– Я не думаю об этом, просто живу, и все. А что, женой слесаря или инженера проще быть?
– Не знаю. Но все-таки слесарь или инженер – это другое немного…
– С чего ты взяла? Трудно быть женой в принципе, а уж чья ты жена – дело десятое.
Мы еще долго шли молча, и я все думала об этих ее словах, понимая, что, скорее всего, она права. Мой первый и такой недолгий муж не был военным, но жить с ним из-за его бизнеса и невыносимого характера оказалось тоже невозможно. Так что и у меня был кое-какой опыт по этой части…
– Зайдем к нам! – пригласила вдруг Рубцова, когда мы проходили мимо панельной девятиэтажки.
– Это удобно?
– Неудобно, когда у военного дети на соседа похожи! А все остальное нормально, – пошутила она. – Идем.
Их квартира оказалась «двушкой» на седьмом этаже, уютная, чистая, хотя и маленькая совсем. Было видно, что хозяйка очень много времени уделяет своему дому, вкладывая в него всю душу и умение. И запах… пахло пирогом с капустой.
– Это я всегда в дорогу ребятам пеку такой пирог, по традиции уже, – объяснила Лена, перехватив мой взгляд. – Рубцов без этого не уезжает, говорит – тогда в поезде домом пахнет.
Мы пили чай в большой комнате, служившей, видимо, и гостиной, и спальней, и кабинетом – Лена работала бухгалтером в небольшой фирме по продаже офисной техники, и на столе в углу была свалена целая куча папок.
– Лена, а ты Кравченко хорошо знаешь? – осторожно спросила я, опуская на блюдце фарфоровую чашку с чаем.
– Леху-то? Конечно, они ж с училища вместе, в Афган тоже вместе попали. Я ж как мать им всем, – Лена усмехнулась, потянулась к вазочке с конфетами, взяла карамельку, потом, передумав, бросила ее обратно. – Они со мной советуются, к нам с Рубцовым идут с любым горем, с любой радостью. Я ж и по госпиталям ездила сколько раз, что к Кравченко, что к Лешему. А когда Леху в Афгане контузило, я возле него почти месяц сидела безвылазно. В Ташкенте, помню, жарища, дышать нечем, а я в палате с Кравченко загораю… Он в очень тяжелом состоянии был, не слышал, почти не говорил. Врачи сказали – может остаться на всю жизнь глухим. Обошлось, слава Богу… Я там такого насмотрелась, в госпитале этом – не расскажешь! Мальчишки молодые, а искалечены так, что глянуть страшно, – она передернула плечами и перевела разговор. – Знаешь, Леха нескладный какой-то в жизни, неловкий, а вот на войне, говорят… Лучше него в батальоне нет, у него в крови война. И из-за этого он все время один. Ну, и пил после Афгана долго, да и после первой чеченской тоже… Напьется и воет, как волк. А потом – как отрезало, завязал. Но по службе никак не продвинется, дурацкая манера называть идиота идиотом в глаза, не взирая на погоны. А кому ж это понравится?
– Понятно… Лен, а правда, что он в роту фельдшерами только парней берет?
– А тебе зачем? – удивилась она, внимательно посмотрев на меня.
– Я все равно уеду к нему. Есть начальство и покруче капитана Кравченко, прикажут – никуда не денется. Мне нужно, понимаешь, нужно быть рядом с ним, он пропадет без меня, я чувствую.
Лена смотрела на меня во все глаза и словно ушам своим не верила:
– Господи, девочка, да ты больная… – проговорила она, наконец. – Точно, ненормальная! Ты думаешь, что это так просто – попасть в Чечню, в боевое подразделение?
– Я военфельдшер, я аттестована, меня не имеют права не взять, – уперлась я.
– Марьяна, ты говоришь такие глупости, что слушать стыдно! Я старше тебя, побольше видела в жизни, – внушительно сказала Лена, взяв меня за руку. – Война – это игрушка для мальчиков, а девочки должны играть в свои игры, понимаешь, у каждого своя песочница. А уж если ты вознамерилась попасть в роту Кравченко и даже если тебе это вдруг удастся каким-то чудом, то ты жестоко пожалеешь об этом уже через сутки. Тот Леха Кравченко, которого ты знаешь, остался на вокзале, а туда уехал совсем другой Леха, чужой, жестокий, безжалостный, слепой и глухой ко всему, что не касается войны. И если он увидит тебя в расположении роты, никто не знает, чем закончится твоя авантюра. Но уж поверь – точно не букетом ромашек!
