Нет, едва ли это ребенок писал: ошибок нет и предложение развернутое. Буквы «В», «Е» и «К» везде развернуты в другую сторону, но это, скорее всего, нарочно. Я хмыкнула и щелчком отправила листок прочь со скамейки, попала четко в мусорку. Ага, там ему и место! Встала и побрела в сторону дома, удивляясь, почему даже короткий путь сегодня оказался таким утомительным.
Мать была дома, в последнее время она часто уходила на работу на полдня, а потом сидела за большим столом в гостиной, обложившись бумагами.
– Дана, ты почему… – начала она, но вдруг запнулась, шагнула ко мне и с ходу прижала ладонь к моему лбу. Потом сместила руки куда-то под уши – я замычала от боли.
– Все ясно. – Мать шумно вздохнула. – Раздевайся и тут же в постель. Похоже, не грипп, так ангина до тебя добралась.
«Я заболела, вот оно что, – дошло до меня с сильным опозданием. – Ну что ж, это хотя бы выход из накопившихся проблем с прогулами и с классом».
Глава девятая
Самый страшный день
Правда, последующие дни трудно было назвать приятными, уж лучше бы я разбиралась с классной и одноклассниками. По ночам меня трясло, и мама протирала мне лицо и шею мокрым полотенцем. Горло обложило так, что я по несколько раз на дню страшно пугалась, что больше никогда не смогу сглотнуть. Через четыре дня стало легче, но я все равно почти все время спала, сил не хватало даже фильм посмотреть.
А потом наступил тот день, который мне никогда уже не забыть. Я проснулась утром и ощутила, что ничего не болит и глаза не слезятся от проникающего сквозь щелку между портьерами утреннего света. Зашевелилась слабо под ставшим слишком тяжелым одеялом, пытаясь принять сидячее положение. Почти сразу – и как услышала? – в комнату заглянула мама. Уже одетая на выход, с подкрашенными глазами и губами, поспешила мне на помощь, подложила под спину несколько резервных подушек. А я вдруг обратила внимание, какой у нее бледный и уставший вид, и спросила испуганно:
– Ма-ам, а ты куда собралась? В больницу? Тебе стало хуже?
Мать округлила глаза:
– Чего вдруг? На работу, там какая-то проверка, нужно хоть на часок показаться. Надеялась, что ты проспишь до полудня, как все эти дни, и даже не заметишь. Но я совсем скоро вернусь. Тебе подать нормальную еду или будешь подчищать запасы?
Она кивнула на приставной столик у изголовья кровати. Там дожидались своей участи несколько йогуртов и термос с клюквенным морсом, ореховая смесь на блюдце – больше я ничего не могла в себя впихнуть все это время. Я прислушалась к своим ощущениям:
– Пока это доем. А в обед можно и что-то другое. Только возвращайся поскорее.
Мать заулыбалась, провела рукой по моим спутанным волосам:
– Ладно, если раньше проголодаешься – суп уже готов, на плите, шарлотка в духовке. А в холодильнике еда разложена по порциям на тарелках, сунешь в микроволновку – и готово. Ну, я побежала.
И чмокнула меня в лоб, обдав запахом своих любимых духов и свежей выпечки. Еще с минуту я слышала звуки из прихожей, потом хлопнула входная дверь – сразу стало пустынно и одиноко. И ужасно тоскливо, так что я поскорее натянула одеяло на голову и снова задремала.
В следующий раз меня разбудил рингтон мобильного телефона. Звонил Сашка, он, как всегда, сразу приступил к делу:
– Слушай, я тут под твоим домом стою. Раз уж ты выжила, то, может, пустишь в квартиру?
– Откуда знаешь, что выжила? – уточнила я.
– Так я с матерью твоей был на связи, пока ты там загибалась. Тебя беспокоить было не велено. А сегодня позвонил, она сказала, что ты дома одна и вполне себе воскресшая из мертвых. Я смылся с уроков и сразу к тебе.
