Теперь зашевелились другие, но новая волна беспокойства сосредоточилась среди старших ситхи, многие из которых, как знала Танахайа, оставались верны Джирики, и в особенности Адиту, как истинным наследникам Дома Ежегодного танца.
– Твои слова не являются законом, Кендрайа’аро, – сказал Джирики, но его голос прозвучал мягко и сдержанно. – Наш отец Шима’онари был последним Защитником – но он мертв, да примет его Сад. Наша мать Ликимейя является воплощением Са’онсеры и, хотя она серьезно пострадала и утратила сознание, ее жизнь еще не закончилась.
– Мне нет нужды слушать нашу историю от тебя, ведь ты не видел Девяти Городов во времена славы нашего народа, – сказал Кендрайа’аро, и на мгновение всем показалось, что он не сумеет сдержать свой гнев, но он справился и вновь обрел спокойствие. – В любом случае это не имеет значения. Я не претендую на все привилегии главы клана Ежегодного танца, но кто-то должен быть Защитником, и, пока я служу клану в такой роли, именно я должен сделать трудный выбор – и я решил предоставить предателям смертным идти своим путем. Ты не поедешь в замок смертных, Танахайа, и не станешь больше иметь дел со смертными. Никто из нашего дома не станет. – Он скрестил руки на груди. – Если нет других важных вопросов, я объявляю этот бессмысленный совет закрытым.
«Мужество, – сказала она себе. – Что такое недовольство Кендрайа’аро по сравнению с безумием королевы Утук’ку и ее приспешников – по сравнению с возможным уничтожением всего мира?»
– Ты неправильно меня понял, Старейшина Кендрайа’аро, – сказала она. – Я не спрашиваю у тебя разрешения это сделать, лишь информирую о том, как намерена поступить. Вежливость, не более того.
Иджа’аро уже собрался вскочить на ноги, но Кендрайа’аро, хотя на его лице появились ярость и разочарование, положил руку на плечо своего юного родственника.
– Здесь не прозвучат гневные слова, – сказал он Иджа’аро. – Как и угрозы. Убери руку от меча, юноша, иначе я отправлю тебя в изгнание. Мы зида’я, а не скандалисты смертные, – и мы в Ясире. – Иджа’аро успокоился и опустился на камень рядом с другими сторонниками Кендрайа’аро, который снова повернулся к Танахайе. – Объяснись.
Она сделала глубокий вдох, и вдруг у нее возникло странное, ошеломляющее ощущение, что за этими разногласиями стоит нечто больше, чем способны понять присутствующие. Она посмотрела на бабочек у себя над головой и почерпнула силу в их присутствии.
«Яркие летуны видели здесь куда более яростные конфликты, – сказала она себе. – Однако они продолжают к нам прилетать. И мы, Дети рассвета, зида’я, все еще живы».
– Все просто, Старейшина. Ты управляешь Домом Ежегодного танца по большинству вопросов – но я не принадлежу к этому дому.
Он сделал отрицающий жест.
– Это вопрос риторики, но не факт. Тебя прислал сюда твой господин Имано. И ты должна подчиняться мне.
– Во-первых, – возразила Танахайа, – лорд Имано мой господин не по закону, а лишь по моему желанию – он мой наставник, а не господин. Он Старейший, как и ты, но мое уважение к нему глубоко, и я многим обязана ему за помощь. – Она посмотрела на Джирики и нашла некоторое утешение в его мрачном задумчивом лице. – Меня прислал Имано, чтобы помочь Джирики и Адиту задолго до того, как Ликимейя была ранена и погрузилась в долгий сон. Я выполнила поручение их матери Ликимейи и отправилась в столицу смертных, но засада воинов, вооруженных отравленными стрелами, помешала мне туда добраться. С тех пор ничего не изменилось. Я служу их интересам, а не твоим.
Кендрайа’аро был ошеломлен подобными рассуждениями.
– Я не понимаю таких разговоров.
– А чего не понимаю я, – сказала Танахайа, напугав себя собственной смелостью, – так это того, что твои сторонники, Старейший, как складывается впечатление, полны решимости игнорировать все, что не совпадает с твоими взглядами. Меня отправили к смертным в качестве посланника, не спрашивая твоего одобрения. Меня атаковали и бросили, посчитав мертвой, и я бы наверняка умерла, если бы несколько смертных долго и упорно не поддерживали во мне жизнь, пока не сумели доставить меня сюда. Насколько мне известно, стрелы, поразившие меня, были черными, как стрелы хикеда’я – но их выкрасили в черный цвет, поскольку они были сделаны не из истинного черного дерева куриосора.
