– Мне весело, – возразил рассерженный Плетнев, которого никто не собирался соблазнять. – А где ваш велосипед?
– Вон, в кустах. Я его на луг никогда не затаскиваю. Мне лень лезть в калитку.
Она двинулась куда-то в сторону, а Плетнев двинулся в другую, и они столкнулись, так что ему пришлось придержать ее под локоть. У нее была прохладная кожа, все еще немного влажная.
Н-да. Прохладная кожа. А еще у нее глаза.
Я сошел с ума, ужаснулся Плетнев. Вот тут, на лугу, над речкой в деревне Остров.
Элли выкатила из кустов велосипед, ловко вскочила на седло и поехала. Плетнев взгромоздился на свой и двинул следом. Переднее колесо предательски вильнуло, но он удержал равновесие.
Ничего-ничего, я научусь!..
– Вот здесь тоже егерь живет. Где дом цветами расписан, видите?.. У него жена хорошо рисует. А за ним какой-то банкир, которому надоел его банк, и он устроил тут хозяйство. Он даже лошадей держит и двух ослов! Мы любим ослов. Это от них пляж огородили. Они все время там торчали и немного портили траву. Мы покупаем у него молоко, сметану, яйца.
– У банкира теперь молочно-сметанный бизнес?
– Не-е-ет! – Элли обернулась, блестя зубами и глазами. Велосипед у нее не вилял, ехал совершенно прямо, как по ниточке. – У него теперь такая жизнь! Куры и коровы нравятся ему больше курса евро к доллару и к японской йене.
– Так не бывает, – сказал Плетнев, внимательно следя за дорогой.
– По-всякому бывает.
– Я не верю людям, которые бросают все, чтобы сделать что-нибудь безумное. Поселиться на Тибете или в деревне Остров.
– Мы же не знаем, – рассудительно сказала Элли. – Вполне возможно, что ему нечего было бросать.
– Но вы же говорите!
– Я говорю, что мы покупаем у него молоко и сметану, и это такие вкусные молоко и сметана, каких я никогда раньше не ела. Еще у него самые счастливые куры на свете. Вот если вдоль дороги идет кура и у нее счастливый вид, значит, она именно из этого хозяйства!
Вдоль дороги действительно шла курица, и Плетнев против воли уставился, чтобы определить, достаточно ли у нее счастливый вид.
– А за этим забором живет Федор Еременко и собаки. Вы видели его собак?
Плетнев не сразу сообразил, как затормозить, а когда сообразил, тормознул так резко, что чуть не свалился. Элли оглянулась и тоже остановилась.
– Вот здесь живет Федор?
– Да-да. У него такой высокий забор из-за собак. Чтобы они не лаяли постоянно на тех, кто идет мимо. Они умные и вообще лают редко.
Именно из этой глухой коричневой калитки выбежала Женька и бросилась по дороге так, что чуть не упала. Значит, она была у Федора и он сказал или сделал что-то такое, что заставило ее рыдать и нестись сломя голову.
Странно. Очень странно. Женька и Федор никак не укладывались в картинку, которую Плетнев уже почти придумал.
– А он один живет?
– По-моему, когда-то у него была жена, но уже довольно давно нет. По крайней мере, она не приезжает. А была очень красивая.
– Местная?
– Ну, что вы, из Москвы, как и Федор.
Тут Плетнев совсем расстроился. Выходит, не только картинка никуда не годится! Персонажи тоже написаны неправильно. Портретного сходства никакого. Алексей Александрович был абсолютно уверен, что Федор Еременко продукт местного производства.
Впрочем, может быть, ошибается Элли из Изумрудного города?..
– Откуда вы знаете, что он москвич?
– Мы здесь так давно, что всех знаем! Наш участок получил еще дедушка, по-моему, году в сорок шестом. Папа родился в Твери, потому что бедная бабушка не смогла дотерпеть до Москвы. Она очень старалась, но не дотерпела. А дедушка все проворонил, он был занят. Когда дедушка работал, он ничего вокруг не видел и не слышал.
– Чем таким он занимался?
Она удивилась как будто.
– Русским языком. Он был филолог, очень знаменитый. Есть даже его собственный метод сопоставления согласных. Он так и называется – метод Лордкипанидзе. Он утверждал, что глубину и красоту русского языка может как следует познать только тот, кто не является его носителем. Дедушка был родом из Кутаиси. И бабушка оттуда же. Он жил и работал в Ленинграде, но потом специально съездил в Кутаиси и женился. Должно быть, чтобы бабушка тоже как следует познала всю красоту русского языка. Он много работал с Корнеем Чуковским. Тот любил работать именно с филологами. А с дедом они дружили.
