– У меня проблемы.
Достаю из кармана шоколадного «Шекспира», обернутого в фольгу с узором в викторианском стиле, кладу перед Майклом, сажусь, облокотившись на стол.
– Кажется, я не смогу отдать его Кристин.
– М-м-м, угу.
– Майкл!
– Угу.
– Прекрати, а?
Майкл ухмыляется и выдавливает через щель в зубах рыбно-сырную жвачку. Кусочек шлепается на поднос.
– Наркоман чертов! – хохочу я. – Увидят же.
– Угу. – Майкл глотает, и его кадык ходит туда-сюда. – Ну так что там у тебя? – Он отхлебывает молока, утирает рот тыльной стороной ладони. – Что-то с Кристин? Зассал?
– Ну-у-у, – я даже не прикасаюсь к еде, – вообще все паршиво.
– Что именно? Постой, дай угадаю. Ты сморозил при ней какую-то глупость?
– Да нет, но все, похоже, так считают. А это, сам понимаешь, одно и то же.
– Не-а. – Майкл принимается за апельсиновое мороженое. – «Я сделал» и «люди думают, что я сделал» – это совершенно не одно и то же.
– Болтают, будто я написал ей письмо.
Майкл принимается раскачиваться и напевать:
– «Ты мне – письмо-о-о, я тебе – пе-е-есню…»
Пихаю его в плечо.
– Ты чего?!
– Не надо никаких Weezer, окей?
– Попробую запомнить. – Он складывает руки на груди. – И кто же думает, что ты написал ей письмо?
– Дженна Ролан. А еще она сказала, что я – «новый ухажер» Кристин.
– Ты прям как девчонка. – Майкл встает и выбрасывает объедки в ближайший мусорный бак. – Что обо всем этом думает сама Кристин? Вот что важно.
– Да, ты прав, конечно. Но это не единственное, что имеет значение в такой… ситуации. – Я машу руками для убедительности. – Отдавать ей сейчас шоколадку или нет? Вот в чем вопрос. Не будет ли это выглядеть доказательством, что я ухажер?
– Джереми, – Майкл тщательно застегивает пуговицы на рубашке, – шоколадный «Шекспир» – идея гениальная. Сам посуди: шоколад любят все, кроме разве что отдельных ненормальных, предпочитающих чипсы. – Он косится на рыжую девчонку за соседним столом, пожирающую чипсы. – А вы с Кристин играете в шекспировской пьесе. Следовательно, ей Шекспир тоже нравится.
– Вдруг она считает меня чокнутым лузером?
Принимаюсь за салат с бобами. Он и так-то был холодный, а теперь кажется еще холоднее.
– Балда. Лучше подумай о том, что ты будешь чувствовать, если не отдашь ей шоколадку. Вот ты сидишь вечером дома и киснешь, понимая, что проворонил свой шанс.
– Пожалуй, ты прав. Я буду чувствовать себя…
Как всегда, заканчиваю фразу мысленно. Так же, как чувствую, когда не могу решиться набрать номер или потанцевать на школьном балу, или не знаю, куда девать руки. Короче, так, как давно привык себя чувствовать.
– …дерьмово, – произношу вслух.
– То-то же. Значит, надо отдать ей «Шекспира».
– Эй, дылда, присох к бачку, что ли? Подвинься.
Рич. Нарисовался – не сотрешь. Он невысокий, но очень крепкий. Светлые волосы с «гребнем», выкрашенным в красный цвет. Майкл отходит в сторонку, и Рич выкидывает в бачок объедки… вместе с подносом. Потом смотрит на нас:
– Ну и чего уставились, ушлепки?
4
Конец дня. Иду по длинному коридору с красиво расписанными стенами. Наша школа – один нескончаемый коридор с входом посередине: с одного конца доносятся эхо и плеск в бассейне, с другого – хлопанье дверей актового зала, куда я, собственно, и иду. В целом все это наводит на мысли о «Великой стене» нью-джерсийского Метачена.