– Смысл твоих слов по-прежнему мне неясен, – нахмурившись, сказал Кендрайа’аро.
– Она имеет в виду, – впервые заговорила Адиту, – что кто-то хотел, чтобы мы – или смертные – винили хикеда’я в нападении на нашу посланницу.
– Значит, на Танахайю напали смертные, а не народ Утук’ку. – Иджа’аро сел и сделал широкий жест – это всего лишь шум ветра. – Из чего следует, что нам нужно держаться от них как можно дальше.
– Но яд, который они использовали, – продолжала Танахайа. – О нем мы также уже говорили. – Она повернулась к маленькой седовласой женщине, сидевшей рядом с Адиту. – Пожалуйста, расскажите остальным Са’онсерей то, что вы поведали мне, Старейшая Кира’ату.
Целительница, никогда не позволявшая себе спешить, подождала несколько мгновений и только после этого заговорила:
– Яд, который находился в крови Танахайи, был… необычным. Я никогда не видела ничего подобного. В ранах его не осталось, но следы показались мне очень странными. Я обнаружила признаки кей-вишаа и растения, которое мы называем «капюшон путешественника», а смертные – аконитом. И кое-что еще…
– Но это ничего не значит! – перебил ее Иджа’аро, заставив нескольких бабочек зашевелиться из-за его постоянного вмешательства. – Хикеда’я использовали порошок ведьминого дерева против людей в прошлой войне. Смертные знают о нем и его свойствах.
Кира’ату даже не взглянула на него.
– Да, хикеда’я использовали кей-вишаа против людей в прошлом. И смертные вполне могли узнать про его свойства, хотя совершенно очевидно, что им будет непросто сделать яд, поскольку ведьмины деревья практически исчезли.
Казалось, бабочки на стенах и потолке охвачены тревогой, и все в пещере услышали шорох тысяч крыльев.
– Но самым странным в засаде было это, – продолжала целительница. – Среди других следов отравления в теле Танахайи я нашла те, что не являлись результатом действия кей-вишаа или капюшона путешественника. Покажи им, Танахайа из Шисей’рона.
Танахайа повернулась и подняла свободную тунику, не обращая внимания на боль от гниения, превратившего ее раны в полости, которые только сейчас начали заживать.
– Видите следы на коже, похожие на цветы? – спросила у собравшихся Кира’ату. – Даже через несколько лун после нападения они все еще горячие на ощупь. Такой эффект не может возникнуть после обычного яда. Но они очень похожи на раны, полученные другим способом – тем, что действует на тело снаружи. Я говорю о драконьей крови.
Лицо Кендрайа’аро оставалось разгневанным, но, услышав ее слова, он немного побледнел.
– То есть ты утверждаешь… – начал он.
– Я ничего не утверждаю, Защитник, – сказала Кира’ату. – Я говорю о том, что знаю.
– Неужели кому-то еще непонятно, что тот, кто имеет доступ к кей-вишаа и драконьей крови, хочет помешать нам восстановить наши отношения со смертными? – заговорил Джирики. – Это же совершенно очевидно. И достаточно, чтобы вновь отправить Танахайю в Хейхолт.
Кендрайа’аро покачал головой, медленно, но решительно.
– Мне все равно. Я не разрешаю.
– Я уже сказала, Старейшина, мне не требуется твое разрешение. – Танахайа старалась говорить как можно спокойнее, хотя сердце отчаянно колотилось у нее в груди. – Исключительно из вежливости, я сообщаю тебе, что вновь отправляюсь к смертным. А теперь мне нужно подготовиться к путешествию.
– Позволь помочь тебе, сестра моего сердца. – Адиту встала, и ее живот был подобен полной луне, плывущей над горизонтом. – Ты лишь недавно поправилась.
– Я боюсь, что уже никогда полностью не поправлюсь, – сказала Танахайа. – Но у меня хватит сил, чтобы выполнить свой долг.
Они вышли из пещеры бок о бок, остановившись только для того, чтобы отдать дань уважения спящей Ликимейе, закутанной в покрывала из шелка бабочек. Сами бабочки вновь замерли на потолке и стенах, и в этот момент в пещере воцарилась тишина, зида’я размышляли о том, что было сказано. Однако Танахайа не сомневалась, что тишина в Ясире не будет долгой после того, как она уйдет.
