– Видел, я этих лошадок, что нам пихнуть хотят! Одни инвалиды да старики! – Я зло усмехнулся – В экспедиции сдохший конь равен погибшему человеку. Ты потом вьюки потащить, вместо павшей лошади?! Я не собираюсь довольствоваться падалью!
К полудню вокруг нас собралось уже с десяток казаков, каждый раз выдумывающих новые отговорки. Тогда я уже не выдержал:
– Слушай хорунжий, – обратился я к единственному присутствующему среди казаков офицеру, – что ж выходит, в сотне коней триста голов, а нам ни одного не дашь? Неужто все больные?
Казаки переглянулись. Их шутливые ухмылки выдавали, что дело не в «болезнях», а в нежелании отдавать крепких коней чужакам. Для них наши отряды – временные гости, а конь – богатство.
– Давай мы тебе сами здоровых подберем Исидор Константинович? – Широко улыбнулся хорунжий, лихо подкрутив ус – Видно же, что ты в конях не разбираешься, всё к квёлым подходишь. Да и степняк твой, коней только на мясо выбрать могёт, в этом он здорово сечёт должно быть. Давай мы тебе подмогнём, а?
– Квелые говоришь? Серый мерин, у которого мокрец – шерсть возле копыт сбрита ножам, а не сама по себе выпала! У вороного камень в подкове, специально вбитый, вот он и «хромает»! Гнедая кобыла беременна не больше чем ты сам хорунжий! Мне продолжать?! Ты чего мне тут сказки рассказываешь?! – Я достал из сумки бумаги с подписью командира Туркестанского полка и громко зачитал распоряжение – «На право выбора лошадей предоставляется полное содействие. Отказ или укрывательство считаются нарушением воинской дисциплины». Мне чего, рапорт на тебя написать за саботаж? Или может быть в санитарное управление телегу накатать, что вы тут весь свой парнокопытный транспорт до цугундера довели, чтобы вас сняли с должностей к чертовой матери и под трибунал отдали?!
Гул в конюшне стих. Хорунжий покраснел, но спорить уже не решился. Пришлось вести нас дальше, к задним стойлам, где стояли настоящие рабочие – низкорослые, жилистые, с широкой грудью и крепкими ногами. Не красавцы, но как раз те, что нужны для вьюков. Лошадей в итоге я отобрал самых лучших.
Я понимал: казаки этого так не оставить, и не ошибся, вечером в мою квартиру постучались Чепнов и казачий сотник Мерзляков.
Сотник Мерзляков вошёл первым, сняв папаху и пригладив седые усы. За ним – Чепнов, с насмешливым блеском в глазах. Я пригласил их сесть, но сам остался стоять у стола, чтобы не создавать впечатления, будто мы собрались вести дружеские беседы.
– Ну что, Исидор Константинович, – начал Мерзляков тягуче, – не по-людски это выходит. Ты охфицеров моих перед казаками позоришь, бумаги размахиваешь, словно мы тут саботажники какие. Коней взял, лучших, а мне чем теперь службу тянуть?
– Службу, говоришь? – ответил я спокойно. – Служба твоя в Пржевальске, на кордоне, да в дозоре. А моя – через перевалы, болота и степь, куда твои казаки по доброй воле не сунутся. Мне люди и кони нужны живыми, а не списанными. Но и я не враг тебе, сотник. Давай договариваться по-правде. Чего ты предлагаешь?
Мерзляков кивнул, но глаза его прищурились:
– По-правде говоришь? Тогда слушай. Мне не хочется, чтобы о моей сотне пошёл слух, будто мы коней чужакам хуже навоза отдаём. Люди у меня гордые, и без уважения дело не пойдёт.
Я налил по чарке дешёвой водки, что стояла на столе, и протянул сотнику.
