К середине следующего дня массивные сани были готовы. С ворчанием и шипением гигант сумел затащить на них огромное тело дракона, и они привязали к ним зверя остатками веревки Саомеджи. Теперь Нежеру хотела лишь пережить эту неудачную экспедицию и вернуться домой к своему народу. И, если только Певец не подвергнет их миссию фатальной опасности, она чувствовала себя обязанной подчиняться его приказам.
Прошло еще несколько дней, в течение которых они продолжали спускаться по нижним склонам горы. Погода ухудшилась, ветер слепил глаза, швыряя им в лица снег, а ночи были такими холодными, что Нежеру, несмотря на свою наследственность и подготовку, не могла нормально спать. Они каждый день тратили дополнительные часы, стараясь управлять тяжелыми санями на предательских склонах, часто решая инженерные проблемы, которые поставили бы в тупик даже ее отца, в распоряжении которого были бы его Строители.
Казалось, даже Саомеджи наконец понял, что холод приближающейся зимы играет против них.
– Нам нужны дополнительные люди, вас слишком мало, чтобы выполнить волю королевы, – сказал он однажды ночью, когда они сидели на открытом склоне вокруг маленького костра, единственная уступка Саомеджи жуткой погоде. – Будь с нами Кемме и Мако, мы бы уже шли по равнине.
– Но их нет, – заметил Ярнульф. – Кемме превратился в сломанный замерзший ком снега и остался далеко наверху, а состояние Мако не многим лучше. Тебе необходим член ордена Эхо, которого ты потерял в тот день, когда мы встретились, чтобы он обратился к кому-нибудь за помощью.
– Иби-Хай, – сразу сказала Нежеру, удивив саму себя.
Она едва его знала, но он был членом их Руки, и у него было имя. Быть может, страх навсегда исчезнуть в лишенных дорог пустошах заставил ее заговорить?
«Имеет ли значение, что наши имена останутся в памяти других? – спросила у себя Нежеру. – Мы ведь все равно будем мертвы. И не выполним волю Всеобщей Матери».
– Именно так, – сказал Ярнульф. – Если бы у нас было его зеркало или другие безделушки, которые таскают с собой Эхо, мы бы могли связаться с вашими хозяевами в Наккиге и рассказать им, какие проблемы у нас возникли.
– Как и все смертные, ты говоришь глупые и ненужные слова о вещах, в которых ничего не понимаешь, – голос Саомеджи был полон презрения. – Но ты невольно помог мне принять решение. Нам действительно вскоре потребуется помощь, еще до того, как зимние бури помешают добраться до Наккиги. И я думаю, что нашел способ ее получить.
– Что ты хочешь делать? – спросила Нежеру.
– Вам незачем знать об этом заранее – вы все увидите, когда придет время. – Певец посмотрел на Мако, который лежал на очищенном от снега камне, завернутый в свой плащ. – Как себя чувствует наш обожженный драконом раненый? У него появились признаки выздоровления?
Его вопрос удивил Нежеру.
– Выздоровления? Он находится на пороге смерти. Командир получил страшные раны, и я сомневаюсь, что он проживет еще несколько дней. Когда он приходит в себя, то лишь шепчет и поет. Он утратил разум.
– Поет? – Саомеджи впервые показал хоть какой-то интерес. – Это любопытно. Позднее я его осмотрю.
Через два долгих дня они, наконец, добрались до широких предгорий. Теперь склон стал более пологим, однако они по-прежнему выбивались из сил, в том числе и могучий гигант. Когда день заканчивался, Го Гэм Гар мог лишь есть и спать. Мако ехал на санях с драконом, практически не приходя в себя, день проходил за днем, но его раны не заживали и даже не зарубцовывались. Нежеру не сомневалась, что командир находится на пороге смерти, и хотела, чтобы он умер поскорее.
По мере того как они спускались все ниже, Саомеджи начал собирать круглые камни вроде тех, которые он наполнял огненным жаром и использовал в качестве оружия против смертных разбойников во время путешествия Руки к горе. Каждый собранный им камень – их было уже несколько дюжин – он прибавлял к растущей груде на санях, что невероятно злило гиганта, но Саомеджи не обращал внимания на его жалобы. Изредка Певец выбирал камень другого вида, с зазубренными краями и вставками более яркого прозрачного камня внутри, и складывал рядом с другими.
