедой. Честно говоря, неизвестность меня пугала.
Наутро мы снялись с постоялого двора, когда над крепостью только начинал рассеиваться туман. Улицы Нарына ещё спали: редкие прохожие спешили к базару, в крепости гремели вёдра у колодца, караульный сонно зевал, опершись на винтовку. Мы миновали ворота без задержки – Обручев, как и обещал, дал знак часовым, и они даже не проверяли наши бумаги, только передали запечатанный и довольно толстый конверт. Капитан нас провожать так и не вышел…
Дорога сперва шла вдоль реки, но вскоре свернула к холмам. Вьючные кони шли с неохотой: сытая свежая трава и овёс, на которые они налегли накануне вечером, обернулась тяжестью в брюхе. Люди тоже были мрачнее обычного – каждый понимал, что дни лёгкой дороги позади.
К полудню показались первые отроги хребта. Дул колючий ветер, срывая пыль и мелкие камешки. На пригорке стояла старая киргизская юрта; из-под войлока тянуло дымом. Старик-хозяин вышел, пригласил нас на чай. Бауржан переговорил с ним: впереди, сказал старик, трава хуже, а ветер сильнее, но дорога верная – к Ат-Башы. Мы оставили ему пригоршню соли и пару медных монет, и пошли дальше.
К вечеру дорога стала заметно пустыннее. Зимовки встречались всё реже, овцы и кони на пастбищах – лишь изредка. Мы остановились на ночлег у каменной россыпи, развели костёр из привезённых вьюком дров и кизяка, но тепла он давал мало. Ночь выдалась холодной, и многие не сомкнули глаз, кутаясь в шинели и бурки.
На третий день показался Ат-Башы. Аул раскинулся в долине, окружённый холмами, над которыми стелился сизый дым. На базаре шум стоял привычный: киргизы торговали скотом, бухарцы предлагали ткани, пара уйгуров толковала о чае. Здесь мы задержались до вечера – пополнили запасы муки и сушёного мяса, купили ещё пару арб с кизяком, чтобы не остаться в Арпе без топлива. С помощью Бауржана купили полный комплект одежды киргизских-кочевников на всех членов команды. Делать эти закупки в Нарыне я не стал, так как не хотел, чтобы Обручев и его офицеры знали о нашем запасном плане.
За аулом Ат-Башы казалось, что любая жизнь заканчивалась. Там начиналась пустая, продуваемая всеми ветрами долина Арпа, о которой говорил Обручев. Ни людей, ни селений, только пожухлая трава, снег и холодные звёзды над головой.
Долина Арпа встретила нас тягучей тишиной и ветром, который не смолкал ни на минуту. Широкое пространство уходило во все стороны, и казалось, что мы идём по каменной чаше. Первый день пути прошёл тяжело. Под ногами и копытами лошадей земля местами проваливалась – мы шли через скрытые под тонкой и сухой коркой болотца. Кизяк, что мы везли из Ат-Башы, уходил на топку быстрее, чем я рассчитывал, и уже вечером в лагере начали экономить каждый лепеш. Костёр едва тлел, и мы предпочли не готовить горячую еду, ограничившись чаем и сушёным мясом.
Ночью было особенно худо. Ветер завывал так, что палатки трещали и едва не срывались с креплений. Конечно, с полярными холодами и ветрами это было не сравнить, однако и теплой одежды, которую я носил в тех краях у меня с собой не было. Люди ворочались, не в силах уснуть, собаки скулили, прижимаясь к сложенным на земле вьюкам. Утром лица у всех были серые, глаза красные от недосыпа.
На второй день дорога пошла выше, и стало заметно холоднее. В середине перехода, сразу после обеденного привала мы нашли страшные следы – обглоданные диким зверьем человеческие кости у кострища. Бауржан сказал, что это дело рук кочевников-разбойников, которые промышляют на дальних пастбищах.
– На большие караваны они не сунутся, – сказал он, осматривая останки мертвеца – но одиноких путников они режут без жалости. Могут позариться даже на пожитки бедняка. Видите, они даже одежду с него сняли.
Его слова и увиденное не добавило нам бодрости. Теперь мы ехали настороженно оглядываясь по сторонам, казаки перевесили свои винтовки на грудь, чтобы всегда были готовы к бою.
К полудню мы наткнулись на стадо диких яков. Животные стояли на ветреном склоне, тяжёлые, мохнатые, и смотрели на нас равнодушно. Для местных это богатство, но добыть их без хорошего ружья и без риска почти невозможно. Егоров только присвистнул: «Вот бы парочку в обоз!», но я покачал головой – времени на охоту у нас не было.
