– То есть ты поверил мне? – тихо, боясь спугнуть удачу, спросил Тим.
– В то, что хочешь, как лучше? – хмыкнул Колодезов. – Даже не сомневался. И уже давно. В выживании москвичей – тоже, как ты догадался. Метро строилось не только транспортным узлом, но и в качестве бомбоубежища, в том числе и на случай ядерной войны. Было бы странно, если бы за те минуты, за которые до нас долетели ракеты, никто не успел скрыться под землей. Да и удар произошел отнюдь не в ночь глухую, многих он аккурат в подземке и застал.
Тим подумал, что, будь он главнокомандующим вражеской армии, непременно атаковал бы в районе трех-четырех ночи, когда большинство потенциальных противников спит, а метро и прочие объекты инфраструктуры закрыты.
– Тоже удивляешься, почему ударили в такое время? – усмехнулся Колодезов.
Тим кивнул.
– Может, и не могли иначе, – проговорил Колодезов, – а может, обвинений в геноциде испугались.
– Вообще-то именно геноцид они и устроили, – заметил Тим.
– Своему населению всегда можно наплести с три короба: типа только защищались. И я, если уж по совести говорить, отнюдь не уверен, кто начал бучу первым. Может, они, а возможно, и мы. К тому же нельзя сбрасывать со счетов некую третью, четвертую и даже пятую сторону, оказавшуюся в выигрыше от всей этой свистопляски.
– Почему тогда нас еще никто не завоевал?
– Выгодоприобретатели ведь разные бывают. – Колодезов побарабанил пальцами по столешнице. – Чаю хочешь?
– Нет.
– Помнишь отца Федора? Он еще меня упрекал в том, что площадь под молельню выделять отказываюсь, антихристом обзывал, атеистом и антисемитом, хотя уж последнее к чему – вообще неясно.
– В свете того, что Иисус считался евреем, наверное, – хмыкнул Тим.
– Ну, разве лишь, – согласился Колодезов. – А теперь представь такого же Федора, но в десять раз фанатичнее; и адепта не православия, а, например, протестантизма.
– Или ислама.
– Ислам по большей части мирная религия, а в радикальном проявлении – религия захватническая. Мусульмане могли бы раздобыть где-нибудь боеголовку и подорвать во имя Аллаха и смерти неверных, но никогда не стали бы прятаться за чужими спинами. Протестантские секты – иное, эти похуже крыс и верят во всякую мерзость. В той же Америке масса народу на полном серьезе отказывались, например, от медицинских услуг и приема лекарств, считая грехом излечение насланных на них болезней. Да и сам постулат об очищении души через страдание, – Колодезов поморщился, – не мое уж точно.
В этом Тим был абсолютно с ним солидарен. Ему становилось противно от заунывных речей отца Федора, хотя некоторые действительно находили в них утешение.
– А еще множество протестантских сект опирается на сочинения про ожидание апокалипсиса. Они и адептов к себе заманивают тем, что якобы единственные спасутся, вот только самые радикальные из них или просто преступные отправляли в лучший мир именно тех, кто за ними шел.
– С какого-нибудь свихнувшегося маразматика сталось бы устроить Страшный суд для всех живущих на земле, и я очень надеюсь, говнюк этот не пережил ядерного удара.
Колодезов согласно кивнул.
– Поверь, я тоже. Однако припоминаю, какие одиозности шли из уст представителей православия, и не сбрасываю со счетов и их. Лично видел маразматика, говорящего, что распоясавшуюся молодежь надо отстреливать, а все гаджеты запретить. Между прочим, именно я в то время был ярчайшим представителем той самой «распоясавшейся молодежи», – заметил он. – А еще так называемая РПЦ постоянно выражала опасения по всяким дурацким поводам, вроде номеров на паспортах.
– Религия – зло, – сказал Тим.
– Я думаю так же. Однако люди, слабые духом, всегда искали, ищут и будут искать утешения у кого-нибудь всемогущего и невидимого. Большинство рядовых бойцов говорят, будто хотят стать командирами, но по факту предпочтут не брать на себя ответственность, а служить под началом идеального лидера, добросовестно исполняя его распоряжения и не задумываясь ни о чем.
Тим пожал плечами. Разговоры о прошлом всегда увлекали его, но сейчас для них не осталось времени. Колодезов это понимал, потому сказал:
– Поскольку здесь тоже немало дел, нам явно не до столицы, но я не говорил бы с тобой сейчас, если бы не допускал, что ты можешь оказаться прав.