– Ладно, заходи. – И громко вздохнула, чтобы этот тип не догадался, как я рада. – Только погуляй минут пять, а то пока я до прихожей доползу.
– Понято, гуляю, – бодро откликнулся Дятлов.
Меня сильно покачивало от слабости, пока я упорно пробиралась через квартиру в ванную. Первым делом ополоснула лицо и тщательно почистила зубы, разодрала пальцами спутавшиеся волосы и сменила байковый халат на более приличный и новый, тронула блеском губы и щеки. Дождалась сигнала домофона и сразу отперла входную дверь, а потом отправилась в гостиную и устроилась на диване, прикрыв ноги пледом, – не приглашать же гостя в свою комнату, где все пропахло болезнью.
Сашка уже возился в прихожей, запирая дверь и шумно скидывая ботинки, а я с удивлением обнаружила, что сердце у меня так и скачет от волнения. Вот он возник на пороге гостиной, – румяный от холода, с влажными разлохмаченными волосами и вроде как ставший за эту неделю еще шире в плечах.
– Привет! Вовремя заболела, на улице просто мрак что делается, всю неделю ветрюга с дождем.
Да, мой друг во всем умел находить положительные стороны. Направляясь в мою сторону, он прихватил по пути стул и устроился рядом с диваном. Я подавила вздох, потому что надеялась, что он сядет на диван, возьмет меня за руку или положит свою руку мне на плечо. Ага, не на того напала.
– Что в школе? – спросила я довольно уныло.
– Тебе с подробностями? Вот на химии сегодня разбирали интереснейшую тему…
– Ой, молчи, я даже думать не могу об уроках, – выдохнула я. – И я вообще не об этом спрашивала.
– Тогда уточни вводные данные.
– Кимка ходит в школу? – с трудом выдавила я, отводя глаза.
Она ведь так и не позвонила мне ни разу с той ночи, не объявилась в ВКонтакте. Как будто и не было у меня никогда надежной верной подруги.
– Нет, – не очень охотно отозвался Сашка. – Я слышал, она в какой-то клинике в Питере лечит нервишки. Вилли говорит, ничего серьезного, он беседовал с врачом, тот вроде сказал, что у него основная клиентура – это ученики выпускных классов. Не справляемся мы с перегрузками, понимаешь ли…
– А Мажейкас сам ходит в школу?
– Ну, изредка. В основном каждый день таскается в Питер. Учителя закрывают на это глаза, типа против такой любви не попрешь.
Мне стало еще тоскливей, чем было, и я сказала, едва сдерживая слезы:
– Спорим, ты бы ко мне таскаться каждый день не стал в ущерб урокам!
– Огульное обвинение! – запротестовал Дятлов. – Ничем не подтвержденное, кстати, поскольку такой ситуации еще не было. Может, я бы вообще все забросил и жил под дверью больнички?
Конечно, это был обычный треп, но я в своем нервном состоянии нуждалась в четких ответах. Поэтому задала вопрос снова:
– А серьезно, Сань? Смог бы ты ради меня пожертвовать хотя бы учебой?
Дятлов вроде как понял, что я уже не шучу, посмотрел на меня искоса, поднял и резко опустил плечи:
– Ну, если бы я знал, что тебе это точно нужно…
Я разразилась саркастическим смехом, из-за остаточных хрипов в горле больше похожим на карканье:
– Откуда знал-то? Думаешь, я бы стала умолять? Или ты считаешь, что Кимка просила Вилли приезжать к ней каждый день, хотя наверняка безумно этому рада? Эх, Сашка… Вот ты вообще хоть задумывался, для чего живешь?
