Машина остановилась, прервав его невеселые мысли. Но только не перед местным отделением МГБ, а перед Кисловодским горкомом партии. Кожедуба провели в кабинет первого секретаря. Тот стоял взъерошенный, с искаженным лицом, держа в руках телефонную трубку кремлевского телефона. Иван представился. Секретарь резко подался ему навстречу.
– Товарищ Кожедуб, Василий Иосифович на связи.
Иван присел на подвернувшийся стул и прижал трубку к уху.
– Это ты, Иван? – спросил Василий Сталин и после изощренной матерной рулады, выданной слегка заплетающимся языком, не дожидаясь ответа, продолжил: – Немедленно вылетай в Москву, есть работа. Работа стоит, а Ваня отдыхает, тело свое тешит. Вылетай немедленно!
– Есть, товарищ генерал.
Командующий ВВС Московского военного округа повесил трубку. Кожедуб снял фуражку, вытер пот со лба, потом кивком попрощался с партийным секретарем и направился к выходу из кабинета. Ему остро захотелось выпить.
«Невыполнимое желание. Какая еще выпивка! Надо заехать в санаторий, предупредить Вику, собраться», – подумал он, взявшись за ручку двери.
– Товарищ Кожедуб, – остановил его все тот же майор. – Вас приказано доставить на аэродром, машина у выхода.
– Но я должен предупредить жену.
– Напишете записку, мы передадим.
В голосе майора звучало превосходство вершителя судеб, но Ивану на это было откровенно наплевать. И на майора, и на его тон. Он пытался угадать причину неожиданного вызова на службу.
«В дивизии что-то не так, а может… к войне надо готовиться…»
Кожедуб был хорошо информирован о ходе Корейской войны, об участии в ней советской авиации. А напряжение там неуклонно нарастало и готово было выплеснуться в прямое боестолкновение с американцами.
Записку Вика получила утром. Ее текст был предельно краток: «Не волнуйся, все в порядке, срочно вызывают в Москву. Тебе все расскажут потом».
Она пыталась расспросить посыльного, мол, что с мужем, где он, но тот заладил, как заезженная патефонная пластинка:
– Не волнуйтесь, все будет нормально, его направляют в ответственную командировку.
Виктория вспомнила их прогулку, громкоговоритель на телеграфном столбе («от Советского информбюро…») и все поняла.
В это самое время Иван Кожедуб прибыл на аэродром подмосковной Кубинки. В дивизии полным ходом шла подготовка к «секретной командировке», смысл которой ни для кого уже не являлся секретом. И эта подготовка выглядела очень странно: у летчиков отобрали советские документы и выдали гражданскую одежду – мешковатые серые костюмы одного фасона.
– Прямо как в инкубаторе, – пошутил какой-то капитан.
– Или в лагерях – там тоже все одинаково одеты, – немедленно прозвучал ответ.
– Типун тебе на язык. В лагерях не летают.
Офицеров собрали в актовом зале. Представитель политуправления зачитал им секретный приказ:
– «Правительство Северной Кореи обратилось к Советскому Союзу с просьбой послать летчиков-добровольцев на реактивных самолетах для спасения народов страны, гибнущих под бомбами американских агрессоров». Кто из вас желает поехать добровольцем?
Руки подняли все. Попробовал бы кто-то не поднять! Но из ста желающих отобрали только шестьдесят. Самых опытных.
Летчикам предстояло ехать на войну, в Корею. А командиром 324-й истребительной авиадивизии был назначен трижды Герой Советского Союза полковник Иван Никитович Кожедуб.
– Ну, с «МиГами» мы им холку намнем, – сказал он генералу, представителю Василия Сталина.
– Там, товарищ полковник, воевать придется по-другому, – охладил его пыл генерал. – Используйте опыт, военную хитрость, новую технику. Самостоятельные боевые вылеты вам лично запрещены, то есть убедительно не рекомендованы – не дай бог, еще в плен попадешь в качестве сладкой булки для американской прессы. И смотри, Ваня, я тебя знаю. Это ты с виду такой выдержанный и спокойный, а ведь азартен, как картежник.
Бедный мой мальчик. Для тебя вернулись денечки сорок четвертого – сорок пятого годов. Мой ты родной, все это ужасно, да, ужасно, и меня это сводит с ума. Ты, любимый, в опасности. Пишешь, что вернешься прокопченным, пахнущим порохом и постаревшим. Но я еще больше буду любить тебя такого, прокопченного.
Любящая тебя Вероника.
Т р у м э н: Соединенные Штаты предпримут необходимые меры, включая все оружие, которое у нас есть.
К о р р е с п о н д е н т: Мистер президент, вы сказали, что «все оружие». Значит ли это, что применение атомной бомбы активно рассматривается?
Т р у м э н: Оно всегда активно рассматривалось.
Из пресс-конференции президента США Трумэна.
Намереваясь поспать, Колесников направился к себе, но по дороге его остановил запыхавшийся посыльный из штаба.
– Товарищ капитан, весь личный состав, свободный от службы, должен присутствовать на лекции по международному положению.