Наступила середина утра, когда Саомеджи остановил их, темные серые облака скрывали солнце, шел снег.
– Здесь, – сказал он. – Сегодня мы больше никуда не пойдем. Пришло время искать помощь, и мне предстоит трудная работа.
Нежеру не ожидала, что они разобьют лагерь задолго до наступлений темноты, и удивилась еще сильнее, когда Певец приказал гиганту копать яму посреди березовой рощи, лишившейся листвы.
– Что? – прорычал Го Гэм Гар. – Ты хочешь, чтобы я сломал себе не только руки, но и спину?
– Под снегом обычная почва, – сказал Саомеджи. – Да, она замерзла, но ты справишься. Разве ты не жаловался на тяжесть своей ноши? Неужели хочешь и дальше тащить дракона к королеве? Тогда копай, монстр, копай.
Солнце, укрытое пеленой облаков, стояло еще высоко, когда Го Гэм Гар закончил копать яму в мерзлой земле, и его огромные волосатые руки стали грязными и обильно кровоточили. Певец отослал его подальше от ямы и начал снимать камни, которые они привезли на санях. На глазах у Нежеру Саомеджи обошел по широкому кругу то место, где сидел Го Гэм Гар. Гигант смотрел затуманенным и недоверчивым взглядом, как Саомеджи, тихонько что-то напевая, расставил камни по широкому кругу вокруг гиганта, так что каждый находился не более чем в шаге от соседнего. Когда Саомеджи, продолжая петь все ту же тихую странную песню, закончил первый круг, он снова обошел его, на этот раз поднимая каждый камень и перемещая его к ближайшему, пока они не соударялись.
– Теперь мне нужно сделать важное дело, – сказал Саомеджи гиганту, когда закончил окружать его камнями. – Оно потребует почти всех моих сил. Но даже если я на мгновение потеряю внимание, монстр, не рассчитывай, что у тебя будет хотя бы шанс. Если что-то пересечет границу моего каменного круга, я сразу узнаю и не стану выяснять, кто это сделал, а сожгу его изнутри.
Го Гэм Гар смотрел на него из-под мощного нависающего лба.
– А что, если я не буду шевелиться, а круг пересечет что-то еще? Что, если через твой круг песни пролетит птица? – спросил гигант.
– Тогда, как только я пойму, что случилось, я приостановлю твое наказание. Я не хочу тебя убивать, если в этом не возникнет необходимости – до тех пор, пока мне нужна твоя сила.
Глаза гиганта вспыхнули, как зеленый болотный огонь, а потом его могучая рука потянулась к ближайшему камню, с очевидным намерением выбить мозги Саомеджи. Руки Певца были скрыты внутри рукавов, и Нежеру не заметила никаких движений, но через мгновение Го Гэм Гар рухнул на землю, словно сбитый могучим ударом, и остался лежать, стоная и дергаясь от боли.
– Ты останешься внутри круга до тех пор, пока я не позволю тебе его покинуть, – только и сказал Саомеджи, после чего повернулся спиной к бившемуся в судорогах гиганту.
Нежеру продолжала смотреть, как Саомеджи взял другие круглые камни и выложил ими дно ямы, выкопанной Го Гэм Гаром, после чего приказал Ярнульфу и Нежеру принести снега и закидать им камни в яме. Наконец Саомеджи сложил зазубренные камни так, что они образовали несколько странных фигур в центре ямы, и также засыпал их снегом.
– Теперь я требую от вас молчания, – сказал Саомеджи. – Не говорите со мной и не подходите, если вам дорога собственная жизнь.
Он приподнял свои одеяния и сел рядом с наполненной снегом ямой. Нежеру и Ярнульф продолжали на него смотреть, а Саомеджи опустил подбородок на грудь и запел.
В какие-то мгновения его песня становилась почти понятной Нежеру – ей казалось, будто она даже слышит искаженные версии слов «бассейн», «чешуя дракона» на языке хикеда’ясао, – но в другие моменты она воспринимала лишь странные гортанные ритмичные звуки, повторяющиеся снова и снова. Ярнульф пристально смотрел на нее, но на его лице застыло холодное выражение. Недовольная собственной реакцией, Нежеру почувствовала себя неловко и быстро отвернулась.