Тут я загнула, конечно, с последним вопросом. Сашка глянул на меня с неподдельным интересом, глаза округлились, как всегда, когда его что-то всерьез занимало. Он подумал и ответил с обстоятельностью, которой я от него уже не ждала:
– Сложные вопросы задаешь, Дан. С одной стороны, может, и хотелось бы знать, для чего небо коптишь, с другой – страшно. Прикинь, ответит мне глас с небес: отправляйся прямо сейчас на ближайшую помойку, увидишь там пьяную тетку с фингалами, которая роется в мусоре. И знай, что твое предназначение в том, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Не справишься или даже браться не захочешь – все, напрасно прожил жизнь, незачет.
И с таким серьезным и озадаченным видом он все это произнес, что я даже поежилась:
– Фу, перестань! Не может быть такое предназначение, это слишком ужасно!
– Ага, задергалась! – развеселился Дятлов. – Боишься, что и у тебя может оказаться не лучше. Вдруг, например, твое предназначение в том, чтобы сделать счастливым одного обормота?
– Какого еще обормота? Тоже с ближайшей помойки или того, который приперся меня навестить, сидит на моем стуле и несет невероятную чушь?
Сашка расплылся в радостной улыбке:
– Ну, насчет чуши, так это ты начала, но больным прощается. И да, может, того, что на стуле. Только не думай, Борская, что его так легко осчастливить, с помоечным парнем было бы гораздо проще.
– Да уж конечно! Только как-то не хочется. И почему же его так тяжело осчастливить? Неужели я ничем не могу его даже порадовать?
В последней фразе любой бы углядел намек и прекратил лишний треп, но Сашка – это Сашка, ему законы не писаны.
– Порадовать ты его точно чем-то да можешь, но это не то же самое, что осчастливить, – заявил он, но все же порозовел немного.
– Ну, можно же начать с малого, – парировала я. – И что бы конкретно его порадовало?
– Мм, дай подумать, – поднял голову к потолку этот разгильдяй. – Дашь время?
– Только не больше минутки, сам знаешь, я ненавижу ждать.
– В важных вещах торопиться не стоит, – строго глянул на меня Дятлов. – Так что придется потерпеть. И слушай, не возражаешь, если я со стула пересяду на твой диван, сама знаешь, мне на мягком думается лучше.
– Ну, если лучше…
Я чуть сдвинулась к спинке дивана, освобождая Сашке край. Он быстро переместился, сел на уровне моих коленей и словно невзначай взял меня за руку.
– Так тебе тоже думается легче? – спросила я и почувствовала, что от волнения онемели губы.
Кажется, мы двигались в нужном направлении. И тут грянул звук, от которого я чуть не свалилась с дивана.
Через мгновение я сообразила, что это всего-навсего зазвонил наш стационарный телефон. Просто он редко подавал голос, да и слышала я его обычно из своей комнаты или из кухни. Мне звонили только на мобильный, матери, наверно, тоже, а на этот только по всякой ерунде типа профилактики наших окон. Но как не вовремя! Сашка мигом вскочил на ноги, заозирался.
– Это телефон, он на столе под мамиными бумагами, – выдавила я с досадой. – Ответь, ладно, а то так и будет трезвонить.
– Ага, сделаю.
Дятлов мигом отыскал аппарат, который мать, похоже, использовала как подставку для своих рабочих документов, снял трубку:
– Да. Нет. Она болеет. Да, можете со мной.
Я подняла брови вопросительно и отчасти возмущенно, давая понять, что если звонят мне, то мне и стоит передать трубку. Но Сашка повернулся спиной и просто слушал, что ему говорят, не поддакивал, не переспрашивал. Потом очень осторожно вернул трубку на базу, постоял, опираясь о стол пальцами левой руки, и только после этого повернулся и посмотрел на меня. И по его лицу, по широко распахнутым, ставшим совсем черными глазам и побелевшим губам я поняла, что случилось ужасное.
– Что такое? – прошептала я.
Сашка мигом пересек пространство комнаты и вдруг сел на корточки прямо напротив моей головы.
– Дана, это звонили с работы твоей мамы. Они сказали, что ей неожиданно стало плохо, вызвали «скорую», но… Данка, ее не спасли.