Павел молча развернулся и пошел в направлении штаба. Для него эта лекция не была неожиданностью – пару дней назад их предупреждали, что приедет лектор из Москвы, целый доктор наук.
Зал для собраний был полон, стояли даже в проходах между рядами. Но о командире позаботился Лопатников, который приготовил ему местечко.
Слушали внимательно, не шелохнувшись. Лектор галопом по Европам прошелся по общим мировым проблемам, а потом акцентировал внимание слушателей на корейских событиях. Люди жили предчувствием скорой войны, поэтому внимали каждому слову лектора.
После лекции офицеры собрались в комнате Колесникова пить чай с сушками и шоколадом, входящим в паек.
– Водочки бы не мешало, – мечтательно проговорил Лопатников. – Командир, лечебную дозу нальешь?
– Лечебную налью.
Колесников вынул из шкафа бутылку водки и три стакана. Лечебная доза составляла сто граммов, она позволяла пройти на следующий день предполетный медосмотр. Проверено. С похмелья до полетов не допускали.
Выпили, закусили шоколадом. Мишин заварил чай. Начали обсуждать инцидент на Сухой Речке.
– Ну артисты! – воскликнул Лопатников. – Пролетели над озером Ханка, которое вовсе не лужа какая-нибудь, чтоб не заметить, приняли советский аэродром за северокорейский и по ошибке штурмовали его. Об этом Трумэн Сталину наплел. Про ошибку. Его можно понять – он на самолетах не летал.
– Во-во! – поддержал его Колесников. – В ясную погоду заблудились, ненароком пересекли границу, не рассмотрели опознавательные знаки на самолетах и атаковали.
– И безнаказанно смылись, – добавил Мишин. – А пилоты сидели, как мыши под веником.
– Им приказа не было, – пояснил Колесников.
– А ты, товарищ капитан, тоже бы ждал приказа?
– Я бы не ждал. – Взгляд Колесникова ожесточился. – Поднял бы эскадрилью и вдарил бы из всех стволов. Хрен бы они у меня ушли.
– А начальство?
– А с начальством бы потом разбирались. В начале войны так же было. А потом с начальством разбирались – головы летели, как горох из дырявого мешка.
– Товарищи офицеры, – подал голос Мишин, прожевав очередную плитку шоколада. – А вам не кажется, что мы стоим на пороге войны? Обнаглели америкашки. Пора бы им дать по зубам и по другим частям тела.
– Это не порог, это «красная черта», которую они переступили, – ответил Колесников и подумал при этом: «Все это близко и знакомо. История развивается по спирали…»
После завтрака Колесников поставил боевую задачу:
– Идем в район Синыйджу. Приказано изучить окрестную обстановку, но к линии фронта не приближаться и работать на больших высотах, используя оптику. Иду я и лейтенант Мишин в качестве ведомого. Прикрываем Иноземцева. Остальные занимаются с китайцами. В последнее время американцы бомбят Синыйджуйский, язык сломаешь, аэродром, поэтому возможны сюрпризы. В случае столкновения с противником Иноземцеву в бой не ввязываться, а уходить на базу на максимальной высоте. Ты хорошо понял меня, Коля? – Колесников строго посмотрел на Иноземцева, зная его авантюрный характер. – Сразу делай «отлив» при возникновении опасности. И да… стрелка себе сам определишь. Возьмешь кого-нибудь из китайцев.
– Понял, – хмуро подтвердил старлей. – А в воздухе как будем переговариваться, по-корейски или по-китайски?
– На тарабарском. А лучше матом да позабористей, чтоб никто не разобрался. Но Лопатникову инструктировать китайский личный состав исключительно по-китайски.
Колесников ехидно ухмыльнулся. Старлей выучил, дай бог, пару десятков слов на китайском.
– Да с удовольствием, – хохотнул Лопатников. – Особенно в присутствии Мэйли Лань. Ей даже говорить ничего не надо, а просто ходить туда-сюда, туда-сюда своими длинными ногами.
Мэй Лань обучала офицеров китайскому языку и присутствовала на тренировках в качестве переводчицы. Девушка выделялась исключительной красотой, свойственной метисам. Мать у нее была китаянкой, а отец офицером Красной армии. У них случилась пылкая любовь во время конфликта на КВЖД. Родилась дочь. После отхода русских отношения не прервались, а продолжились в виде душещипательных писем. Женщина сама выучила русский и заставила выучить дочь в расчете, что она когда-нибудь встретится со своим отцом.
Руководство части приказало офицерскому составу изучать китайский язык хотя бы в минимальном объеме. «Ходите в китайской форме, имеете китайские документы, крутите любовь с китайскими женщинами. Ну, с ними можно и без языка, а вот команды по рации отдавать и вести переговоры в воздухе нужно исключительно по-китайски».
Дело в том, что во время тренировочных полетов китайских летчиков команды с земли транслировались на китайском через переводчика. Это замедляло процесс передачи команд, а в запале инструктора использовали труднопереводимую неформальную лексику, что пару раз едва не привело к авариям.