– Ого! – прокомментировал парень.
– Процентов десять дам, что ты действительно можешь наткнуться на некий цветущий град на холме… тьфу, будь неладны подобные ассоциации. А вот в остальных девяноста тебя попросту убьют; и хорошо, если не выведают подробно о местоположении поселка.
– Я ничего не скажу, – пообещал Тим.
Колодезов невесело усмехнулся.
– Молод ты еще, максималист, вот и утверждаешь, не подумав. В молодости мы все герои, а потом, как оказываемся на больничной койке хоть раз в жизни, мозги быстро становятся на место. Уверен, будто сможешь выдержать пытки?
– Уверен.
– Ты хоть раз обдирал кожу?
– Кто же не получал подобных царапин? – начал Тим, но его снова перебили:
– Не маленькую полоску, посущественнее: всю руку или ногу, или и то и другое вместе? Потом можно резать по мясу, кожи лишенному, – несильно, не так, чтобы погиб. Или вот пытка лишением сна – очень хорошо действует. И это я еще не вспоминаю о разного рода химии. Там, правда, не все просто, как может показаться: нужен сведущий дознаватель, чтобы словесный поток, который сам человек сдерживать не в состоянии, направить в нужное ему русло. Однако полагаю, в Москве такие специалисты найдутся. На крайний случай всегда остаются средневековые методы: дыба, кнут, иглы под ногти.
– Прекрати! – Тим поморщился. Ни идиотом, ни адреналиновым наркоманом он не являлся, а потому не собирался с пеной у рта доказывать, будто Колодезов его не напугал. И уж точно не намеревался отрицать возможность этих самых пыток. Люди везде разные. Добряков, готовых помочь, среди них – единицы, если вообще есть. Все преследуют свою выгоду, просто для кого-то она материальна, а для кого-то нет.
– Я не отступлю, – еще раз взвесив все за и против, сказал Тим.
– Вижу, – кивнул Колодезов и крикнул конвоира.
Когда Тима вели по коридору, обоняние бередили самые разные запахи: наваристой похлебки из грибного порошка, которого в сухпайках было еще много; макарон; кореньев, собранных возле болота; чая на травах и ни с чем не сравнимого куриного кубика – из запасов, сохранившихся с давних времен. Желудок, немедленно припомнив, что завтрак был безвозвратно пропущен, призывно заурчал.
– Не страдай, – пробурчал конвоир. – Ща тебя устрою, принесу поесть.
Новое место пребывания не отличалось простором. Карцер представлял собой комнатушку полтора на два метра. В дальнем левом углу стояло ведро для отходов жизнедеятельности, у правой стены валялся видавший лучшие времена спальник. Ничего больше здесь не имелось, и даже лампочка над дверью загоралась только по желанию тюремщиков – выключатель находился в коридоре.
– Н-да… – протянул Тим. – Дядь Вань, вы хоть меня в абсолютной темноте держать не будете?
– А ты, чай, боишься? – фыркнул тот, поглядел на хмурого арестанта и добавил: – Не баловал бы – не оказался бы здесь.
Глава 4
Пожалуй, ничто не способно так скоро свести человека с ума, как ничегонеделание. Недостаток информации – вот злейший враг, какой только может быть. Еще боль, но Тима, как он и предполагал, никто и не подумал вразумлять подобными методами. Первые часы, а то и дни он отсыпался. Стоящая в карцере темнота лишь способствовала этому, а вот когда организм насытился, а затем и перенасытился сном, началось самое неприятное.
Поначалу, занимая себя, Тим пробовал вспоминать обо всем, что слышал, учил и знал. Он декламировал стихи; пел – вначале про себя, затем во всеуслышание; пытался сочинять истории и играть в шахматы с самим собой. Раньше или чуть позже умственные нагрузки давали результат, и Тим забывался зыбкой дремой.
Отсутствие сновидений – верный признак усталости. Эту нехитрую истину Тим знал и раньше, но теперь в полной мере ощутил на собственной шкуре, поскольку теперь его мучили сны. В зыбких видениях он блуждал в кромешной мгле и никак не мог найти выход. Тоннели сменяли один другой, дышали, нашептывали что-то, обещая то вывести к богатству и счастью, чем бы оно ни было, то погубить. Они пели. Их мелодии захлестывали с головой, заставляли чаще биться или замирать сердце, смеяться или огорчаться. Иногда к Тиму присоединялся невидимый собеседник. Он всегда готов был поддержать разговор или затеять спор, но вот о чем именно – запомнить не выходило. А однажды Тим едва не попался твари с алыми светящимися глазами, с зубами, как у крокодила, и голым крысиным хвостом.