– Уважение я ценю. Коней твоих я не красть пришёл – я с ними к черту на кулички пойду. Так что так: тех двенадцать вьючных, что я выбрал, пусть останутся за нами, остальных сами подберите, только чтобы хороших! Вьючные седла с нагрудниками и шлеями тоже хорошие дашь. – Я вспомнил наставления Бауржана и продолжил, перечисляя по памяти – Особое внимание обрати на седельные ленчики. Дужки их чтобы высокими были, полочки правильно разогнутыми и потники из лучшего войлока – толстые и мягкие. Недоуздки крепкие выделишь, с железными кольцами, торбы и путы, ковочный инструмент и гвозди, запас подков по три пары на каждого коня и колокольчик для передовой лошади, которая на пастбище будет весь табун за собой водить. Кроме того, для каждой лошади – головные покрывала с наушниками чтобы от мошки коней укрывать. Фураж кстати не забудь. И тогда – по возвращении я распишу в рапорте, что лучшие лошади, что помогли нам пройти маршрут, были даны сотней Мерзлякова.
Чернов хитро усмехнулся и подмигнул мне, а сотник слегка подвис от моей речи, но потом решительно стукнул ладонью по столу. Он поднял чарку, выпил залпом и вздохнул:
– Вот так бы сразу, Исидор Константинович. Бумага бумагой, а слово офицерское – крепче печати. Считай, что договорились! Эх, ограбил ты меня конечно, но чего уж теперяча. Кстати, разобраться бы надо, подмоги по дружбе. Казаки говорят, что в конях ты селен, их уловки на раз вычислил, а вод Луцкий, сучий потрох утверждал, что ты в лошадях не разбираешься. Соврал мне выходит стервец?
– Я ездить на них при нем учился, до этого всё как-то на собаках доводилось, вот он и подумал, что я коня в первый раз в жизни вижу – Усмехнулся я – Но ты не забывай, что я ветеринарный доктор вообще-то. Да и твои казаки тоже хороши, собрали всё до кучи: тут тебе и сап, и мыт, лишай, мокрец, бешенство, при этом беременные все поголовно, даже кони. Жуть сплошная, остается только конюшню запереть и сжечь, чтобы эта зараза и звериная содома на волю не вырвалась. Тут и дурак бы догадался, что его за нос водят, не то что профессиональный ветеринар.
Чернов заржал, а сотник красный как рак готов был провалится сквозь землю от стыда и злости.
– Вот же уроды… – Прошипел он сквозь зубы – ну ниче, я их научу уму разуму, нагайка по заднице получат, впредь наука будет!
Мы ударили по рукам, и напряжение спало. Чепнов, который до этого не произнес и слова, одобрительно кивнул мне, пока сотник не видел и тоже взял чарку со стола. Вечер закончился за неторопливым разговором, в котором казак и начальник гарнизона пытались выведать, куда именно мы держим путь.
Казаки слово сдержали. Всё что я просил нам было выделено, и даже более того. Давешний хорунжий лично привез мне вьюки и походные ящики.
Вьюками были брезентовые мешки, а походные ящики были обиты кожей и окрашены масляной краской. Такие ящики, по словам Луцкого были чертовски удобны, их можно было крепить к упряжи, они помещались в лодках и на санях. Они будут служить нам и как сидения на привале и рабочими столами. Если не мешать имущество в ящиках и не перекладывать его с одного места на другое, то очень скоро запомнишь, где что лежит, и в случае нужды расседлаешь ту лошадь, которая несет искомый груз.
Из животных, кроме лошадей, в отряде еще были две собаки, что мы купили на местном базаре. Собак я назвал Маньяком и Молчуном, в честь моих старых псов. Они были беспородными, но довольно крупными, по складу и по окраске напоминающие волков. Новым хозяином они меня признали сразу, получив легкую трепку за не послушание и поев из моих рук. Я легко нашел с ними общий язык, сказался мой опыт обращения с ездовыми псами.
Научное снаряжение экспедиции я привез с собой из Петербурга и состояло оно из следующих инструментов: буссоли, шагомера, секундомера, двух барометров-анероидов, гипсотермометров, термометров для измерения температуры воздуха и воды, анемометра, геологического молотка, горного компаса, рулетки, фотоаппарата, тетрадей, карандашей и бумаги. Так же у нас были ящики для собирания насекомых, препарированные инструменты, пресс, бумага для сушки растении, банки с формалином и т. д.
