Наталья Игнатова "Последнее небо"

Лесные твари привыкли, что их здесь подкармливают. Иногда, если не звало настойчиво небо, экзекутор проводил в этом забытом богом и людьми тереме один-два месяца. После каждого Ритуала у него было что-то вроде отпуска, и убийца, как медведь в берлогу, прятался в роскошный терем, ограничивая связи с внешним миром одним лишь постоянно действующим персональным каналом Магистра.

Олег задумчиво слушал дом. Карандаш словно сам бежал по бумаге, и проступали на чистой белизне два огромных, слегка изумленных глаза, горбатый развесистый нос, покрытый бархатистой, нежной-нежной шерстью. Вислые губы.

Лосенок.

На этих длинноногих, всегда слюнявых убийца за несколько лет понасмотрелся. Насколько грациозны и смертельно тяжелы были родители, настолько же нелепыми, беспомощными казались детеныши. Зверь был хорошо знаком с лосихой и быком, почему-то всегда одним и тем же. Взрослые его не боялись. Дети, глядя на родителей, тоже привыкали быстро.

Кроме семьи лосей, неподалеку от теремка жила медведица, которая тоже заходила за угощением, правда лишь в теплое время года. А еще были волки. Нелюдимые летом, зимой они становились общительны и послушны на загляденье.

Олег улыбнулся. Звонок Магистра выдернул его из казахской степи, где огромная стая волков, преданных как собаки, готова была убивать по первому слову хозяина. Хорошие они. Любят его. Не за пищу, много ли той пищи – десяток трупов за год, просто любят.

Из зверья Олег не дружил только с собаками.

Не любил стайных. Тем более помоечных. Медведь, конечно, тоже, дай ему волю, ни одной помойки не пропустит. А волки, те прямо так, стаями, по помойкам и лазают. Ну так он медведь. А они волки. Им многое позволено.

Все мирно уживались на одном листе ватмана. Дрожащий лосенок, его спокойная, чуть высокомерная мать, косматая медведица с влажно блестящим, похожим на поросячий пятачок носом…

Дом вскрикнул от страха и боли.

И Олег вскочил, опрокинув стул.

Идиот! Кретин! Мечтатель хренов! Что ты себе позволяешь, скотина?!

Второй этаж был уже полон дыма. Едкого, беловатого, какой бывает от сгоревшей шерсти.

«Ковры…»

Зверь задохнулся. Метнулся к висящему у окна огнетушителю. Вернулся к двери. Пальцами толкнул смотровую пластину. Так и есть, стены уже горели. Проклятый священник лежал рядом с дверью. Надо думать, в последний момент испугался смерти, пытался выбраться из горящей комнаты.

Ключ легко повернулся в замке.

Из тюремных покоев пахнуло жаром. Потолок угрожающе потрескивал, осветительные пластины лопались с болезненным звоном.

Олег одной рукой ухватил свою жертву за ворот…

…Боль была такая, что несколько мгновений он ее просто не чувствовал. Лишь корчился на полу, хватая ртом воздух, задыхаясь от дыма. Следующий удар был по лицу. В переносицу. И этот удар стал последним.

* * *

Отец Алексий быстро обыскал тело. Оружия не нашел, схватил огнетушитель и вылетел за дверь. Захлопнул ее за собой, запер на два оборота. Он знал, конечно, что оставляет в комнате труп. Уж сейчас-то бил наверняка. Осколки носовой кости ударили в мозг. С этим не живут. Даже Звери не живут. И все-таки запер дверь.

По задымленной лестнице – вниз. На улицу.

Несколько секунд священник просто дышал. Он настолько свыкся с мыслью о неизбежной смерти, пока лежал в горящей комнате, ожидая появления убийцы, что сейчас каждый глоток воздуха казался первым в жизни. Однако дом горел. И следовало поспешить.

Отец Алексий толкнул вверх выкрашенную под дерево дверь гаража. Здесь еще работали осветители, в ярком свете сияла гладкими боками и бессмысленной выпуклостью лобового стекла пятидверная «нива».

Ее заднее сиденье отец Алексий не спутал бы ни с каким другим.

Он скользнул за руль. Не глядя протянул руку к ключам зажигания.