В старших классах (а до них я сделал неплохую актерскую карьеру в средних) я уже играл в «Ты хороший человек, Чарли Браун» и «Буре», чем дважды удостоился похвалы (от мамы). Обожаю школьный театр. Мне нравится оставаться в школе после уроков, учить роль в ванной. Нравится, что за неделю до премьеры тебе кажется, будто ты с треском облажаешься, но в последнюю минуту собираешься с силами. Или что второй спектакль всегда удается лучше первого. Люблю выходить вместе со всеми на поклон: родители встают, козыряя друг перед другом своими цифровыми фотоаппаратами, а ты уже взмок в театральном костюме, но это все чепуха – это цена, которую платишь за искусство. И затем… бац – объявляют вечеринку для актерского состава. Я просто без ума от этих вечеринок. То есть я еще ни на одной не был, если начистоту, однако уверен: они здоровские.
– Ты играешь в пьесе? – спрашиваю я у Марка Джексона, садясь рядом.
Марк – мой друг. Ну, или что-то вроде.
– Ага, участвую в этой тягомотине, – отвечает он, не отрываясь от геймбоя. – Напомни-ка, как оно называется?
– «Сон в летнюю ночь». Ты что, не знаешь названия пьесы, в которой играешь?
В действительности мне хочется сказать совсем другое.
– «Сто-о-он в летнюю ночь». Усек.
Я сижу через два кресла от него. Сиденье, похоже, испачкано тем, что остается в презервативе. Ну, не то чтобы я был в курсе… Разве что однажды, когда возился с презиком перед зеркалом, пытаясь понять, как оно выглядит со стороны.
– Эй, полегче! Полегче! – говорит Марк.
– Чего?
– Я с игрой разговариваю. Не суй свой нос.
Присматриваюсь к экрану, сунув, как он выразился, свой нос: Марк «ведет» внедорожник по туннелю метро, одновременно стреляя из винтовки по бездомным.
– Не подглядывай, олень! – Марк отдергивает геймбой, рискуя «врезаться» и «промахнуться». – «УВЛ-3» больше ни у кого в школе нет. Хочешь посмотреть – гони пять баксов.
– Что такое «УВЛ-3»?
– «Убей всех людей – 3».
– А…
– Никогда не слышал об «УВЛ»? Ты и вправду олень.
Марк таращится на меня. Сижу молча, глядя перед собой. Через несколько секунд Марк сползает вниз по сиденью с таким видом, будто у меня герпес (ну, или волчанка, точно, волчанка). Встаю и пересаживаюсь на следующий ряд.
– Мать твою, Джереми, нельзя быть таким чмошником.
И в этот момент в зал входит Кристин. Опаздывает, для нее это нехарактерно. Ее взгляд скользит по Марку и, наверное, на миллисекунду, а то и на две останавливается на моей скромной персоне. Черт, когда уже придет учитель?
– Э-э-э… – в дверях появляется мистер Рейес, – э-э-э, всем здравствуйте! Не знаю, заметили вы или нет, но у меня сегодня на редкость мощный фальцет. Бе-е-е!
– Мать его, опять этот слащавый гомик, – бурчит позади меня Марк, а крошечные цифровые человечки со стоном умирают на экране геймбоя.
– Очень рад видеть вас всех здесь. – Мистер Рейес поднимается на сцену и останавливается у микрофона, который ему совершенно не нужен. – Я счастлив, что для моего голоса нашлась столь благодарная аудитория. Ля-ля-ля, ля-ля-ля! У нас подобралась просто великолепная труппа, мы поставим славный спектакль.
Мистер Рейес – учитель английского. Он высокий, худой, гладко выбритый, носит костюм с галстуком.
– Итак, давайте посмотрим, кто у нас здесь. Заодно раздам вам роли. Джереми Хир!
– Я! – Встаю.
– Сиди, сиди. Ты будешь играть Лизандера. Это чрезвычайно важная роль, тебе придется немало над ней потрудиться.
– Спасибо, мистер Рейес.
– Джейк!