Кроме научных инструментов, в отряде имелись и инструменты плотницкие, столярные, сапожные и обширный набор шанцевого инструмента. Еще в Петербурге я собрал набор хирургических инструментов (бритва, ножницы, пинцеты, ланцеты, иглы, шелк, иглодержатель, ушнои баллон, глазная ванночка, шприцы) и значительное количество перевязочного материала с лекарствами, так как в качестве врача в экспедиции придется выступить мне.
Все стрелки и казаки были вооружены трёхлинейными винтовками кавалерийского образца. На каждого было взято по пять сотен патронов. Кроме этого оружия, в экспедиции были две винтовки системы Винчестера, мелкашка, двуствольный дробовик, а у каждого из офицеров и у меня было ещё и по нагану, у казаков имелись штатные шашки.
Снаряжение стрелков состояло из следующих предметов: финские ножи, патронташи, носившиеся вместо поясов и небольшие кожаные сумки для разной мелочи (иголки, нитки, крючки, гвозди и т. д.). Холщовые мешки с бельем стрелки приспособили для носки на спине. Вес вьюка каждого участника экспедиции равнялся пятнадцати килограммам. Летняя одежда стрелков состояла из рубах и шаровар защитного цвета и легких фуражек. Нарукавники, стягивающие рукава около кистей рук, летом служили для защиты от комаров и мошек, а зимой для того, чтобы холодный ветер не задувал под одежду. Все участники похода были обуты в кожаные сапоги. На зиму были запасены шинели, теплые куртки, фуфайки, шаровары, шитые из верблюжьего сукна, шерстяные чулки, башлыки, рукавицы и папахи. Зимняя обувь – унты. Казаки были одеты примерно так же, только дополнительно имели бешметы и бурки.
В качестве лагерного снаряжения мы брали с собой брезентовые палатки, тенты и комарники. Вместо постели у каждого имелись тонкие войлоки, обшитые с одной стороны непромокаемым брезентом, и одеяла.
День выступления был назначен на воскресенье, и с самого утра весь гарнизон Пржевальска словно оживился. На плацу собрались офицеры, нижние чины, даже женщины и дети – провожать наш отряд. Лошади, гружённые вьюками и ящиками, нетерпеливо переступали копытами, звякали удилами и трясли торбами с овсом.
Командир гарнизона лично вышел на проводы. Он сказал короткую речь, напомнив стрелкам и казакам, что честь части теперь в их руках, а мне пожелал здоровья и благоразумия. Стрелки один за другим пожимали руки своим товарищам, остающимся в городе. В этих рукопожатиях было больше, чем простое прощание – молчаливое обещание вернуться живыми. Казаки же прощались на свой лад: перекрестились, крепко обнялись и обменялись короткими фразами, как будто уходили не на два года, а в простой патруль.
Толпа горожан двигалась следом за нами до самой городской окраины. Женщины махали платками, дети бежали сбоку, стараясь дотронуться до лошадей. Кто-то перекрестил нас на дорогу, кто-то громко выкрикнул пожелание удачи.
Я обернулся и снял фуражку, поклонившись оставшимся в гарнизоне. Потом махнул рукой – и мы двинулись дальше, в степь, туда, где нас ждали перевалы и неизведанные земли.
Солнце только поднималось над Тескейскими горами, и длинные тени наших людей и лошадей ложились на дорогу. Так начинался наш конно-пеший поход.
Глава 3
– Привал! – Выйдя на небольшую удобную полянку, через которую бежал горный ручей, я остановил караван.
Искать другое место не было смысла, солнце стремительно катилось к горизонту, день заканчивался. Такого же мнения явно придерживались и Паша с Бауржаном, так как идя в головном дозоре дальше они не поехали, а остались поджидать нас именно здесь. наши проводники всегда выбирали самое удобное место для ночёвки и я им полностью доверял.
– Разбиваем лагерь бойцы, здесь ночевать будем!
Эта поляна явно пользовалась популярностью у местного населения, путешественников и купцов, так как здесь виднелись следы костровища обложенного камнями, возле которого кто-то не поленился и расположил небольшие валуны, заменяющие путникам сидения. Мы шли караванным путем и такие места встречались нам часто.