На третий день в Арпе разразилась метель. Небо заволокло серым, ветер поднял снежную крупу, и мы едва различали друг друга в десятке шагов. Дорога превратилась в белую пустоту, и только опыт Бауржана позволил не сбиться с курса. Люди шагали молча, укутанные в шинели, снег хлестал в лицо, лошади с трудом вытягивали ноги. Зима потихоньку отвоевывала у осени эти земли.
Когда под вечер ветер немного стих, мы поставили лагерь за каменным выступом. Там было хоть немного тише. Люди ели молча, лошади дрожали под попонами, собаки лежали клубком, пар от дыхания стлался над ними белым облаком. Я смотрел на этот лагерь и думал: Арпа словно испытывает нас на прочность, а ведь впереди был перевал Торугарту, который гораздо выше и опаснее пройденного нами Ак-Суу.
Глава 5
– Хунхузы! – Меня разбудил отчаянный крик часового и грохот нестройного ружейного залпа.
Брезент палатки дернулся от попадания пули, тупой удар чуть не выбил мешок, который я использовал вместо подушки, из-под моей головы.
Действуя на автомате, еще толком не осознав, что же происходит, я отбросил в сторону одеяло, схватил револьвер, который по заведенной давно привычке лежал у изголовья, и рванулся к выходу. Полог палатки я даже не пытался развязать, а просто с силой дернул в сторону, разрывая завязки.
В лагере творился хаос. Солнце только начало появляться из-за горизонта и в долине, затянутой туманом, царил сумрак. Мрачное, сырое и холодное утро в Арпе. Где-то в той стороне, где должен был стоять часовой звучали выстрелы из винтовки, ей в ответ, в разнобой били ружья. Вдруг, прямо у меня над головой прошуршала стрела и впилась в центральную стойку навеса, под которым мы сушили обувь. Из брезентовых укрытий, кто в чем выбирались казаки и стрелки.
– К бою, занять оборону! – Послышался крик Бочкарева.
Я бросился к ближайшему ящику чтобы использовать его в качестве укрытия, но тут же в полутьме различил тени, мелькнувшие между валунами на противоположном склоне. Узкие силуэты, повязки на головах, и гортанные крики, подхваченные десятками голосов. Хунхузы шли в атаку лавой, под прикрытием тумана.
Кто-то из наших опрокинул в костровище треногу с котлом, и головни, разлетевшись по сырой траве, задымили, добавив к туману ещё и гарь с густым паром от попавшей в костер воды. В этом полумраке всё смешалось: крики, конское ржание, собачий лай. Вьючные кони рвались с привязи, путаясь в арканах. Один из них, обезумев вырвался, понёсся прямо сквозь лагерь и сбил с ног двоих стрелков.
– Круговую! Держать фланги! – теперь уже кричал Егоров, и его голос, гулкий и властный, звучал уверенно.
Первыми ответный огонь открыли казаки. В густом сумраке тускло блеснули выстрелы, и один из нападавших, взмахнув руками, кубарем покатился вниз по камням. Но другие, были уже совсем близко. Разбойники выли, как бешеные волки и размахивали саблями и ружьями.
Я упал на колено и, стараясь не целиться долго, выстрелил из револьвера в ближайшего – тот рухнул, держа обеими руками живот. Второго подстрелил почти в упор Бауржан, оказавшийся почему-то ближе всех к нападавшим.
Пули свистели над головой, несколько вонзились в землю рядом с моими ногами. И только тут я осознал, что только я один торчу посреди лагеря как три тополя на Плющихе, стоя на одном колене и стреляя из револьвера как в вестерне. Все мои бойцы уже заняли позиции укрывшись за чем придётся.
– Ложись твою мать! – Паша Луцкий возник как призрак и навалился на меня сверху, – вот же холера! Куда тебя черти несут вашбродье?!
Через секунду мы вместе с казаком были уже возле потухшего костра, спрятавшись за валуном, который дежурный повар использовал в качестве разделочного стола.
Паша выглянул из-за камня, и я последовал его примеру. Короткий миг мне показалось, что нас сейчас сомнут, но вдруг залп стрелков, занявших оборону у подножья склона, отбросил хунхузов назад. Несколько тел остались валяться неподвижно, и вопли раненых перекрыли их боевой клич.