– Лена, я понимаю, ты права, наверное, и все правильно сказала, но я уже решила. Мой дядя служит в штабе округа, если я попрошу, он поможет…
– Вот дурочка, ну, какая же ты дурочка, ей-богу! – всплеснула руками Лена. – На войну по блату… кому скажи…
– А ты не говори, не надо, я очень тебя прошу, особенно Рубцову своему, а то он мне все испортит.
Я встала из мягкого кресла и пошла к двери, Лена двинулась за мной, охая, как наседка. Мы попрощались…
Трясясь в трамвае, я думала о том, что идея с дядюшкой, конечно, богатая, если только он не сдаст меня родителям. Это ж страшно представить, что тогда начнется…
…Но все обошлось, дядюшка молчал, как партизан на допросе, и все три месяца, что я бегала в военкомат, в санитарное управление и в прочие приятные места, никто ни о чем не догадывался. В тот день, когда я наконец-то подписала шестимесячный контракт на прохождение службы в Закавказском военном округе, все и открылось…У мамы случилась истерика, отец, с малых лет научивший меня общаться на «ты» с карабином и пистолетом, орал, как подорванный… Короче, было интересно.
– Это ты виноват! – кричала мать, размазывая по лицу слезы вместе с тушью. – Ты и твоя дурацкая охота! Зачем ты таскал девчонку на убийство с десяти лет?! Как тут мозгам набекрень не свернуться?!
– Мам, успокойся! При чем тут это? Ну, при чем? Я медик, а не снайпер, в конце концов! – отбивалась я, вызывая новую волну гнева.
Чтобы хоть как-то успокоить родителей, я сказала, что еду в военный госпиталь в Моздоке, очень далеко от военных действий. Но это не слишком помогло…
– А чем тебе местный госпиталь не угодил?! Работы мало?! – орала мать, хватаясь за сердце.
«Ты не поймешь, – подумала я. – Здесь я слишком уж далеко от Кравченко».
За пару дней до отъезда мы с Юлькой прогуливались в парке над рекой, почти все время молчали, думая каждая о своем. Внезапно подруга остановилась, развернула меня к себе лицом и требовательно спросила:
– Марьянка, скажи честно – ты хоть понимаешь, куда лезешь? И чем это может, не дай Бог, закончиться? А если ты не найдешь его? Чечня большая, там ведь не одна рота и даже дивизия, наверное, не одна!
– Юля, не говори ерунды. Ты ведь знаешь, что если я решила, то лоб разобью, а сделаю. И я найду его, я знаю.
– Кошмар какой-то, – пробормотала Юлька, обнимая меня. – Не могу понять, что ты нашла в этом солдафоне? Его ж хоть сейчас на плакат «Десантные войска ждут именно тебя!». Ходячая реклама военкоматов!
Я промолчала, никак не реагируя на Юлькины выпады. Зачем я буду доказывать что-то, объяснять, убеждать? Мне совершенно безразлично, что думает по поводу Кравченко моя подруга. Кстати, она вообще редко одобряла моих молодых людей, да и сама никак не могла определиться с избранником. Один был недостаточно образован, другой недостаточно самостоятелен, тот не нравился внешне, а этот – просто моральный урод… Словом, Юля была девушкой разборчивой, да и самомнением ее Бог не обидел. Подобные завышенные требования она пыталась предъявлять и к моим парням, но я всегда пресекала эти попытки. И вот впервые в жизни мне все равно. Я знаю все его недостатки сама, без чужой подсказки. Но еще я вижу то. чего не дано увидеть остальным, то, что так глубоко спрятано под броней из мышц и камуфляжа. Я вижу то, какой он на самом деле, и для того, чтобы разглядеть это, мне не потребовалось много времени, достаточно было просто взглянуть в его глаза.
– Давай не будем с тобой спорить перед моим отъездом, хорошо? – попросила я. – Пойдем в кафе, что-то я замерзла.
Мы зашли в маленькую кофейню на набережной, сев за столик, заказали кофе и пирожные, и долго молчали, словно не о чем было говорить. И в самом деле – о чем? Юлька знала меня с пятилетнего возраста, мы были почти неразлучны, всюду вместе, хотя и учились в разных школах – гулять во двор, на каток зимой, на дискотеку в ДК, когда стали постарше. Поэтому, думаю, она не пыталась отговорить меня от поездки, позволив себе лишь осторожно высказать мнение.