Стрелкам и казакам второй раз повторять не пришлось, они шустро соскочили с лошадей, и каждый занялся своим делом, под руководством Бочкарева. За несколько дней пройденного пути уже каждый знал, что ему делать и чья сейчас очередь заниматься бивачьими делами: кто-то, тут же передав своих лошадей казакам отправился за хворостом, дровами и кизяком для костра; казаки и Бауржан снимали вьюки с коней, вешали торбы с овсом и спутывал им ноги; дежурный повар отправлялся по воду, а остальные занимались установкой палаток.
Вскоре поляна уже напоминала небольшой военный лагерь, четко и грамотно расположенный. Девять палаток встали в два ряда, окружив костровище, на котором бурлил котел с похлебкой. В каждой палатке располагались по два человека, и только у меня, Бочкарева и Егорова палатки были отдельными. Было сумрачно и холодно; начинал накрапывать дождь. Дым от костра не подымался кверху, а повис в воздухе неподвижными белыми полосами.
Повар помешивал похлебку, часовые мокли на посту, а остальные участники экспедиции, укрываясь от дождя уселись в палатках, и распахнув их пологи терпеливо дожидались своего ужина, пользуясь последними лучами заходящего солнца чтобы сделать неотложные дела. Кто-то чинил порванные о ветку шаровары, кто-то чистил винтовку, а кто-то, в том числе и я, делал записи в дневниках. Все разулись, спрятав сапоги от дождя под специально растянутым навесом, под которым сушились и портянки. от этого места шел непередаваемый "аромат" солдатской казармы.
Основная дорога из Пржевальска в Тибет вела вдоль реки Тюп к перевалам. Первый участок пролегал по горным дорогам Тянь-Шаня: перевалы Ак-Суу и Нарынский тракт. Далее путь выходил в район Нарына – главного рубежа, откуда шли все экспедиции к югу, в сторону высокогорных плато и Кашгарии. Когда-то, и Пржевальский ходил этим путем, и он хорошо был обозначен на имеющихся у нас картах.
Этот поход сильно отличался от ставших мне уже привычными полярных переходов. Ветер, дождь, мошка, запах конского и человеческого пота, стойкое амбре лошадиного навоза были нашими постоянными спутниками. Одежда насквозь пропиталась запахом дыма костров. На дворе стояла осень 1898 года и скоро зима должна была вступить в свои права.
График нашего движения сложился следующий. Подъём обычно ещё до рассвета – около пяти часов утра. В горах солнце встаёт позднее, но в отряде поднимались рано, чтобы уйти в путь в прохладу. Дежурный повар разводил костёр, ставил котёл с чаем и похлёбкой. Завтрак был прост: чай, галеты, каша, иногда с мясом. Пока стрелки собирали палатки, казаки и Бауржан распутывали спутанные за ночь ноги у лошадей, седлали и вьючили животных.
В среднем караван проходил двадцать пять – тридцать километров в день. Двигались цепочкой: впереди разведка из Смогулова и Луцкого, затем я и Егоров, за нами казаки, потом вьючные лошади и замыкали колонну стрелки с Бочкаревым.
Тропа вдоль реки Тюп шла среди холмов и лесистых склонов, часто переходила то на один берег, то на другой. При переправах через притоки мы раздевались до гола, перебирались вброд, а животных вели за узду. Эти переправы я вспоминал с содроганием. Горные реки были чертовски холодными.
Примерно к двенадцати часам дня делался длительный привал – около двух часов. Лошадей распрягали, давали овёс и воду, сами путешественники отдыхали в тени, кто-то правил записи, кто-то латал одежду или обувь. На костре варили похлёбку или чай. После привала караван снова отправлялся в путь и шел до вечера. Обычно двигались ещё пять-шесть часов, пока солнце не клонилось к горам.
Вдоль Тюпа встречались редкие киргизские кочевья: юрты, стада овец и яков, мы иногда покупали у местных кумыс или сушёное мясо.
К вечеру искали удобную поляну у воды: с ровным местом для палаток и пастбищем для коней. Ставили лагерь: палатки – в два ряда, костёр посередине, часовые выставлялись на холмах или у дороги. Ужинали похлёбкой, чаем, иногда тем, что купили у кочевников. После ужина шли записи в дневники и карты, обсуждались планы следующего дня. Засыпали рано – около девяти – десяти часов вечера, так как путь утомлял всех.