Песня продолжалась, над насыпанным в яму снегом начал подниматься пар, и сугроб стал постепенно оседать. Саомеджи нагревал камни, чтобы растопить снег, это не вызывало сомнений, но все остальное оставалось совершенно непонятным. Глаза Певца были устремлены в какую-то непонятную точку над сугробом и смотрели в пустоту, руки вытянуты вперед ладонями вниз в сторону поднимавшегося пара.
Когда снег в яме растаял и образовался бассейн с водой, над которым поднимался пар, Нежеру заметила едва заметный свет на поверхности – невозможные цвета, зеленовато-красный и пурпурно-желтый, кружащие в булькающих глубинах, точно светлячки. И еще она почувствовала, как что-то меняется вокруг нее, сжимается воздух, словно кто-то задерживает дыхание, и у всех окружавших их звуков, казалось, появилось таинственное эхо. Саомеджи начал заметно потеть, что крайне редко случается с полукровками; пот стекал по его длинному подбородку и капал в бассейн, но Певец не обращал на это ни малейшего внимания, погрузившись в состояние транса.
«Он делает Свидетеля, – внезапно сообразила Нежеру и сильно удивилась. Камни и чешуя, бассейны и костры – она слышала, как Иби-Хай несколько раз произносил молитвы, и теперь поняла, что пытался сделать Саомеджи. – Но как такое возможно? Не вызывает сомнений, что ни один из Певцов, за исключением, быть может, Ахенаби, не обладает такой силой! Даже подготовленный член ордена Эхо неспособен создать такой мощный инструмент из ничего!»
Внезапно застывший воздух стал еще более плотным, почти как лед или стекло. Мгновение Нежеру едва могла дышать, и это заставило ее выбросить все мысли из головы. Крошечные, почти невидимые волоски на ее руках и шее встали дыбом, конечности задрожали.
А потом он оказался здесь, внезапно, словно атакующий ястреб. Нежеру почувствовала холодное присутствие и в одно мгновение поняла, что Саомеджи пытается дотянуться до Лорда Песни, самого Ахенаби. Она даже отпрянула назад, словно боялась прикосновения древнего мага в маске, но это не имело никакого значения: он был повсюду одновременно, и Нежеру ощущала его присутствие – везде.
А затем Ахенаби заговорил, и, хотя Нежеру не слышала его слов в своих мыслях, она ощущала каждое из них, как если бы ее окутывал гниющий погребальный саван, а по лицу ползали пауки.
Она не поняла, что он сказал, не слышала ответов Саомеджи, но чувствовала, что они разговаривают, до нее доходили обрывки смысла – дракон, гора, королева в серебряной маске, – и она чувствовала что-то еще, поджидающее своего часа, темное и старое, становящееся все сильнее. Если Ахенаби казался дыханием на ее шее, это походило на ледяной порыв ветра в бесконечных белых пустошах за Наккигой. Если Ахенаби был смертельным врагом, это была сама Смерть, неумолимая и окончательная.
Шепчущий…
Знание пришло к ней не как слово или имя, но ощущение, и на глазах у нее появились слезы ужаса. Это была дыра во всей ткани бытия, высасывающая свет и жизнь.
А потом контакт закончился, и Лорд Песни вместе с ледяным присутствием, парившим у него за спиной, исчезли.
Саомеджи едва стоял на ногах, раскачиваясь, точно пьяница, перед ямой, над которой поднимался пар.
– Мой господин поможет нам завершить миссию, – сказал Саомеджи, и каждое следующее слово давалось ему с огромным трудом. – Он пришлет лошадей и воинов к подножию горы. Теперь я должен отдохнуть. Сегодня я сделал невероятную вещь. В будущем наш народ станет говорить об этом свершении с благоговением.
Слезы на щеках Нежеру превратились в лед. Она чувствовала себя пустой, словно что-то вошло в нее и вырвало все, что давало ей жизнь и надежду. Когда Саомеджи опустился на землю и заснул, она стряхнула слезы с лица тыльной стороной ладони, но еще долго не могла двигаться или говорить.
Глава 6
Встреча с невестой
Эскритор Ауксис вошел в каюту Мириамель на «Илиссе», чтобы выразить ей свои соболезнования. Ее леди – все, кроме Шуламит, которая уже два дня страдала от морской болезни и сейчас стонала на своей узкой койке, – сбежали в дальнюю часть маленького помещения и стояли за королевским стулом, точно раскрашенные церковные ангелочки вокруг трона святой Элизии.