– Марьянка, знаешь, о чем я сейчас думаю? – внезапно спросила подруга, рассеянно помешивая маленькой ложечкой кофе.
– Я не гадалка.
– А ведь я тебе завидую. И поймала себя на этой мысли только сейчас, – призналась Юлька, удивив меня. – Наверное, вот это и есть любовь – когда бросаешься вслед человеку, очертя голову, не думая о себе…
– Не знаю я, как это называется. Меня беспокоит сейчас совсем другое… а если я в самом деле не найду его, что тогда?
– Вернешься.
– Ты не понимаешь. Я не вольнонаемная, не могу уехать просто потому, что, видите ли, не понравилось, – я отставила в сторону блюдце с недоеденным «Графским замком» и посмотрела на Юльку. – И придется мне все шесть месяцев теряться в догадках, а он и не узнает, что я рядом.
– Не думай про это, – решительно сказала Юлька. – Ты ведь упертая, у тебя все получится.
– Если бы так и было…
Первый раз надевая форму, я тряслась, как в лихорадке. Конечно, мы с Юлькой ушили брюки, как смогли, подогнали куртку, но вид у меня был все равно тот еще… Глядя на меня сейчас, никто и не заподозрил бы, что у меня под всем этим «великолепием» довольно приличная талия, длинные ноги и даже неплохой формы грудь. Маскировка удалась.
На вокзал меня не провожали – я запретила родителям ехать со мной, чтобы не расхолаживали. Юлька порывалась поехать, но ее не отпустили с работы, и это тоже было кстати. Я оказалась не единственной женщиной – вместе со мной ехала бригада медиков из соседней области. К ним в вагон меня и определили. Девчонки оказались веселыми, всю дорогу хохотали, пели, рассказывали анекдоты. Все они ехали в Чечню, как и я, впервые.
… Через неделю в штабе Закавказского военного округа пожилой начальник сануправления откомандировал меня… в Моздокский госпиталь. Это был полный крах! Какой, на фиг, Моздок, разве за этим я ехала сюда?! На меня орали трое здоровых мужиков, но я уперлась и отказалась ехать наотрез.
– В Шатой ты не поедешь! – отрезал начальник управления. – А если не поедешь в Моздок, можешь убираться отсюда к чертовой бабушке! Прислали красавицу с гонором на мою голову, мало тут своего!
– Товарищ полковник, я прошу вас, отправьте меня в Шатой! – твердила я, чуть не плача.
– А что тебе там делать, птица моя? – уставшим голосом поинтересовался полковник, и я брякнула первое, что в тот момент пришло в мою голову:
– У меня там муж! – и испугалась по-настоящему – а ну, как отправит меня сейчас восвояси?
– Муж?! Какой еще муж? – изумился начальник.
– Обыкновенный. Капитан Кравченко.
– Это какой Кравченко? Такой здоровый жлобяра-десантник со зверской рожей? – вмешался в разговор связист-лейтенант. – Да он тебе в отцы годится, придумай другое что!
– Это не ваше дело, товарищ лейтенант! – отрезала я, сверкнув глазами в сторону болтливого связиста. – Капитан Кравченко – мой муж, даже если вас лично это как-то смущает!
– Да мне-то до звезды, как раз! – сообщил он. – Просто этот чертила недавно опять начальнику автоколонны в морду дал за то, что тот к «коридору» опоздал на десять минут. Шуму было… А Кравченко твой опять без повышения, так ему точно майора не дадут!
– Так, все, хватит байки травить! – хлопнул ладонью по столу полковник. – Значит, у вас, дамочка, любовь? А Кравченко в курсе?
– Да, – соврала я. – И я не дамочка, а военфельдшер.
– Ну-ну. Ладно, черт с тобой, метись к своему капитану, там как раз фельдшер погиб недавно, а я время засеку, за какое он тебя обратно выкинет. Но если вдруг останешься, смотри – порядок потребую, как с мужика, без скидок на то, что ты девка! И в туфлях по горам неудобно! – не удержался полковник от иронии.
– А вы видите на мне туфли? – удивилась я.
– Это к слову. Иди, получай медикаменты, бумагу я подписал. Через час в Шатой идет груз, поедешь с ними.