Часть первая
Конец лета
Жестокая сфера, мой недруг, солнце,
Сияющее над всем.
Я никогда больше не хочу видеть
Гордые дубы Хекасора с ветвями
В виде молний,
Мерцающие голубые воды озера Силверхом
И бесконечное, бесконечное небо.
Исчезни, мерзкое солнце! Ты печалишь меня.
Шан’и’асу с пика Голубого призрака
Глава 1
Старое сердце
Прикосновение тонких пальцев так сильно напугало Моргана, что он спрыгнул с ветки, на которой сидел, сильно ударился коленом и локтем о нижнюю и неуклюже упал на землю. Даже не пытаясь подняться на ноги, он пополз на четвереньках вперед, чувствуя, как в ушах мучительно пульсирует кровь. И только оказавшись в дюжине шагов от дерева, Морган осмелился оглянуться.
Лунный свет просачивался сквозь кроны древних деревьев, но не помогал понять, что за зверь коснулся его несколько мгновений назад. Впрочем, он совершенно точно знал, что смотрит на окутанное серебристым сиянием существо, подобное которому он не видел никогда в жизни, – оно оказалось меньше его младшей сестры, и это заставило страх немного отступить, но Моргану никак не удавалось сообразить, что это за животное… вроде не медвежонок и не обезьяна. А в огромных черных глазах застыло удивление, и, прежде чем зверек повернулся и исчез в нижней части дерева, Морган даже успел разглядеть руки с пальцами, а не когтями.
Морган сидел на влажной земле, пока луна снова не исчезла за деревьями. Он дрожал, дожидаясь, когда сердце немного успокоится, ему ужасно хотелось заплакать, но он не осмеливался издать ни звука. Морган понятия не имел, откуда пришел и как долго бежал.
«Я заблудился, – понял он. – Один в лесу Альдхорт. Заблудился».
Это знание было подобно сильному удару, и ему отчаянно хотелось выпить чего-нибудь крепкого.
Морган проснулся от жуткого мрачного сна, в котором его атаковали корни и сплетающиеся ветви дерева, а ползучие растения, точно мстительные призраки, хватали его и тащили куда-то, и обнаружил, что вместо жутких фантомов на него смотрит ярко-голубое летнее небо и теплый утренний воздух наполнен запахами самых разных растений.
У него было всего несколько мгновений, чтобы почувствовать облегчение, насладиться идеальной невинностью дня; затем он попытался выпутаться из плаща, в который завернулся, когда уснул на дереве. Его падение замедлили нижние ветви; ему повезло, что он забрался лишь на высоту нескольких своих ростов. Тем не менее он успел поцарапаться в нескольких местах, прежде чем свалился на землю.
Сначала он только лежал, тяжело дыша и ощупывая руки и ноги, чтобы выяснить, насколько серьезно они пострадали. «Вот тебе и безопасное убежище на деревьях, – подумал он. – Слава доброму Усирису, что я не забрался выше! – А потом он подумал: – Что со мной будет? Ищет ли меня кто-нибудь? И жив ли кто-то из тех, с кем я отправился в путешествие?»
Морган вспомнил, как в последний раз видел бедного старого графа Эолейра, и все у него внутри сжалось от страха и боли за него и Порто, и за тролля Бинабика и его семью. Морган постарался отогнать мрачные мысли. «Ты принц, – напомнил он себе, тебе нельзя позволить страху или грусти лишить тебя мужества». Он видел в лагере тела лишь нескольких эркингардов, так что Сненнек и Квина, а также остальные, наверняка сумели выжить. Но ему было трудно в это поверить.
Моргану очень хотелось выпить чего-нибудь крепкого. Кувшин с вином помог бы ему избавиться от боли и тревог. Как же глупо он поступил, оставив свою флягу в лагере, когда они с Эолейром отправились к ситхи. Должно быть, Порто выпил весь его бренди. Если старый рыцарь прожил достаточно долго.
Морган разрывался между искренним страхом за своего товарища и мыслями о том, что его бренди досталось тому, кто не сможет его оценить.
Наконец, когда первое потрясение от падения прошло, Морган с трудом поднялся на ноги и принялся собирать вещи, свалившиеся с ветки вместе с ним – меч, мех с водой и темно-зеленый плащ, в который он завернулся посреди ночи, когда стало особенно холодно. Потом он уселся под буком и разложил перед собой на влажной земле свое имущество, а затем взял в руки кошель и высыпал его содержимое на расстеленный плащ.