По коридору кто-то прошел, и парень немедленно открыл глаза. Вокруг властвовала мгла – мягкая, бархатная, и казалось, кто-то насвистывал очередную мелодию тоннеля.
«Странно», – подумал Тим. Он прекрасно помнил, где находится, но все чувства говорили, что он больше не в карцере. Откуда-то со спины налетал теплый воздух, в котором без труда можно было почувствовать запах горелой резины – не слишком сильно, не до нестерпимой вони. И некто еще находился здесь. Казалось, достаточно протянуть руку – и сможешь дотронуться.
«Большинство видит мир таким, каков он есть, некоторые – таким, каким он может быть, но только творцы способны перекинуть мост через гигантскую пропасть между первым и вторым, – услышал Тим. Ему почудилось, будто ухо обдало чьим-то горячим дыханием. Вроде бы эти слова произнес кто-то до него: то ли писатель, то ли исторический деятель, но парень не мог вспомнить имени. – Мы, всемогущие демиурги, не ведаем, что творим, и как у нас получается это, смотрим во тьму, но видим в ней свет и отражения сбывшихся и несбывшихся реальностей, воссоздаем города по памяти, живем на границе между мирами и с радостью встречаем странников, пересекающих ее».
А потом в конце первородной, странной, великой тьмы, ничем не родственной той, которая появляется в помещении, достаточно лишь погасить свет, засияла яркая светло-синяя искорка. Тим потянулся к ней, но в этот момент щелкнул замок, и все исчезло.
– Все, сиделец, выходи, – послышался словно через несколько слоев обернутого вокруг головы полотенца голос конвоира.
Тим тяжело, со стоном вздохнул и потер глаза, когда в комнатенке вспыхнул злой электрический свет. Наверняка тусклый, однако сейчас он показался ослепляющим.
– Намаялся, поди, – посочувствовал дядя Ваня.
– Выспался, – пробормотал Тим. Он с усилием тер глаза и делал тем лишь хуже.
– Ты чего?
– В мире ослепленных тьмой может солнцем показаться пламя от свечи…[1 - Кипелов В. Пророк (текст – Маргарита Пушкина).] – прошептал Тим строчку из песни, кажется, пришедшей к нему в одном из снов, а может, услышанной когда-то.
Затем снова шли переходами, иногда путь их преграждали железные двери и решетки. В воздухе на этот раз распространялись не ароматы еды, а кислая свежесть. Видимо, проходили мимо женских купален. Селянки давно приноровились тереться какими-то травками, очищавшими кожу не хуже некогда популярных косметических средств. Мир, хоть и изменился, обиделся на человечество и стал вести себя в разы враждебнее, все же не оставлял попыток помочь хотя бы в малом. То, от чего не пищал счетчик Гейгера, с вероятностью в семьдесят процентов удавалось использовать если не в пищу, то как-нибудь еще. Правда, экспериментировать приходилось немало – сначала на собаках, затем на себе.
В комнатушке, в которую привели Тима, на лавке у стены сидели Максим и Данька, оба сосредоточенные, с бледными, опухшими лицами.
– Вы чего такие одутловатые? – спросил Тим, когда конвоир удалился, оставив их наедине. Может, и подслушивал, но дела до этого не было никакого.
– А ты, думаешь, выглядишь лучше? – огрызнулся Максим.
– Пересып, – пояснил Данька.
– Значит, вас тоже держали в карцере? – хмуро проговорил Тим.
– Нас-то? Нет, в обычной камере, – пробурчал Максим.
– Хотя бы пройтись немного могли, – перебил его Данька, – и свет какой-никакой имелся.
– В города играли, – фыркнул Максим уже другим, более приветливым тоном. – Сам-то как?
– Нормально, – ответил Тим. Плакаться друзьям – последнее дело, а вот извиниться следовало: – Простите, что втравил вас во все это.
– Прекрати, – отмахнулся Данька. – Интересно, зачем нас сюда привели?
– Расстреливать будут, – предположил Максим, но старая шутка не повеселила не только его, но и остальных. Скорее, прозвучала зловеще.