Сейчас мы шли относительно быстро и не имели задержек в пути, но именно там, в Кашгаре и ждало нас одно из главных препятствий на маршруте. Это был главный административный центр Восточного Туркестана. Там сидел амбань, подчинённый наместнику в Илийском крае. Именно он выдавал всем караванам пропуска и торговые сертификаты. Там же стоял и гарнизон из тысячи человек.
У нас был паспорт и охранная грамота от китайских властей выданные в Пекине, но по данным полученным из Генерального штаба, даже наличие таких документов не гарантировало нам проход. По негласному распоряжению Пекина европейцев старались задерживать и отправлять обратно по любому поводу, препятствуя им в продвижении по стране. Собирать географические и топографические данные в неспокойных землях Восточного Туркестана, входившего в империю Цин, будет непросто и опасно. Даже если нас пропустят, то дальше мы будем идти в сопровождении китайских военных отрядов, которые будут нас передавать как эстафетную палочку друг другу. А нам это надо? Нам это не надо, лишние глаза нам ни к чему, ведь моим заданием является не только исследовательская деятельность, но и разведка.
Я иду маршрутом, который должен был пройти Пржевальский, и выполняю его план. Он тоже, был не только исследователем, а в первую очередь военным разведчиком. Все его походы в Центральную Азию, финансировало военное ведомство, и ходил он туда, впрочем, как и я, по их приказу. По его возвращении из походов вояки получили исчерпывающую информацию о местном климате и географических особенностях региона – в частности, о водных и горных преградах, а также о состоянии путей сообщения. Последнее было особенно ценным – важно было понимать, подходят ли они для передвижения пеших и конных войск, для поставки необходимых армии грузов. Немаловажной была также информация о местной флоре и фауне, так как армию надо чем-то кормить.
– Исидор Константинович, – тихо подошёл ко мне Егоров, – Хотел с вами поговорить. Меня волнует, как мы будем проходить Кашгар. Там ведь каждый европеец на виду. Нам конечно идти туда ещё долго, однако надо подумать об этом уже сейчас.
– Ты мысли мои что ли читаешь Миша? – ответил я так же негромко. – Тоже об этом думаю. Варианта собственно два. Либо идем как шли, положившись на паспорт и грамоту, либо можно схитрить.
Я ненадолго замолчал, пытаясь в голове сформулировать свою мысль. Мы сидели у костра. Дым вился над нашими головами, мешался с туманом, а в свете огня лица казаков выглядели суровыми и напряжёнными. Они слушали наш разговор, не перебивая.
– План такой, – продолжил я. – В Пржевальске я взял еще и другие документы у наших пограничников. По ним мы числимся как караван купцов, идущих в Яркенд. Можно переодеться в киргизскую одежду. Бауржан будет говорить за всех на таможне. Казахский язык для китайцев привычнее.
– А если не поверят? – спросил Бочкарев.
– Тогда у нас есть второй путь: через боковые тропы Чантанга. Но это высота, холод и голод. Там из нас никто не ходил, селений там почти нет, и нужную дорогу будет найти чертовски трудно.
– Лучше с людьми договариваться, – сказал Бауржан, хитро улыбнувшись. – В Кашгаре всё решает серебро и подарки. Если амбань или его писцы получат свой «бакшиш», они станут нашими друзьями. Пройдем по паспорту, а отряд сопровождения нас потеряет, «случайно».
Я кивнул. Это был самый надёжный способ. Генеральный штаб ещё в Петербурге снабдил нас не только картами, но и слитками серебра и коробками с дорогими товарами для подарков.