Он обнаружил огниво, которое помогло бы ему разжечь огонь – оно первым попалось ему на глаза, и Морган тут же возблагодарил бога. Но, кроме кольчуги и одежды под ней, у него почти ничего не было – меч и кинжал, а также то, что лежало в кошельке. Он изучил маленькую кучку, и ему стало грустно.
Огниво.
Книга Эйдона, принадлежавшая его матери.
Нечто, завернутое в листья, он не знал, что это такое, но надеялся найти там еду.
Специальные железные когти, которые надевались на ноги, чтобы ходить по льду – подарок Сненнека, – совершенно бесполезные в летнем лесу, как соски у кабана.
Морган взял кошель и понял, что там лежит что-то тяжелое. Он засунул внутрь руку и увидел, что кто-то – его оруженосец Мелкин или тролль Сненнек – свернул в моток тонкую веревку, которая так и осталась на самом дне кошелька. Морган почувствовал благодарность к тому, кто это сделал. В крайнем случае он сможет воспользоваться веревкой, чтобы укрепить свое убежище.
«Или повеситься», – подумал он и тут же вознес поспешную молитву о прощении. Зачем давать богу лишние идеи?
Закончив молитву, он посмотрел на сверток, обернутый листьями. Последний раз они с Эолейром ели в лагере покрытого шрамами ситхи Кендрайа’аро. Морган почти ни к чему не притронулся, хотя еда была очень вкусной, и теперь проклинал себя за излишнюю скромность и глупость, что не наелся тогда на славу – но кто мог знать, что произойдет дальше?
«Клянусь любовью Господа нашего, что я буду есть в этом лесу?»
Морган испытал огромное облегчение, когда обнаружил, что в виноградные листья завернуты твердый сыр, хлеб и яблоко, видимо, их припрятали либо старый Порто, либо его оруженосец Мелкин. Но откуда там взялось яблоко? Морган не помнил, когда они в последний раз оказывались рядом с яблоней. Остальная еда могла подождать, а вот яблоко уже стало мягким. Он откусил кусочек и на мгновение испытал невероятное счастье, таким вкусным оно оказалось.
«Значит, я не такой глупец, каким меня считает мой дед, – сказал он себе. – И я не беспомощный. Вы только посмотрите на то, что у меня есть – нож, кое-какая еда, огниво».
Но потом радость исчезла, и Морган вспомнил друга деда, Джеремию, лорда-гофмейстера Хейхолта, который критиковал его кожаный кошель.
«Такие вещи носят только крестьяне и пилигримы, – сказал ему Джеремия. – А вы, ваше высочество, не из их числа».
«Ну, лорд Ненавидящий-кошельки, – подумал Морган, – кто из нас оказался прав?»
Тут он сообразил, что сидит в одиночестве посреди огромного леса, не имея ни малейшего представления о том, как вернуться домой, и мысленно спорит с человеком, которого нет рядом.
«Когда оказываешься в трудном положении, – однажды сказал ему дед, – иногда нужно просто продолжать жить дальше. Двигаться вперед».
Теперь, годы спустя, Морган увидел смысл в словах короля. Пока он изучал свое имущество, солнце успело подняться выше, прошло над ветвями над головой Моргана, спеша к полудню, после которого начнут приближаться ночь и темнота.
Морган понимал, что еды ему едва ли хватит надолго, а он ничего не знал о том, что может оказаться съедобным в Альдхорте, за исключением нескольких ягод. Он с самого детства не ловил кроликов, когда вместе с другими детьми высокопоставленных сановников Хейхолта изображал странствующего героя. Оставалось надеяться, что он все еще помнит, как делать силки.
«Если ты останешься здесь, то будешь голодать, – сказал он себе. – Ты должен что-то делать. Думай, Морган, думай!»
Самым очевидным решением было попытаться найти дорогу, ведущую из леса. Впрочем, когда рядом были ситхи, он не очень понимал, куда они шли, и подумал, что причина в каком-то языческом заклинании, которое путало чужаков. Но теперь он сможет ориентироваться по солнцу, которое не обманет.
Морган сложил все обратно в кошель и посмотрел на небо, чтобы понять, в каком направлении движется солнце, а потом зашагал туда, где должен был находиться юг, в сторону степей. Несмотря на тревоги – ему ужасно хотелось выпить, и эта жажда только усиливалась, – а еще он чувствовал себя настолько смелым, что даже начал насвистывать на ходу. И только после того, как вспомнил, что те, кто напал на лагерь, могут его искать, смолк.