Мири совсем не чувствовала себя матерью бога, и вообще чьей-то матерью. Она ощущала огромную дыру внутри, поглощавшую все ее чувства к мертвой невестке.
– Ваше величество, – Ауксис опустился на одно колено и склонил красивую голову, чтобы поцеловать протянутую руку. – Я пришел, чтобы выразить соболезнования от лица Матери Церкви и разделить с вами собственную скорбь.
«Да, картина получилась бы красивой», – подумала королева, но эта мысль ее совсем не позабавила.
– Благодарю вас, эскритор. Пожалуйста, садитесь рядом со мной.
– Вы очень добры, ваше величество, но я не стану навязывать вам мое общество.
Она постаралась улыбнуться. Ауксис был высоким мужчиной, и ему пришлось наклоняться, чтобы не задевать потолок макушкой, – лишь Мири и ее леди могли тут стоять, не опасаясь удариться головой.
– И тем не менее. Вам ведь разрешается снимать головной убор? Боюсь, вы его испортите или испачкаете смолой.
Слова королевы застали Ауксиса врасплох, и он несколько мгновений пытался понять, не дразнит ли она его.
– Я вас понял, – сказал он. – Быть может, я присяду, пусть и ненадолго. Ваше величество очень добры. – Он опустился на стул, который тут же исчез под его величественными одеяниями. – Святой Отец, я уверен, пожелает, чтобы я выразил вам благодарность за то, что вы согласились продолжить путешествие в Наббан. Я уверен, он понимает, какую жертву вам пришлось принести.
– Не такая уж и большая жертва, – ответила она, странное настроение подтолкнуло Мириамель к честности, хотя ей не слишком нравился этот человек. – Завтра мы прибудем в порт Наббана. Даже если бы я сразу отправилась обратно, то не успела бы на похороны принцессы Иделы.
– Конечно, ваше величество. Но все же это ужасное время для вас.
– Еще ужаснее оно для моего мужа. Он должен заботиться о нашей внучке, которую следует утешить после потери матери, а также о народе Эркинланда.
Ауксис кивнул.
– А ваш внук, принц Морган?
Мири удивилась. Неужели дело в том, что она о нем не упомянула, или эскритора интересует что-то еще?
– Принц выполняет миссию по поручению Верховного престола, и это разбивает мне сердце – ведь он до сих пор не знает о кончине матери.
Ауксис скорбно покачал головой. И если он притворялся, то был превосходным актером, о чем Мири прежде даже не подозревала.
– Смерть всегда застает нас врасплох, но на всех нас проливается сияние Усириса, нашего Спасителя.
Мириамель решила принять поведение эскритора за чистую монету, во всяком случае, пока. Она нуждалась в помощи Ликтора и Матери Церкви для заключения мира между враждующими фракциями Наббана.
– О, вам не следует опасаться, ваше преосвященство – принцесса Идела была благочестивой эйдониткой. Она читала только религиозные трактаты, а книга Эйдона была ее постоянной спутницей, и сейчас она может рассчитывать на милость Господа нашего. – Мири сотворила Знак Дерева, и Ауксис присоединился к ней, пока она не успела завершить первого движения. – Если кто-то и может быть подготовлен к такой судьбе, то это она.
– Мое сердце радуется, когда я слышу такие слова, ваше величество. Это бальзам на души тех, кто остался на земле и знает, что любимые нами люди находятся рядом с Отцом небесным.
Мириамель устала от обмена банальностями, хотя инстинкт подсказывал ей, что следует продолжать в таком же духе.
– Вы очень любезны, что навестили меня, чтобы утешить соболезнованиями Церкви. Пожалуйста, не забывайте принцессу Иделу в своих молитвах.
Эскритор не только духовное лицо, но и придворный, понял, что пора уходить. Он встал, придерживая свой высокий головной убор, и отступил к двери.
– Для меня огромная привилегия говорить с вами, ваше величество. Я надеюсь, мы продолжим наше знакомство, вопреки вашей огромной занятости, когда доберемся до Наббана.
– Я уверена, что смогу положиться на безотказность ваших советов, – ответила ему королева.