– Что? Нет! – заорала я и попыталась вскочить на ноги, но друг оказался проворнее, подлетел с пола и обеими руками прижал меня к дивану и к себе. Я яростно сопротивлялась.
– Отвали, мне надо туда, к ней на работу!
– Нет, Дана, не нужно! – переорал меня Сашка. – Ты слабая после болезни, ты до двери не дойдешь – грохнешься. Там полно народу, они сделают все, что нужно, ты будешь только мешать.
– Но это же моя мама! – простонала я.
– Я понимаю, Данка, я все понимаю! Но тебе нужно остаться дома. Слушай, я должен съездить и отвезти ее паспорт, я пообещал. Я не сообразил сказать, чтобы сами подъехали. Ты примерно представляешь, где его найти?
– Сейчас найду.
Я вскочила на ноги, воспользовавшись тем, что Сашка немного ослабил хватку. Но немедленно в глазах сгустилась тьма, к горлу подступило из желудка что-то отвратительно едкое, а ноги я перестала ощущать. Подоспевший Дятлов успел подхватить меня и оттащить обратно на диван. Посидел так немного, потом совсем робко сказал:
– Давай теперь я, ладно?
– Хорошо, – сдалась я. – Зайди в мамину комнату, открой верхний ящик комода, там папка такая старая, на завязках, красная. Принеси сюда, я найду.
Сашка тут же сорвался с места и исчез за дверью, а появился обратно меньше чем через минуту, с папкой. Этого времени мне хватило, чтобы осознать, каково будет остаться одной после его ухода. Но все равно так лучше, мне нужно время, чтобы осознать, что произошло.
Паспорт я быстро отыскала, он лежал на самом верху, как и мой. Была у мамы и такая странность: она считала, что все ценные бумаги должны храниться в одном месте на случай чего-то непредвиденного. Чтобы сразу схватить и бежать, если что.
Сашка с паспортом в руках покачивался с пятки на носок, и взгляд у него был совсем потерянный.
– Слушай, давай ты кому-то позвонишь, чтобы пока побыли с тобой, чтоб не одна тут… а я быстро обернусь, обещаю.
Он вроде как сделал движение к телефону, но тут же досадливо сморщился. Наверно, думал вызвонить кого-то из семьи Кимов, забыв нынешний расклад.
– Никого не надо. Я держусь. Просто поезжай и возвращайся скорее.
– Не знаю… Ладно, слушай, возьму твой ключ, чтобы тебе не вставать, ладно?
– Да двигай уже! – рявкнула я.
Вся эта подготовка была мучительней даже того, что мне предстояло. Дятлов сперва попятился, потом рванул к выходу. Стукнула входная дверь, и я осталась одна со своим горем. Нет, наверно, настоящего горя пока не было, я просто не могла поверить в случившееся. Ведь мама такая сильная, такой боец. Возможно, случилась ошибка, и она просто в больнице, приходит в себя после обморока, так напугавшего ее сотрудников. Я с надеждой покосилась на телефон. Наверняка он скоро зазвонит, и все прояснится.
Чтобы отвлечься, я снова полезла в папку, но там не было ничего интересного, кроме документов, полисов, старых удостоверений. Наверху лежал блокнот-еженедельник в желтой кожаной обложке, довольно потрепанный. Я перелистала его и убедилась, что мама пользовалась им последние лет пять, но редко, не чаще раза в месяц, заполняла разлинованные листы своим бисерным почерком без наклона. В основном какие-то выписки, например десять способов использовать перекись водорода. Фамилии с адресами. Короткие впечатления от прочитанных и чем-то зацепивших ее книг. Краткие описания тех дней, которые маме, наверно, показались очень счастливыми, например, как мы целый день посвятили рыбам, были сперва в океанариуме, а потом в дельфинарии и закончили программу в рыбном ресторанчике «Песнь моряка» на Итальянской. А я уже и забыла этот день четыре года назад… вот вспомнила, и слезы потекли сплошным потоком.