– Так и сделаем, но немного всё равно схитрим. – сказал я, подводя итог. – Основной отряд пойдет по нашему паспарту, но нам придется разделиться. Казаки и Хамзин переоденутся в киргизов, у казаков морды смуглые, а Хамзин вообще татарин, так что они вполне смогут за них сойти. Бауржан будет за куца, и эта часть отряда пойдет под видом каравана в Яркент, нам нужно получить купеческий пропуск от амбана. Иметь два комплекта документов нам нужно кровь из носа. Если где-то не будут пускать нас как европейцев, будем проходить под видом купцов. Но готовьтесь: даже если пропустят основной отряд по паспорту, мы можем и не договорится, чтобы убрали сопровождение. Тогда китайские отряды будут передавать нас от поста к посту, словно почтовый пакет. А это значит, что настоящие записи и наблюдения придётся вести тайком. Днём будем вести «чистые» научные дневники, а настоящие карты и заметки – ночью, в палатках. Оба каравана пойдут друг за другом, как появится возможность, снова соединимся.
Мои люди переглянулись. Каждый понимал, что играем мы в опасную игру. Стоит одному китайскому офицеру заподозрить неладное – и нас либо отправят обратно, либо мы исчезнем где-нибудь в степи.
Я затушил окурок в камнях, оглядел отряд и добавил:
– Отдыхайте, завтра начнём репетицию. Пусть каждый знает, что говорить и как себя вести у китайских постов. Ошибки у нас быть не должно.
Очередное утро похода началось с пронизывающего холода, в пути мы были уже две недели, подойдя к перевалу. Перед нами был Ак-Суу – перевал высотой почти четыре тысячи метров. Горный воздух был чист и резок, как сталь, а над нами возвышались снежные пики Тянь-Шаня. Дорога к перевалу Ак-Суу стала куда более тяжёлой, чем на равнине: тропа то взбегала каменной лестницей вверх, то исчезала среди осыпей, где лошади скользили и цеплялись копытами за камни. Казаки и стрелки выбивались из сил, пытаясь удержать лошадей на тропе. Повсюду слышалась ругань и крики.
– Хабаров, твою дивизию! Ты чего, не видишь, что ли?! Осади Елку! Кожевников, взнуздывай крепче Черныша, – кричал Бочкарёв казакам, – не дай Бог, сорвётся конина вниз!
Склон был крутым, и приходилось вести лошадей в поводу. Вьюки перекатывались, верёвки натягивались до скрипа, и каждый шаг отдавался в ногах, словно подъем в бесконечную колокольню.
По мере того как мы поднимались выше, начинала меняться и природа. Сначала исчезли лиственницы, затем карликовая берёза, а вскоре и вовсе остались лишь серые скалы, кое-где припорошенные снегом. Горный ручей, сопровождавший нас снизу, превратился в тонкую струйку, а потом и вовсе исчез.
У самого гребня перевала дорогу перегораживал снежный карниз. Казаки и стрелки взялись за лопаты и кирки, прорубая узкий проход, куда можно было осторожно протащить лошадей с поклажей. Работа заняла больше часа, и всё это время ветер свистел у нас над головами, бросая в лицо снежную пыль. Опасная ситуация, снег тут появился не сам по себе, эта была лавина, и снова сойти она могла в любой момент. Пока бойцы ковырялись в снегу под руководством Бочкарева, мы с Егоровым корпели над картой, записывая пройденный маршрут. Вести записи и сьемку местности во время движения было невозможно, Егоров на коротких остановках составлял кроки, которые и служили нам подсказками при работе с картой.
– Ну вот, теперь дорога открыта, – сказал Егоров, вытирая пот и поправляя винтовку за плечами, когда снежный тоннель наконец-то был вырыт.
– Как бы нас снежком не присыпало, пока мы тут ковыряемся, – буркнул Бочкарев – Поторопиться надо, Исидор Константинович. Снег мокрый, может снова сойти.
– Погнали – Махнул я рукой, – Командуй Женя, и правда, нужно поторапливаться.
Когда мы поднялись на сам перевал, перед глазами раскинулась картина, от которой у многих перехватило дыхание. Внизу, далеко под нами, лежала широкая долина, скрытая в лёгкой дымке. На востоке виднелись новые гряды хребтов – словно неприступные стены, за которыми скрывался Нарын.
Мы остановились. Караван вытянулся цепочкой, люди переговаривались негромко, поправляли упряжь. Я достал блокнот и сделал несколько быстрых набросков и заметок: высота, направление хребтов, примерное расстояние до следующих перевалов.