Их не было.

Еще не веря, священник провел пальцами по замку зажигания. Ключей не было.

Зверь не имел привычки оставлять их в машине.

– Мать твою в бога душу… – яростно прошептал отец Алексий.

У Зверя были в кармане какие-то ключи. Они попались под руку при обыске, но отец Алексий спешил, поэтому не обратил на это внимания. Искал-то оружие. Почему-то уверен был, что убийца шагу не сделает без хотя бы парализатора.

Значит, надо возвращаться. Нечего и думать завести машину без ключей – никогда это толком не получалось, сколько ни учился. А выбраться из этой глуши без автомобиля можно и не успеть. Зверь говорил о церемонии. Вдруг он ожидал гостей. Они ведь могут появиться уже утром. Будут искать. Нет. Пешком не уйти.

Ладно, снять с трупа ключи не страшнее, чем сделать трупом живого человека.

Отец Алексий разыскал в наборе инструментов тяжеленную монтировку, глотнул напоследок чистого ночного воздуха, вернулся в задымленные сени и бегом помчался по лестнице наверх, закрывая лицо мокрым обрывком собственной рясы.

Олег дышал дымом. В ушах звенело, кружилась голова. Комната горела, волосы потрескивали, он чувствовал, как скручиваются от жара брови и ресницы. Закашлялся, выплевывая кровь, комком стоявшую в горле.

Проклятый священник. Как же быстро уходят чужие жизни. Вчера одна. Сегодня другая…

А дверь оказалась заперта.

Олег взвыл от ярости, с размаху ударив плечом в тяжелое дерево. Вот и попался, идиот. Давно ли смеялся, мол, проще стену сломать.

Уже понимая бесполезность попыток, он снова ударил. Всем телом. Наверное, этого делать не следовало, потому что удар отозвался болью в черепе, снова потекла кровь, заливая и без того перепачканную рубашку. Проскрежетав ногтями по двери, Олег ополз на пол. Остался сидеть, уронив голову на горячие резные планки.

Вот так и умирают…

У него оставалась еще одна жизнь. Еще одна, кроме своей собственной. Значит, умрет он не скоро. Не быстро. Не задохнется и даже сгорит не сразу… Может, получится потерять сознание от дыма?

Нет! Нельзя! Нельзя умирать. Только не так, не в огне… Он не сгорит, он не должен, не может…

Ужас сменялся яростью. Бессмысленной, рычащей, безрассудной.

Не огонь… Нет, только не огонь.

Задыхаясь и кашляя, он вновь стал подниматься на ноги. Цеплялся руками за плачущую лаком резьбу. Пальцы липли…

Дверь распахнулась неожиданно. И Олег, потеряв опору, рухнул на колени перед отцом Алексием.

Кажется, его кости ломались под ударами. Череп, во всяком случае, точно треснул. Потом снова пришли темнота и ночная тишь. Здесь не было места жару и пламени. Огонь не успел. Опять не успел.

Выдергивая из кармана убийцы простенький брелок с двумя ключами, священник увидел, что Зверь улыбается. Эта улыбка на обожженном, разбитом, залитом кровью лице была настолько жуткой, что отец Алексий, сам себе удивляясь, ногой отпихнул тело Зверя обратно в комнату. И вновь закрыл дверь на ключ.

Выбраться из дома во второй раз оказалось сложнее. И все-таки священник нашел выход на улицу. Вернулся в гараж. Убедился, что «нива» действительно на ходу. После чего, оставив мотор включенным, он разлил по полу, расплескал по стенам содержимое трех больших бочек с горючим и, выезжая, с силой приложился бортом «нивы» к металлическим несущим, по которым поднималась и опускалась дверь гаража. Искры брызнули радостной, слепящей дугой.

Он успел. Успел вынестись за ворота. Красивый терем за спиной протяжно застонал, охнул, просел, и пламя грохочущим бесом взвилось к черному небу.

Живой или мертвый, Зверь получил могилу, которой заслуживал.

«В конце концов, – холодно сказал себе отец Алексий, выворачивая с одной лесной дорожки на другую и удивляясь сложности, с какой путались друг в друге эти тропинки, – в конце концов, он погиб именно при пожаре, еще десять лет назад. И все это время жил по ошибке. Кто-то должен был восстановить справедливость».