«Безотказность, основанная на эгоистических соображениях», – подумала она, но тут же почувствовала, что не совсем справедлива. До сих пор эскритор делал все в полном соответствии с приличиями и долгом. И все же сейчас она никому не могла доверять, и, уж конечно, не одному из ведущих представителей Матери Церкви. И хотя в письме Саймона говорилось, что Идела умерла в результате ужасного несчастного случая, Мириамель восприняла это известие, как удар по защищенности и безопасности королевства – удар, который она почувствовала тем сильнее, что он случился во время ее путешествия в полную раздоров и противоречий опасную страну. Опасную даже для Верховной королевы? Об этом она сможет судить, когда почувствует и поймет настроения в Наббане.
«Как часто любил повторять мой дед: терпение – величайший инструмент короля. Терпение и хорошая память».
В тех случаях, когда герцогиня Кантия одевалась в полном соответствии со своим титулом и положением, а в ее зале для советов собирались радостно болтающие женщины, Джеса на краткий миг могла представить, что она вернулась домой, во Вранн. В день свадьбы женщины собирались в доме родителей невесты, чтобы помочь ей подготовиться к праздничным ритуалам.
Сегодняшнее собрание было почти таким же, и даже Джеса присоединилась к всеобщему веселью. Ведь она была подругой Кантии и ее спутницей с самого детства, и придворные дамы относились к ней так, словно она была одной из них. Но, несмотря на то что в зале царило возбужденное веселье, Джесе не хотелось много смеяться. Она видела, что ее госпожа чем-то раздражена, хотя и пытается этого не показывать. Даже широкая улыбка, часто появлявшаяся на лице Кантии, выглядела немного искусственной. «Интересно, – думала Джеса, – это заметил еще кто-то, кроме меня, или другие также достаточно хорошо знают герцогиню, чтобы испытывать тревогу».
Впрочем, все в этот день были взволнованы. Приплыл корабль королевы Мириамель, и утром королева прибудет в Санцеллан Маистревис. С тех пор как неделю назад стало известно о ее визите в Наббан на быстром торговом корабле, весь Санцеллан, как показалось Джесе, превратился в дерево, полное птиц, узнавших о змее, которая ползет вверх по стволу. Встревоженная Джеса спросила у Кантии, следует ли ей бояться королеву, но Кантия успокоила ее, что королева Мириамель очень добра и у нее хорошие отношения с Кантией. Герцогиня заверила ее, что суматоха в герцогском дворце вызвана лишь желанием произвести хорошее впечатление на королеву Мириамель.
Джеса почувствовала облегчение, но она беспокоилась о самой герцогине, которая уже много дней выглядела встревоженной, и это началось заметно раньше, чем пришло известие о визите королевы. Конечно, у Кантии имелись причины для тревоги. В городе продолжались беспорядки, погибли люди. Вражда между двумя партиями, личной гвардией герцога и «Буревестниками», сторонниками Далло Ингадариса, привела даже к разделению Доминиата, где собирались представители благородных семейств, чтобы вершить правосудие. Джеса каждый вечер слышала о событиях в городе из уст самого герцога – хотя он рассказывал о них жене, а не ей – когда она приносила маленькую Серасину к родителям, чтобы они пожелали девочке спокойной ночи.
Но Джеса думала, что ее госпожу волнуют не враждующие дворянские дома и беспорядки на улицах. Обычно герцогиня Кантия отличалась мужеством, она часто повторяла с мрачной улыбкой, что ее суровая мать научила дочь сохранять спокойствие при любых обстоятельствах. Джеса думала, что сейчас герцогиню тревожит нечто, сродни призракам, которые пугали народ в Лагуне Красной свиньи, тем, что по ночам выпивали из людей жизнь, как собака лакает воду.
«Будь я дома, я бы отправилась к одной из целительниц и попросила ее сделать амулет, защищающий от голодных призраков, а потом положила бы его под подушку моей леди», – подумала Джеса.
Конечно, многие представители народа Джесы жили в Наббане, в особенности рядом с портом – и, возможно, там есть целительница. Но как ее найти? У нее не было возможности покинуть Санцеллан Маистревис во время визита королевы – если только сама герцогиня не отправит ее с каким-нибудь поручением в город.
В последнее время Джеса выполняла много поручений герцогини, главным образом, разносила письма. К ее молчаливому, но искреннему удовольствию, несколько таких писем предназначалось виконту Матре, красивому смуглому мужчине (она всегда думала о нем именно так, только теперь сообразив, как долго ее окружают бледные лица), который спас Джесу, девочку Серасину и герцогиню, когда они оказались на улицах города во время волнений.