– Вот и первый серьёзный рубеж, – сказал я, обращаясь к отряду. – За Ак-Суу начинается настоящий поход. Дальше будет только труднее, но теперь мы знаем, что можем пройти и это.
Казаки перекрестились, а Паша с Бауржаном переглянулись и улыбнулись: они оба бывали в Кашгаре и путь был им хорошо знаком. Именно их советами я пользовался, когда выбирал маршрут, и именно они рассказали мне о трудной дороге до первого серьёзного анклава китайских властей.
Дорога вниз оказалась не легче подъёма. С одной стороны, обрывы уходили в туманную пропасть, с другой громоздились серые скалы, осыпавшиеся под каждым шагом. Лошади скользили, и казакам приходилось держать их под уздцы, а иногда и буквально тащить за собой, выбирая более надёжные уступы.
– Тише, братцы! – окликал Луцкий казаков. – Не гони, не торопись, тут каждая тропинка с характером.
Осыпь гремела под копытами, и камни с гулом летели вниз. Несколько раз караван останавливался, чтобы перестроиться и осторожно провести вьючных коней по узкой кромке.
Ниже, где склоны становились положе, появились редкие кусты и скрюченные карагачи. Воздух потеплел, а запах сырости и травы после каменной пустыни казался почти волшебным. Люди вздохнули свободнее, лошади повеселели, зафыркали и сами рвались вперёд.
К вечеру мы достигли зелёной долины, где между холмами извивался быстрый горный поток. Подъем и спуск с перевала занял у нас полный день, почти пятнадцать часов чистого пути. Вдоль реки тянулась тропа, по которой двигались небольшие группы всадников и караванов. Это был путь к Нарыну.
Вскоре показались и первые юрты местных киргизов. Дым из шаныраков, лай собак, запах кумыса – всё это говорило, что после сурового перевала мы снова среди людей.
Двое всадников подъехали ближе, с интересом разглядывая наш отряд. Один крикнул на киргизском, Бауржан ответил ему. После короткого обмена словами я понял, что это обычные кочевники, возвращавшиеся с пастбищ. Узнав, что мы направляемся в Нарын, они махнули рукой на юг:
– Дорога хорошая, но берегитесь дождей. В низинах тропы размывает, и тогда караван может встать.
– Баке, спроси его, где можно купить одежду – напомнил я Бауржану – Нужно взять несколько комплектов, если ты не забыл.
– Тут мы ничего не купим – Смогулов покачал головой – Это бедные пастухи, чего они нам продадут? Мы же купцами будем, а не оборванцами? Нужно догнать какой ни будь торговый караван и купить у них. До Кашгара обязательно купим, не переживай начальник.
– Ну смотри, тебе виднее – Кивнул я головой, полностью доверяя проводнику.
Мы поблагодарили киргизов и продолжили путь. Впереди уже не было снежных стен и ледяного ветра, но новые испытания – грязь, разливы рек и первые признаки китайского контроля – ждали нас у самой долины Нарына.
Глава 4
На рассвете, когда первый свет только пробивался сквозь облака, мы снялись с лагеря и двинулись дальше вниз по долине. После Ак-Суу дорога будто смягчилась, но расслабляться было рано. Каждый шаг каравана отзывался усталостью – вьючные кони спотыкались, люди двигались сдержанно, ещё не отошедшие от вчерашнего изнурительного перехода.
Горная река, которая шла вдоль тропы петляла среди холмов, её шум становился всё громче. Где-то впереди, за изгибом, она набирала силу, и тропа то уходила в каменистые берега, то взбиралась на отроги, где сыпучая галька под ногами грозила унести вниз каждого неосторожного.
К полудню показались первые признаки близости китайских владений: на развилке дороги стоял деревянный шест с привязанным к нему клочком красной материи. Бауржан нахмурился и сплюнул:
– Китайцы метят дорогу. Тут их разведчиков под видом купцов много. Этими тряпками они караванные тропы помечают, броды, переправы. Русский гарнизон есть только в Нарыне, так они тут иногда даже свои мелкие заставы ставить умудряются. День два постоят, и уходят, пока солдаты не пришли. Приучают местных к своему присутствию. Раньше эти земли им принадлежали.
