Селяне бежали вдоль берега и швырялись камнями. К ним присоединился и священник.
Дисмас выправил на середину реки. Крики постепенно затихли. Опускались сумерки.
– Кто там насмехался над моим зрением?
– Ты греховодник. Как можно выбрать церковь в качестве мишени?!
– Заметь, с движущегося судна.
– За святотатство отправляют на костер. Чего ради ты такое удумал?!
– Ну а тебе-то что? Ты в этих краях важная птица.
– Я официальный поставщик святынь ко двору архиепископа Майнцского и Бранденбургского. Как ты думаешь, что он скажет, когда услышит, что по пути к нему я стрелял по церквям из арбалета?
Дисмас продержал швабов на веслах затемно. Швабы ворчали и требовали приплаты.
На ночь они встали на якорь у западного берега. Съели холодный ужин из колбасы, сыра и хлеба. Потом Дисмас и Маркус лежали на палубе, накрывшись медвежьими шкурами, передавали друг другу бутылку бренди и смотрели в ночное небо.
– Я не особо религиозен, – сказал Маркус.
– Я заметил.
– А ты превратился в набожную старуху. Не хватает только черной шали и четок на шее.
– Раньше ты был богобоязненней. Всегда, бывало, перекрестишься перед сражением. И во фляжке у тебя была святая вода. Однажды ты ее даже выпил.
– Так ведь жажда мучила!
– Все равно это кощунство. Ничего удивительного, что ты докатился до стрельбы по церквям.
– Теперь в моей фляжке бренди.
Они молча смотрели на звезды.
– Моя богобоязнь осталась под Чериньолой, – вздохнул Маркус.
– Отринуть Бога из-за пороха?! Да Господь с самого Сотворения мира, в мудрости своей, поставляет нам средства для взаимного истребления: ослиные челюсти, пращи, мечи, арбалеты… Так почему вдруг не порох? Может, Господу просто не терпится, чтобы мы как можно скорее перебили друг друга. И тогда настанет конец света. Да и Всевышнему меньше забот – не надо нас убивать.
– Ты когда-нибудь читал Библию?
– Да, конечно. На латыни. Ну, кое-какие места.
– А что делать тем, кто не знает по-латински?
– Так ведь священники рассказывают, о чем написано в Библии.
– А почему у нас не может быть Библии на немецком?
– Ну, потому что ни Моисей, ни Иисус, ни остальные по-немецки не говорили.
– Ну и хрень же ты несешь, Дисмас.
– Да не знаю я, черт возьми, почему нам не разрешают Библию на родном языке. Должна же быть какая-то причина. А, пусть в этом богословы разбираются. И вообще, Маркус, стрелок-то ты хороший, но дремучий ужасно.
– Ладно, доктор богословия, тогда объясни-ка мне про эти индульгенции.
– Ну, тут все просто. Индульгенции позволяют сократить срок, назначенный нам в чистилище после смерти. Купить их можно у Церкви. За один дукат, в зависимости от текущего рыночного курса, тебе скидывают, скажем, пятьдесят лет в чистилище. Покупать индульгенции можно как для себя лично, так и для своих близких. Что тут непонятного-то?
Маркус покачал головой, а Дисмас продолжал:
– И с реликвиями так же. Если поклониться определенной святыне или совершить паломничество, то тоже получаешь индульгенцию. Когда нет денег на покупку индульгенции, можно совершить паломничество. Или отстоять, например, пятьдесят месс. Да что угодно. Неужели не понятно? По-моему, Церковь придумала очень толковую и полезную схему.
– Что ж, читатель Библии по-латински, ответь мне на такой вопрос, – сказал Маркус. – Где в Библии описана эта твоя схема получения денег от запуганных верующих? Что, сидели как-то Иисус с апостолом Петром, а Иисус вдруг и говорит: мол, запоминай, как добывать финансы на содержание моей Церкви. Если к тебе придет человек и скажет: «Я согрешил», отвечай: «Ничего страшного! Дай мне дукат, и я скощу тебе пятьдесят лет в чистилище». Так, что ли?
Это заявление Дисмас счел весьма неблагочестивым. С другой стороны, он никак не мог вспомнить, где именно в Новом Завете Иисус излагает принципы продажи индульгенций. Но где-то об этом непременно должно говориться.
Маркус продолжал изливать свои претензии:
– Почему тех, кто хочет перевести Библию на наречие, понятное людям вроде нас с тобой, сразу же отправляют на костер?
– Да потому, что люди вроде вас непременно истолкуют Библию неверно! Слушай, ну не знаю я. Зачем ты задаешь мне эти вопросы? Тебе неймется почитать Библию? Это, разумеется, пойдет тебе на пользу. В Майнце я найду учителя латыни, а заодно и исповедника. Такого, у кого в достатке времени, чтобы выслушать обо всех твоих прегрешениях, багряных и пурпурных.