– Кажись отбились. – Паша начал было крестится, но остановился, не завершив ритуал – Етить колотить!
Из-за скал показались новые группы. Теперь их было куда больше – человек пятьдесят. Они обступали нас с обеих сторон, надеясь взять лагерь в клещи. Я повернул голову в право, и обмер от увиденного. Пока нас обстреливали из-за холма, возле наших вьючных лошадей без крика, шума и выстрелов уже суетились несколько низкорослых фигур.
– Не дать им взять обоз! – гаркнул я и, перескакивая через тюки и седла, помчался в сторону импровизированной коновязи.
– Куда?! – Возмущенный вопль Луцкого ударил в спину – Вот же малахольный!
Я и сам не заметил, как оказался возле лошадей, а на моем пути встал щуплый китаец с огромным ножом в руке. Его лезвие, поддернутое ржавчиной и с зарубками на кромке, выглядело страшно. Заорав я ткнул в его сторону револьвером и несколько раз нажал на спусковой крючок. Китаец рухнул как подкошенный, но на его мете тут же появились ещё три фигуры. Я выстрелил снова, и револьвер вхолостую щёлкнул курком.
– А-а-а! – Не останавливаясь я швырнул бесполезный револьвер в ближайшего противника, а потом всем телом врезался в эту троицу.
Бок обожгло болью, что-то теплое полилось под рубахой, но я не обратил на это никакого внимания. Адреналин бурлил в крови бурными потоками, я бил куда и чем попало, толком не разбирая кто передо мной.
– Сарынь на кичу! – Боевой клич донских казаков, подсказал мне, что рядом дерётся Луцкий. Неизвестно каким ветром занесенный в семиреченское казачье войско донец не оставил меня одного.
– Сдохни сука! – Я вцепился в горло очередного китайца и рухнул вместе с ним на грязную землю.
По мне кто-то топтался, наступая то на ноги, то на спину, а я боролся с хрипящим разбойником, пытаясь его задушить. Вдруг прямо перед моим лицом мелькнуло лезвие шашки, воткнувшись в глаз моего противника. Кровь брызнула мне в лицо, и меня вырвало прямо на умирающего.
– Всё вашбродье, всё, оставь его, подох он ужо! – Голос Луцкого привел меня в чувство.
Я попытался подняться, но ноги едва слушались. Бок пульсировал болью, в глазах темнело. Луцкий рванул меня за ворот и усадил, сам встав на одно колено.
– Сиди, не рыпайся, вашбродье – процедил он, – не хватало мне тебя тут в гроб укладывать.
В этот момент над валунами снова затрещали выстрелы. Хунхузы, заметив, что взять обоз быстро не вышло, пошли второй лавой. Теперь они стреляли реже, но двигались плотнее, передвигаясь перебежками, и укрываясь за изгибами местности.
– Держать линию! – крикнул Бочкарёв, и его команда разнеслась по лагерю.
Стрелки, уже успевшие перезарядить винтовки, встретили разбойников залпом. Несколько фигур упали, но другие, словно не замечая потерь, влетели прямо в ряды казаков и стрелков. Сталь встретилась со сталью, крики, мат – всё смешалось.
Я попытался нащупать за поясом подсумок с патронами, но никак не мог его найти, пальцы дрожали. Через пару секунд я осознал, что пояса не было, он остался в палатке. Тогда я схватил с земли китайский тесак. Лезвие было скользким от крови, и рука еле удерживала рукоять.
Из-за тюков выскочил хунхуз в кожаном нагруднике, короткий клинок в руке блеснул прямо у моего лица. Я едва успел поднять своё оружие, отражая нападение, удар получился косым, и лезвие противника с визгом соскользнуло. Луцкий, как чёрт из-под земли, прыгнул на него сбоку и сшиб в грязь.
– Гляди в оба, вашбродье! – рявкнул он, уже отворачиваясь к следующему противнику.
Я поднялся, чувствуя, как по спине катится холодный пот. В стороне слышался топот – это часть коней, сорвавшись, носились по лагерю, ломая палатки и спотыкаясь о тюки и ящики. Среди дыма и тумана мелькали лица – то свои, то чужие.
Кто-то заорал:
– На фланге прорыв! К обозу идут!
И сердце ухнуло в пятки: возле обоза были только мы с Луцким…
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Над лагерем пронесся протяжный свист, и нападавшие как один развернулись и бросились бежать. Прошло несколько мгновений, и противников перед нами не осталось.
Лагерь напоминал поле боя.