Колесников выглянул в окно:
– Туман рассеивается. Через полчаса сбор.
Покрутившись над аэродромом в районе Синыйджу и оценив ущерб, причиненный американской бомбардировкой, Колесников принял решение углубиться на территорию КНДР, поближе к линии фронта, но не сильно, чтобы проанализировать происходящее там. В полетном задании по этому поводу формулировка была какая-то обтекаемая: «по мере возможности». По мнению Колесникова, возможность представилась – никто не мешал.
Пошли дальше. Линия фронта приближалась, уже наблюдались взрывы крупнокалиберных снарядов.
«Еще с десяток километров и домой», – подумал Колесников, и тут в наушниках раздался голос Иноземцева.
И н о з е м ц е в: Командир, у нас целая американская делегация: два «Боинга» и четыре «шутера» сопровождения.
К о л е с н и к о в: Увидел. Летят бомбить аэродром. Следуем своим курсом.
М и ш и н: Я тоже вижу. Командир, задние отстали, набирают высоту, делают боевой разворот. Двое. Собираются атаковать.
К о л е с н и к о в: Коля, уходи на запад. При попытке атаки стреляй не раздумывая, стреляй непрерывно, стреляй и уходи. Как понял?
И н о з е м ц е в: Все понял.
К о л е с н и к о в: Мишин, отвлеки этих двоих, а я атакую «боинг». Они его не бросят и отвяжутся. Без сантиментов. Мочи их!
М и ш и н: Понял, командир.
Колесников, пройдя суровую школу Отечественной войны, решения принимал быстро и без раздумий, игнорируя воздушную дипломатию. Промедление смерти подобно, вернее, оно и есть сама смерть. Кто не с нами, тот против нас. Американцев же после рассказа Иноземцева он воспринимал исключительно как врагов. А врага нужно упреждать и бить насмерть. На войне Колесников отвык бояться, моментально ориентировался в обстановке, а дальше действовал на уровне рефлексов.
И закрутилась воздушная кадриль. Застучали пулеметы Иноземцева. Преследующий его «шутер» несколько растерялся, не ожидая такой «теплой» встречи. Он ушел в сторону, но тут в бой ввязался Мишин и, зайдя ему в хвост, дал прицельную очередь. Попал. Самолет противника сделал резкий разворот и, нелепо раскачиваясь, со снижением устремился на свою территорию, выйдя из боя. Мишин не стал его преследовать, а устремился ко второму «шутеру» и, сделав горку, тем самым уйдя из-под огня, сам атаковал, но безуспешно.
Самолет Иноземцева, набирая высоту, удалялся в западном направлении. Его никто не преследовал. Колесников все правильно рассчитал: кавалькада противника двигалась на север, менять курс не собиралась, задача истребителей состояла в прикрытии своих бомбардировщиков, и долго преследовать советский разведчик они вряд ли бы рискнули. «Зачем вообще они устроили эту никому не нужную войну? Привыкли воевать с неумелыми корейцами на их устаревших моделях, посчитали нас легкой добычей? Вероятно. Ну так получайте!»
Колесников спикировал и дал очередь по замыкающему кавалькаду «Боингу». Тот задымился, но внезапно сделал «горку» и отстрелял из нижней турели. Пули пробили стекло кабины, Колесникова не зацепило. Он скользнул взглядом по приборной панели: «Вариометр, высотомер работают, закрылки функционируют, топливо в норме…» «МиГ-15» ход не потерял, и капитан решил продолжить бой.
Строй противника нарушился: подбитый «Боинг» развернулся и, волоча за собой хвост дыма, ушел к земле, второй «Боинг» продолжил движение, но сопровождавшие его передние «шутеры» сделали резкий вираж, прикрыли бомбардировщик сзади, но атаковать, видимо, не собирались.
К о л е с н и к о в: Коля, как у тебя?
И н о з е м ц е в: Все спокойно, ухожу на базу. Никто не преследует.
К о л е с н и к о в: Хорошо. Мишин, как обстановка?
М и ш и н: С переменным успехом, вернее, без всяких успехов. Опытный волчара попался. Выходит из боя, уходит к своим. У тебя как?
К о л е с н и к о в: Слегка зацепило, но не смертельно. Коля ушел в «отлив». Пора и нам.
М и ш и н: Командир, у тебя сзади еще трое. Приближаются. Откуда только взялись?!
К о л е с н и к о в: Мать твою так!
Американскую тактику «неожиданного подкрепления» советские летчики усвоили не сразу и несколько раз попадались на эту удочку. Бой начинался равными силами, но позднее, откуда ни возьмись, появлялись дополнительные силы противника.
Колесников сделал «горку», чтобы уйти от вражеского огня, но опоздал – его прошило несколькими очередями, самолет стал плохо слушаться рулей. «Повреждены элероны и руль высоты, заклинило рулевое управление, – прикинул он. – Хреновые дела…»
– Мишин, меня подбили. До базы не дотяну. Прикрывай. Как оторвемся, я катапультируюсь.
– Есть, командир!