Джейк Диллинджер играет в школьном спектакле?! То есть ему мало заниматься в футбольной команде, трахать чешских моделей и возглавлять школьный клуб? Джейк едва приподнимает руку, давая знать мистеру Рейсу, что слышит его.
– Джейк, ты будешь Деметрием. Это вторая серьезная роль. Приготовься много-премного запоминать.
– Классно, – отвечает Джейк.
– Пак! Где мой Пак? Кристин Канилья!
Она сидит в первом ряду, неподалеку от Джейка. Я вижу ее светлые волосы.
– Вы не шутите?! – взвизгивает она. – Я – Пак?
– Да, юная леди. Пак.
– Ур-р-ра! – Кристин подпрыгивает, вскидывая вверх сжатый кулак.
Все (а может быть, только я?) смотрят на нее с уважением или с гордостью пополам с умилением. Когда девчонки принимаются прыгать от счастья, как в каком-нибудь телешоу, они такие милые.
– Не радуйся прежде времени, Кристин. У тебя отвратительно длинная роль. Э-э-э…
Мистер Рейес раздает роли Гермии, Елены, Титании, Мотка и прочих. Марку, сидящему позади меня со своим геймбоем, достается роль какого-то переодетого эльфа. Так ему и надо.
– Ну что же, с этим покончено. А сейчас начнем читку. Дамы, возьмите по два стула и принесите их на сцену.
– Чего? – девчонки непонимающе переглядываются.
Оказывается, когда они растеряны, то забавно приподнимают плечи. Сверху мне все видно.
– Почему мы должны таскать стулья? – спрашивает Кристин.
– Несите, несите, дамы. Будем придерживаться взаимовыгодного компромисса, – отвечает мистер Рейес. – Сегодня носите вы, завтра – джентльмены. Кстати, о джентльменах. Выберите из своих рядов представителя, который сходит в учительскую и попросит разогреть в микроволновке мой сэндвич.
– И он будет делать это на каждой репетиции? – интересуюсь я.
Не хотелось бы вляпаться.
– Нет, Джереми, только сегодня. В следующий раз сходит одна из девочек.
– Ничего не понимаю, – произносит Марк, ставя игру на паузу. – Вы не могли бы объяснить?
– Хм. Значит, так. День первый: девочки расставляют стулья, а мальчики посылают гонца за сэндвичем. День второй: мальчики расставляют стулья, девочки отправляют кого-то за сэндвичем. День третий: все начинаем сначала. Вопросы есть?
Вопросы есть, еще бы! После того как все получают ответы, за сэндвичем бежит пацан по имени Джона. Девчонки расставляют стулья. Мистер Рейес приглашает нас на сцену. Мы садимся в круг (он получился слишком маленьким), словно собираемся играть в «Утка-утка-гусь», но на самом деле начинаем читать по ролям «Сон в летнюю ночь». Да, я уже не малыш. Я ученик старшей школы. Надо не забывать об этом.
5
Мне удается занять стул рядом с Кристин.
– Поздравляю, – негромко говорю ей, глядя перед собой и надеясь, что она услышит. – Ну, что тебе Пака дали.
– И что это за хрень, а? – Она гневно поворачивается ко мне.
У Кристин карие глаза и светлые волосы. Вблизи она выглядит хорошенькой старлеткой, из тех, что не снимались ни в каких фильмах, но чьи вусмерть отфотошопленные портреты красуются на обложке журнала «Стафф». Впрочем, в данном случае кто-то явно отметил галочкой команду «Сохранять пропорции», поэтому портрет выглядит идеально.
– Поверить не могу, что нас заставили таскать стулья! Это вообще законно?
– Думаю, да. Хотя, конечно, ужасно…
– Ну разумеется! Разве у нас нет конституционных прав? Дискриминация и все такое.
– Мы же школьники, какие нам конституционные права?
– Полный отстой!
– Ага. – Постукиваю пальцем по голове лежащего в кармане «Шекспира». – Кстати, меня зовут Джереми.