– Ребят… – начал Тим, – вы повинились бы, а? Ведь это я вас подговорил. Можете даже сказать, что вынужденно послушались приказа старшего группы, а вот теперь осознали все и даже больше. Я честно не обижусь.
– А вот я очень даже, – огрызнулся Максим и тихо выругался. – Ты сейчас нас проверяешь таким образом или хочешь по пути Женьки толкнуть?
– Я вовсе не…
– Неужели думаешь, будто мы пошли с тобой просто так, из желания приключений или по глупости? – удивился Данька. – Каждый из нас все решил и точно не свернет, даже если ты сам уже передумал идти в Москву.
– Не передумал.
– Вот и нечего тогда молоть ерунду, – буркнул Максим, – иначе решу, будто ты нас совсем за друзей не считаешь.
Эти его слова заставили Тима проглотить любые упоминания о том, сколь опасным будет путь. Возможно, даже в один конец.
– Ладно, – сказал он. – Решили – так решили. Значит, идем.
– Идем.
Наверное, конвоир все же подслушивал, поскольку появился он именно тогда, когда отзвучали слова, а вместе с ним вошел и Колодезов: обвел всех троих усталым взглядом. От Тима не укрылись полопавшиеся красные сосуды на белках и набухшие мешки под глазами. А затем дядька сказал:
– Значит, уверены?
– Как есть, – ответил за всех Максим, хотя к нему обращались в последнюю очередь.
– Я не отступлю, – повторил Тим ту же фразу, что и в кабинете несколько дней назад.
– Тогда пойдем, – сказал Колодезов и указал на другую дверь.
В комнате, отличавшейся от кабинета Колодезова белеными стенами, отсутствием стола и стеллажей, а также портьерой, загораживающей фальшивое окно, которому неоткуда было тут взяться, прямо на полу, скрестив ноги, сидел Витас. Глаза мутант закрыл и, казалось, безмятежно спал в такой неудобной позе. На хлопок двери и не подумал отреагировать, и в то же время Тима не покидало странное чувство, словно за ним внимательно наблюдают. В комнатушке такого не было, несмотря на подслушивающего за дверью конвоира.
«Вдохнуть-выдохнуть, – приказал парень самому себе. – Нервы, не иначе, расшатаны продолжительным сидением в карцере».
Однако сколько бы он себя ни уговаривал, успокоиться не выходило. Как дикий зверь, изрядно поживший на свете, знающий и капканы, и облавы, ощущает залегшего в засаде охотника, так и Тим чувствовал опасность, исходящую от мутанта. И главное, ведь не понять, почему. Витас никогда не проявлял агрессии. К тому же вряд ли находящийся рядом Колодезов позволил бы ему напасть. А даже если бы и позволил, физически Тим был гораздо лучше развит. Патрулирование наземной границы бывшего армейского поселка, в котором находился бункер, противостояние волкодлакам, постоянные физические упражнения прекрасно закалили его. Куда с ним тягаться задохлику, практически не покидавшему своей комнаты, да еще и предпочитавшему сидеть на месте?
– Почему я здесь? – спросил Тим у Колодезова.
Открылась и закрылась дверь, пропуская двух солдат в скрывающих лица масках и армейских комбинезонах. Один из них держал спортивную сумку, в которую легко поместился бы разобранный автомат.
– Так… – протянул Тим, готовясь к чему-нибудь нехорошему.
Вжикнула молния. Парень приготовился уйти в сторону, а затем, прикрывшись Колодезовым – раз тот пошел на убийство племянника, то можно с ним не церемониться, – прыгнуть на одного из солдат. Странно, что он не слышал выстрелов: вряд ли ребят оставили в живых. Значит, использовали глушители. Однако и в этом случае должен был раздаться шум…
Солдат указал на раскрытую сумку. В ней оказался костюм радиационной защиты.
– Черт… – выдохнул Тим сквозь зубы.
– В Москве уровень радиации гораздо выше, нежели у нас здесь. В этом отношении нам сильно повезло, а в столице мало что смертельную дозу подхватить можно, еще и не ясно, какие твари и сколько, – сделав вид, словно ничего не заметил, сообщил Колодезов.
– То есть я свободен и могу идти? – спросил Тим.
– Не веришь?
– Не особенно.
– Одевайся, – велел Колодезов, и парень не заставил упрашивать себя дважды.
Он не верил, будто дядька решил напоследок потрепать ему нервы. Что-то затевалось, и наверняка не слишком приятное.
– Оделся? Молодец, – похвалил Колодезов.