– Спасибо, товарищ полковник! – я готова была расцеловать и его, и противного связиста, и даже штабную дворняжку, мирно лежащую у входа. Часа через три я увижу Леху, моего Кравченко! Одна проблема – рад ли он будет такой встрече…
…Самые худшие мои опасения оказались просто детской сказкой про Колобка. Кравченко орал так, что его слышала, наверное, не только вся рота, но и штаб округа…
Батальон располагался в небольшом ущелье, и горы, возвышающиеся над дорогой, произвели на меня странное впечатление – как будто я попала в детскую сказку, в мрачное средневековье, а из-за каждого камня за идущей колонной наблюдают лучники. И небо… оно было необыкновенно высоким, голубым и чистым, в городе такого не увидишь.
Когда я вышла из машины в расположении роты, меня сразу окружили молодые ребята в военной форме. Они разглядывали меня так, словно увидели инопланетянку, а не худую, высокую шатенку в камуфляже.
– Вы к кому, девушка? – поинтересовался один.
– Я ваш новый фельдшер, – объяснила я спокойно, стараясь не замечать улыбок и подмигиваний. – Где комроты?
– Ах, фельдшер! Вместо Кузи, значит?
– Значит. Так где ротный?
– Подожди, не спеши, красавица, успеешь еще отсюда пробкой вылететь, побудь с нами хоть пять минут, – уговаривал меня высокий симпатичный армянин в тельняшке и бронежилете. – Давай познакомимся на дорожку. Вагаршак меня зовут.
– Марьяна Стрельцова, старшина медицинской службы.
– Ого! – многозначительно подмигнул собравшимся Вагаршак, но продолжить знакомство не удалось – из стоявшей рядом командирской палатки раздался голос Кравченко:
– Где новая медицина? Сюда!
Я вздрогнула, уверенности что-то поубавилось…
– Ой, мама, что сейчас будет, вах! – тихо сказал Вагаршак. – Пацаны, отползаем потихоньку, пока не поздно – ротный в гневе – это нечто!
И в секунду вокруг меня не стало никого, раз – и нет, как в игре в прятки. Набрав побольше воздуха в грудь, я вошла в палатку.
За столом сидел Кравченко и черкал что-то на бумаге, на двухъярусной койке внизу лежал Рубцов и дремал, еще три койки были пусты, на одной из них валялась гитара. Кравченко поднял голову… Даже появление в его палатке самого Шамиля Басаева не произвело бы такого эффекта, как моя скромная персона…
– Та-а-ак! – угрожающе протянул капитан, вставая из-за стола. – Это кто же у нас такой, новый фельдшер?! А ну, кругом марш отсюда! Бе-е-гом! – заорал он внезапно.
– Ага, сейчас! – невозмутимо ответила я, хотя коленки тряслись и подгибались.
– Что?! Да кто… кто… – давился словами Кравченко. – Рубцов, вставай! Глянь, чего происходит! Глянь на эту…эту…бестолочь, вот! – подобрал он, наконец, наименее оскорбительное выражение.
Рубцов сел на койке и долго хлопал глазами, прогоняя сон, и наконец ему это удалось:
– …твою мать! – констатировал он.
– Вот именно! Знакомься – наш новый фельдшер, вместо Кузи!
– Сильно, – произнес Рубцов, сунув в рот сигарету и шаря по карманам в поисках зажигалки.
– Вот и я говорю! Так, разговор закончен, немедленно в машину – и к чертовой матери отсюда! Лично позвоню в штаб и проверю, – он отбросил от себя карандаш и повернулся ко мне спиной. – Можете идти, старшина. Выполнять!
– Меня прислал начальник санитарного управления, и только он может отозвать обратно! – заявила я, на что Кравченко заорал:
– Не он, а я! Пока я здесь комроты, я сам решаю, кто служит у меня! Я сказал – разговор окончен!
– Что ты орешь на меня? – возмутилась я, закусив губу. – Даже не поздоровался нормально!
– Хватит, я сказал! Убирайся!
– Леша…
– Я тебе не Леша, а товарищ капитан!
Но тут не выдержал Рубцов, рухнув обратно на койку и закатившись так, что затрясся пол:
– Ну, ты и дурак! Это ж надо! Зверюга, ты ж радоваться должен, а ты орешь на девчонку…
– Чему? Чему я должен радоваться?! – мрачно поинтересовался Кравченко. – Тому, что теперь ни минуты спокойной у меня не будет? Тому, что ее не только от «зверей» придется защищать, но и от своих же бойцов? Тому, что ей голову оторвет осколком, как Кузе? Или тому, что в мешке ее упрут, как часового две недели назад? Этому радоваться?
– Действительно, дурак ты, Леха! – с душой приложил Рубцов, поднимаясь и выходя из палатки.