– Это тот ваш дед, который называл железную дорогу чугункой?
– Конечно, – радостно согласилась Элли. – Он утверждал, что это фонетически гораздо более правильное слово. «Чу-гун-ка» – в этом слове слышится, как идет поезд. А в слове «э-лек-три-чест-во» слышится только ленинский план ГОЭЛРО!
– Гениально, – сказал Плетнев, наслаждаясь. – Просто гениально.
– А потом так же поступил папа.
– Он называл самолеты аэропланами? В фонетическом смысле?
Элли захохотала.
– Папа был физик! Нет, он просто поехал в Кутаиси и там женился на маме. Чтобы она познала красоту физических формул, не являясь носителем глубоких знаний.
– Теперь ваша очередь? Ехать в Кутаиси и выходить там замуж?
– Я уже вышла! – громко и весело сообщила Элли из Изумрудного города. – В Москве!
…Понятно. Никто не собирается тебя соблазнять на деревенском лугу над речкой. В этом нет никакой необходимости. Здесь, в эдеме, все давно и прочно счастливы и называют железную дорогу чугункой.
– Хотите, вечером в лес съездим? Тут есть прекрасный велосипедный маршрут! Только нужно одеваться, иначе слепни сожрут. Я вам покажу! Там кружок всего километров тридцать, и очень красиво. Озера, березовая роща, моя любимая. И ехать не трудно, только два затяжных подъема, и все время асфальт.
– Спасибо, я подумаю.
– Там правда очень красиво! Можно грибы пособирать, но я не знаю, пошли они или нет еще.
– Огурцы пошли, – подумав, сообщил Плетнев, и они посмотрели друг на друга.
…Кто ты такая? Почему мне нравится разговаривать с тобой и я не чувствую никакой опасности, вранья и фальши?
…Кто ты такой? Почему у тебя все время такой глупый снисходительный вид, но ты хорошо смеешься и плещешься в речке, как мальчишка, который наконец-то дорвался до воды?..
Пока они смотрели – секунду или две, – плетневский велосипед, как норовистая лошадь, вдруг сделал прыжок в сторону, Элли ахнула, а Алексей Александрович осознал себя в очередных зарослях. Прямо перед его носом качался цветок, из которого с возмущенным гудением вылетел шмель.
Плетневу показалось, что он оглянулся и покрутил у виска мохнатой лапкой.
Алексей Александрович закрыл глаза.
– Что с вами?! Вы не ушиблись? Вы целы?
– Отстаньте от меня, – велел Плетнев и очень унизительно, задом наперед стал выбираться из куста.
Выбрался, осмотрел свои изодранные локти, отряхнул джинсы и выдрал из волос колючку.
На Элли он не смотрел. Нет уж, извините.
Она суетилась вокруг, как та самая кура из процветающего хозяйства бывшего банкира, хлопала крыльями и кудахтала:
– Это я виновата, я вас заговорила! Простите меня! Дайте я вас отряхну. Вот здесь нужно йодом смазать, иначе будет болеть. У вас есть йод? Или лучше поедем к нам, я сама все смажу.
– Послушайте, – сказал Плетнев, – неужели вы не понимаете, что мне неловко? Не приставайте ко мне.
Она подняла его велосипед и вдруг заявила:
– Я изо всех сил стараюсь к вам не приставать. Неужели вы не понимаете, что мне неловко?
Плетнев воззрился на нее, но она изучала его велосипед, и ничего невозможно было понять.
…О чем она сейчас сказала, а?.. О попытках намазать его йодом или о чем-то другом? И если о другом, то о чем?.. А если о том самом, что это значит? И значит ли что-нибудь?..
Безопасней для них обоих будет пропустить, проскочить опасный момент, и Плетнев его пропустил. В конце концов, он сделал блестящую карьеру и умел очень хорошо и очень быстро думать.
– В третий раз за день, представляете? – Он забрал у нее велосипед. – А когда-то я прекрасно катался!
– Вам просто надо больше практиковаться. И привыкнуть.
Они опять уселись и поехали в молчании, и когда до его забора стало рукой подать, он спросил:
– Что такое ваша мама придумала? Зачем она собралась платить «газпрому», то есть… Ядвиге Ивановне?
– Терезе Васильевне, – поправила Элли. – Вы просто не знаете маму. Она очень не любит проблем и не признает их. Это ее так папа научил. Они прожили очень хорошую и очень… легкомысленную жизнь. Нет, вы не подумайте, я, наверное, сейчас неправильно выразилась!
Забор был уже совсем близко, а Плетневу так не хотелось с ней расставаться, что он почти не слушал.
…Проводить? Или пригласить к себе?.. Как это сделать? Давайте я вас провожу? Не хотите ли зайти ко мне?..