* * *

– Олег… Олежка…

Голос был знакомым. И он был… прохладным, в нем капли звенели, прозрачные, ледяные капли, что падают весной с тонких сосулек в звонкие зеркальца воды.

– Олежка, вставай. Ну вставай же. Ты можешь.

Встать? Куда там! Даже думать о том, чтобы пошевелиться, и то было больно.

Но голос звенел, просил, настаивал. Голос не давал соскользнуть обратно в гулкую темноту. Олег не видел, кто говорит с ним, но ему и не нужно было видеть. Это лицо он знал, знал во всех мелочах и подробностях, знал глазами, цепкими, памятливыми глазами художника, знал руками, чуткими пальцами музыканта, губами знал робкую теплоту и нежность ее губ, бархатную мягкость кожи, он знал ее запах и вкус, он знал ее дыхание…

Он встал, почти ослепший, рыча от боли, но встал. Сначала на колени, а потом на ноги. Постоял, качаясь.

Двери не было. Было много дыма, был огонь, укусов которого Олег уже не ощущал, были грохот и треск, но двери не было. Она успела прогореть и выпасть из косяка. Зверь шагнул в дымную пасть дверного проема. Помнил, что впереди лестница. Оступился и скатился по горящим ступенькам.

Потолок наверху полыхнул и перекосился. Тяжелые деревянные балки рухнули на лестницу, сминая ее, словно ломкий картон.

– Иди, – настаивал голос. – Иди, Олег. Ну же, Зверь, иди. Ты должен идти. Ты не можешь умереть. Тебе нельзя умирать.

И он пошел. Медленно, спотыкаясь, едва не падая. Десять метров от лестницы до дверей показались десятками километров. Здесь бушевал огонь. Но пылающие стены, корчащиеся от жара половицы, трещащие перекрытия ещё держались. Держались, чтобы дать ему, человеку, хозяину, возможность уйти.

А ночная прохлада обожгла люто, до вскрика. Олег сам не знал, как выбрался за ворота, в лес, подальше от пламени. Он почти ничего не видел – что-то случилось с глазами, зато слышал хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Он слышал страшный крик погибающего в огне дома, своего дома. Он уходил. Уползал. В землю готов был зарыться, лишь бы кончилось все поскорее. Сколько жизней у неживого? Одна. Всего одна, но как надолго ее хватает.

Голос исчез. Так же нежданно, как появился. Голос давно умершей девочки. Первой отнятой им жизни.

Олег лежал скорчившись под корнями широкой сосны, рядом с шумящим по камням темным ручьем, трясся от холода и цеплялся за свою боль, вбирал ее каждым нервом, каждой клеткой мозга. Боль означала, что он жив. Ни о чем больше он не мог и думать.

Поэтому без всякого интереса посмотрел он из своего укрытия на зависший над пожарищем пятнистый вертолет. На ловких парней в пятнистой форме, в масках, с короткими ручными парализаторами. Парни оцепляли горящий дом. Появился второй вертолет, ярко-красный. Пляшущее пламя задохнулось под мощными потоками белоснежной, развалистой пены. Осназовцы врывались в еще живой терем.

Зверю не хотелось ничего. Вообще ничего. Лишь бы не потерять боль. Однако он шевельнулся, до хруста сжав зубы, выбрался из своего укрытия и пошел, а потом и побежал к далекой, даже ночью весьма оживленной трассе.

«Спасибо, Магистр, – отстраненно думалось на бегу. – Спасибо, что учил правильно. Не скажу, что я был готов к такому, но и не скажу, что очень удивлен. Тебе придется поскучать без меня какое-то время, Магистр. Недолго. Надеюсь, что не долго. А потом я припомню тебе сегодняшнюю ночку».

Перед ним остановилась первая же машина. Сердобольные люди ездят ночью по накатанным трассам. Забрав жизни водителя и его костлявой болтушки-жены, Зверь почувствовал себя лучше. Настолько лучше, что нашел в себе благодарность даже к Сашке Чавдарову. Если бы не его выходка, сейчас пришлось бы иметь дело не с дружелюбными, легко сломавшимися путешественниками, а с двумя десятками стрелков осназа. С теми, пожалуй, пришлось бы повозиться. Точнее сказать, это им пришлось бы повозиться со Зверем. И результат подобной «возни», как ни крути, был бы не в его пользу.