– Я тебе скажу, почему переводчиков отправляют на костер. Потому что боятся.
– Чего?
– Того. Если мы сможем читать сами, то посредники станут не нужны. Это же как любая коммерция, где наживается посредник. А зачем нужен посредник между нами и всей этой чертовой небесной братией?! – Маркус показал на звезды.
– Чертова братия в аду, Маркус, а не на небесах, – простонал Дисмас. – И не говори о Господе в таком тоне. Это неприлично. И не умно. Вдруг Он услышит?
– Как ты не понимаешь? Все упирается в контроль над нами. Попы, твой архиепископ Альбрехт, не говоря уже про этого жирного флорентийского содомита в Риме…
– Ты имеешь в виду его святейшество папу римского? Как бы нашу лодку не шибануло сейчас небесным огнем.
– Именно его. Он хуже всех остальных. Если Господь – это Солнце, а вся эта компания стоит между ним и нами, что тогда получается? Получается, что мы в тени, во мраке.
– Какой изящный аргумент! Господь – Солнце, да. Однако напомни мне, где ты получал диплом доктора богословия? Не в Гейдельберге, часом?
– Ты что-нибудь слышал о человеке по имени Коперник?
– Слышал, – ответил Дисмас. – Альбрехт говорит, что он еретик.
– Это потому, что Коперник утверждает, будто Земля кружится вокруг Солнца? Да, этот краковский бедолага точно кончит на костре.
– Ну а откуда твоему ляху известно, что Земля кружится вокруг Солнца, а?
– Оттуда, что дремучий тут ты, а он – ученый.
– Да что ты говоришь! Полагаю, что и чертов порох, который чуть не прикончил нас под Чериньолой, придумал какой-нибудь ученый. Тоже, скажешь, прекрасное изобретение, да?
– Ладно, ответь мне вот на такой вопрос: а откуда папе римскому известно, что Солнце кружится вокруг Земли?
– Да мне-то как знать такое? – застонал Дисмас. – Может, Господь сам ему рассказал. А что до кружения, то у меня уже голова идет кругом и от бренди, и от твоих бредней. Спать пора.
Остаток пути до Майнца они сторонились церквей.
Маркус не собирался задерживаться в Майнце. На дворе стояла осень, и ему непременно хотелось двинуться в путь, в кантоны, до первого снега.
– Давай со мной? – предложил он.
Предложение было заманчивым, но…
– Не могу. Надо доставить все это добро Альбрехту. А оттуда – дальше, в Виттенберг.
– Эх, вся эта торговля костьем, Дисмас… Не знаю, как-то это не очень правильно.
– А раньше мы зарабатывали на жизнь убийством. Это было правильно?
Маркус ощерился:
– А вот это решай со своей богословской братией. Но если ты уверен, что конец света близок, подумай, хотел бы ты, чтобы Господь застал тебя за торговлей святыми мошонками?
Дисмас рассмеялся:
– А где бы ты хотел, чтобы Господь застал тебя?
– В койке. На девке.
3. Альбрехт
– А! Мастер Дисмас, – приветствовал своего поставщика святынь двадцативосьмилетний Альбрехт, архиепископ Майнцский и Бранденбургский, в окружении свиты выплывая в лоджию.
На его длинноносом лице застыло серьезное выражение, из-под тяжелых век глядели угрюмые глаза, губы были укоризненно поджаты. Несмотря на молодость Альбрехта, его щеки уже обвисли первой, но явно не последней парой бульдожьих брылей.
К Дисмасу он обращался с преувеличенной вежливостью, в манере, свойственной аристократам при общении со своими поставщиками, следуя максиме «noblesse oblige»[2 - «Положение обязывает» (фр.).]. К этому Дисмас привык. Вот уже шесть лет Альбрехт был его заказчиком, из числа тех, кто никогда не устанет напоминать, как вам несказанно повезло иметь его заказчиком. Дисмас подыгрывал, хотя все это кривляние начинало его утомлять. Еще больше раздражали беспрестанные попытки Альбрехта разнюхать о приобретениях Фридриха. Дисмас отвечал туманно.
– Ваше преосвященство. – Дисмас с поклоном облобызал сапфир (размером с перепелиное яйцо) на указательном пальце Альбрехта.
Раскланиваясь со свитой, Дисмас приметил Пфефферкорна – агента Фуггера. Говорили, что Бранденбурги задумали укрепить благосостояние Альбрехта, на этот раз добыв ему кардинальскую шапку. Страшно представить, как дорого им это обойдется. Дважды архиепископ, курфюрст, а теперь еще и кардинал. Это сделает двадцативосьмилетнего Альбрехта примасом Германии, одним из самых могущественных людей в империи. Дисмас заметил про себя, что только аристократы знают свой точный возраст. О собственном он мог лишь догадываться.
Появился брат Тецель – с одутловатым лицом, совершенно лысый, за исключением седых волосинок на макушке, одиноким облачком зависших над отполированным куполом черепа. Тецель вел себя деловито, ему не терпелось исследовать базельские покупки Дисмаса, чтобы установить, сколько дней, месяцев или лет избавления от чистилища обеспечит каждая реликвия. Дисмас вспомнил Маркуса с его вопросами. Тот еще бизнес!
Свита состояла из стайки монсеньоров, клириков разбором помельче и разного чиновного люда. Над ними высилась голова Дрогобарда – верховного маршала Майнца. Альбрехту он служил в самых различных качествах: командующим кардинальской гвардии, главой шпионской резидентуры, помощником инквизитора, тюремным суперинтендантом, старшим палачом… Дивный набор должностей и еще более дивное жалованье.
Посреди соборной пощади темнело свежевыжженное пятно. Приготовления к следующему костру уже шли полным ходом. У Дисмаса не было оснований опасаться Дрогобарда, однако и пересечься с ним в его профессиональной ипостаси тоже не хотелось бы. На приветствие Дрогобард ответил сдержанным кивком.
А это еще что?
Среди сопровождавших Альбрехта Дисмас увидел двоих, чья павлинья экипировка была ему настолько же хорошо знакома, насколько неприятна: пестрые колеты, вышитые дублеты, широкополые шляпы с вычурным плюмажем. В руках щеголи держали алебарды, наточенные до бритвенной остроты.
Дисмас подавил вздох. Черт возьми. Германские наемники-ландскнехты. Что эта шваль делает в свите архиепископа?
Хоть одеваются они по-шутовски, шутки с ними плохи. В бытность наемником-райзляуфером Дисмасу не раз приходилось с ними сталкиваться. Отдавая должное их боевым качествам, он считал себя вправе презирать самих ландскнехтов. Варвары, неспособные покаяться в жестокости. Верные только собственному кошельку. За сходный гонорар они перерезали бы горло Иисусу, спящему в колыбели. Ирод нанял бы их для избиения младенцев.
На ледяной взгляд Дисмаса ландскнехты отвечали ухмылочками. «Знают ли они, кто я, – гадал Дисмас, – или же это типичная ландскнехтская наглость?»
Реликвии разложили на столах, расставленных вдоль парапета лоджии. Тецель поднес к глазам мирницу с багряным порошком и скривился:
– Это что?
– Кровь. Святого Киприяна.
– И какую же сумму его преосвященству предлагается за это выложить?
Высокомерие Тецеля не оскорбляло, а вызывало насмешку.
– Мне она обошлась в пятнадцать гульденов. Его преосвященству известно, что у него нет никаких обязательств касательно выкупа не только данной реликвии, но и всего, что здесь представлено, если их преосвященство посчитают, что это не отвечает стандартам качества.
– Ну, будет, будет, брат Иоганн, – осадил Тецеля Альбрехт. – Это все совершенно лишнее, совершенно. Мы с радостью принимаем карфагенского епископа-мученика на наше попечение. Дисмас, а что насчет святой Агаты и этой, как ее?.. святой…
– Афры. Вон на том столе, ваше преосвященство.
– Вот видите, Тецель? Очень хорошо, Дисмас, очень хорошо.
Альбрехт с Тецелем прошествовали к соседнему столу – осмотреть и обсудить. Тецель рассматривал обе реликвии на свет.
– Целомудренные. Мученицы. К тому же – от руки Диоклетиана…
Альбрехт, дожидаясь заключения Тецеля, нетерпеливо кивал. Тот вернул реликвии на стол и потер подбородок.
– За кольцо можно будет предлагать индульгенцию на десять лет или на двадцать, смотря по обстоятельствам. За мощи Афры… – Тецель раздраженно повернулся к Дисмасу, недовольный тем, что приходится самому выпытывать сведения, которые поставщику следовало предоставлять загодя. – Что это за кость?
– Пателла.
– Я не анатом, – фыркнул Тецель.
Дисмас указал на свою коленную чашечку.
– Ага! Та самая кость, на которую она опиралась, вознося молитву в миг принятия мученичества.
– Возможно, – отвечал Дисмас, – но нельзя сказать наверняка. Не так ли, брат Тецель? Известно лишь, что ее привязали к столбу и уморили дымом.
– Да, да, да… – досадливо отмахнулся Тецель и объявил Альбрехту: – Пятьдесят лет.