Забор надвинулся, и пришлось остановиться.
– …не легкомысленную, это я все же совсем неправильно сказала. Очень легкую жизнь, понимаете? Именно в смысле бытия.
– Которое определяет сознание?
– Что? А, да. Они жили так, как будто никаких проблем вообще не существует. Папа утверждал, что жизнь слишком коротка и не стоит тратить время на то, чтобы ее портить. Если им предстояло заниматься чем-то скучным и с их точки зрения бессмысленным, они или не занимались, или делали это вместе и очень быстро. Например, если требовалось платить за квартиру и для этого выстоять очередь… А куда мы идем?
– На террасу, – буркнул Плетнев, подтаскивая к себе ее велосипед за переднюю раму. – Здесь очень жарко. Проходите.
Она пошла за ним, продолжая говорить:
– …Они ехали в эту очередь и стояли в ней вместе, и папа в это время рассказывал маме элегантное решение какого-нибудь уравнения, которое пришло ему в голову только что, или травил анекдоты так, что вся очередь покатывалась со смеху. Он очень хорошо рассказывал! А если им нужно было продать гараж, они продавали его первому, кто соглашался купить, и никогда потом не жалели, что продешевили! Зато времени не потратили, понимаете? Если у нас в подъезде начиналась революция, а во всех подъездах время от времени вспыхивает революция, нужно, например, собрать деньги на ремонт или что-то такое…
– Садитесь, – распорядился Плетнев. – Только предупреждаю, что квасу нету.
– У нас есть, я могу съездить. Чтобы не препираться и не тратить на это жизнь, папа делал ремонт за свой счет, и все, революция заканчивалась. Однажды кто-то из учеников увел у него какую-то идею, даже не идею, а готовую научную работу. И опубликовал под своим именем. Папа совершенно не расстроился! Он сказал, что, должно быть, тому человеку она гораздо важнее, чем ему, а у него еще миллион идей и прорва научных работ. Нет ничего проще, чем придумать идею и написать работу! А однажды мама потеряла браслет, очень дорогой и старинный, по-моему, прабабушкин. Где-то далеко, в Перми или в Томске. Она полетела с папой на конференцию и там, представляете, потеряла! Как-то он у нее упал в снег. Они искали, но не нашли, конечно. И мама тоже не расстроилась! Я еще маленькая была, и она потом долго рассказывала мне, как этот браслет нашел какой-нибудь бедный студент или старушка-пенсионерка. И дела у них поправились. Это я теперь понимаю, что она так себя утешала!
– Да, – сказал Плетнев, чтобы что-нибудь сказать. – Занятно.
Его жена, образец женской красоты и ангельской чистоты, и его теща, образец человеческого достоинства и кладезь ума, сломанный ноготь и оторвавшуюся пуговицу считали чудовищной проблемой, требовавшей специального подхода, отдельного решения, а потом заслуженного отдыха.
Но ведь правда!.. Для того чтобы починить ноготь, придется ехать в салон, а для начала звонить туда и записаться, и еще ехать обратно! Новую пуговицу взамен утраченной надо сначала подобрать, потом отдать распоряжение «специально обученным людям» пришить ее, потом проконтролировать выполнение распоряжения, а это все силы, труд!..
…Ты мне совсем не помогаешь, говорила Маринка с нежным упреком. У меня столько дел, я так от них устаю!.. У меня же на руках все, все!..
Украденная научная работа и ремонт в подъезде. Анекдоты в очереди в сберкассу и сказка про бедного студента, нашедшего браслет…
– Съездить?
– Куда? – не понял Плетнев.
– К нам. За квасом. Хотите?
– То есть Нателла Георгиевна всерьез собирается заплатить, сколько бы денег ни запросила «газпром»? – ответил вопросом на вопрос он.
Элли вздохнула.
– Это проще, чем тратить жизнь на поиски правых и виноватых.
– Своеобразный подход.
– Тут уж ничего не поделаешь.
Солнце подбиралось к ее босым ногам, и она чуть подвинулась в кресле.
– Нужно поговорить с Любой. – Алексей Александрович поднялся, походил по террасе, старательно обходя ее кресло и ноги, прицелился и уселся на перила. – Вы-то хоть понимаете, что это все ерунда? Драгоценности мог взять кто угодно и когда угодно!
– Но ведь они как-то оказались именно у Любы.
– Вот это самое нелепое во всей истории, – с досадой сказал Плетнев. – Насколько я понял, там обнаружили одно кольцо, а их было… сколько их было?
– Три, – подумав, сообщила Элли. – И еще цепочка со знаком Зодиака и жемчужные серьги.
– Куда делось все остальное?