За кадром. Весин

– Ну и как вы объясните всю эту чертовщину?

– Именно что чертовщину. – Человек потер пальцами виски.

К этому жесту – боже-мой-как-я-устал-от-чужой-тупости – генерал-майор Весин привык и не обращал на него внимания. Но иногда случалось так, что он действительно чувствовал себя непроходимым тупицей, не способным понять элементарных вещей. Тогда кажущееся превосходство собеседника вызывало раздражение. И приходилось напоминать себе, что тот при всем своем уме все-таки проиграл. Сейчас была как раз такая ситуация.

Весин подавил раздражение, но заговорил более напористо, даже чуть зло:

– Слушайте, Игорь Юрьевич, не начинайте все с начала. Мне нужны объяснения, внятные объяснения, а не мистика.

– Николай Степанович, я уже много раз говорил вам, что «внятных объяснений», которых требуете вы, у меня нет и не может быть. Вы своими материальными лапами влезли в очень тонкую сферу. И вы еще удивляетесь, почему потерпели неудачу?

Он опять за свое! Как взялся с самого начала сбивать с толку всякой метафизикой, так и продолжает в том же духе. И, к сожалению, верит в то, о чем говорит. Шизофреник, самый настоящий. Однако, шизофреник или нет, но Игорь Юрьевич Смольников – единственный человек, который может хоть как-то объяснить, почему сорвалась продуманная, поминутно рассчитанная операция. Куда делся Зверь? Где хотя бы его тело?

– Каким образом ваш исполнитель это устроил?

– Господин министр, – Смольников упорно цеплялся за остатки былого высокомерия, – я не знаю ситуации в подробностях. Все, что вы изволили рассказать, сводится к трем фактам: Олег исчез, дом сгорел, священник умудрился сбежать.

– Я, знаете ли, не веду по этому делу никакой письменной документации, – генерал-майор сдержался и не стал копировать снисходительный тон собеседника, – что именно вас интересует? Спрашивайте.

– Священник.

– Добрался до ближайшего полицейского поста. Выглядел ужасно, но говорил вполне связно, хотя и нес какой-то бред. Так показалось дежурному. Разумеется, в указанное место выслали опергруппу. Слава богу, что осназ к тому времени закончил все дела и убрался от пожарища.

– Ну богу не богу, однако здесь вам действительно повезло. Какой именно бред нес священник? Что он рассказывал?

«А что, по-твоему, он мог рассказать?» – Николай Степанович мысленно скрипнул зубами.

– Большую часть вы знаете и так. Его похитил и держал на какой-то лесной даче убийца-сатанист. Священник даже имя назвал: Зверь Олег Михайлович. Этот ваш исполнитель, он что, совсем кретин? Зачем он представился?

– Я не всегда знаю, что и зачем делает Олег. Но, обратите внимание, обычно то, что он делает, дает положительные результаты.

– Сомневаюсь, – хмыкнул генерал-майор, – вряд ли он планировал то, что получилось. Жертва оказалась вашему исполнителю не по зубам.

– Да? – Ирония в голосе Смольникова была вполне искренней. – Вы забыли, наверное, что, окажись жертва «по зубам», Олег попал бы в очень неприятную ситуацию. А так… – Игорь Юрьевич развел руками. – Сорвались не его планы, а ваши.

– Наши, – Весин позволил себе вежливую улыбку, – наши планы, господин Магистр.

Каждый раз, когда Смольникова удавалось поставить на место, Николай Степанович переживал коротенькое мгновение радости. И это при том, что оба прекрасно понимали, кто из них победил, а кто лишь отчаянно цепляется за последние позиции.

– Хорошо, – покорно кивнул Игорь Юрьевич, – наши планы. Продолжайте, пожалуйста. Что именно предприняла жертва?

Опять смена ролей. Но сейчас наблюдать за Магистром даже забавно. Николай Степанович сделал паузу, вспоминая детали: