– Они мне безразличны, я просто хочу знать.
– Они с Сицилии… я же рассказывала тебе. Точнее, с какого-то островка у Сицилии.
– Оба?
– Кто «оба»?
– И отец и мать?
– Ну да… Они всегда там между собой женятся… Настоящая катастрофа. Я ведь была… совсем с другой планеты.
– И как ее звали?
– Джульетта… если ты имеешь в виду отцовскую мать.
– Поэтому я Юлия?
– Это была моя идея.
– Так ты была с ними знакома?
– Объясни наконец, что происходит?
– А его отец… как его звали?
– Этого я не помню.
– Он был немец… могло такое быть?
– Нет, нет… Они же гастарбайтеры… приехали в Германию в шестидесятые годы… Как тебе только в голову взбрело такое?
Я задумалась. Насколько правильным будет с моей стороны рассказать ей обо всем?
– И ты никогда их не видела?
– Нет же!
На этот раз она не на шутку разозлилась. Я помедлила, прежде чем сделать решающий выстрел:
– Ты знаешь, кто такой Винсент Шлевиц?
– Нет, а кто это?
– Он явился на наш показ… Назвался моим дедом. Отцом…
Имя моего отца было под негласным табу, но упоминать его не было никакой нужды. Я достала из кармана фотографию – влюбленная пара в Милане.
– Ты их знаешь?
Мама раздраженно нацепила очки для чтения.
– Это отцовская мать. А это… – я ткнула пальцем в молодого человека, – это он и есть, Винсент Шлевиц.
Таня взглянула на меня поверх очков – смесь подозрительности и неуверенности.
– Чего же он от тебя хотел?
– Он сказал, что отец… в общем, мой отец жив.
Это для нее оказалось слишком. Я испугалась, что Таню вот-вот хватит удар.
– Но ведь он немец… я имею в виду твоего гостя… Это невозможно, он солгал.
– Он вовсе не выглядел проходимцем. Напротив, весьма почтенный господин.
– Значит, он тебя с кем-нибудь перепутал.
Таня решительно вернула мне снимок, явно предлагая закрыть тему.
– Сколько мне было лет, когда умер отец?
– Восемь или около того… точно не помню.
– А если это правда? Что, если отец и в самом деле жив?
– Такого не может быть. Но даже если оно так, что это меняет… для тебя лично?
Теперь уже я разозлилась.
– То есть как «что меняет»?
– Ну… для тебя же никакой разницы нет. Всего, чего хотела, ты добилась без его помощи. Летаешь по всему миру, получаешь призы…
Мама явно хотела увести разговор в сторону.
– У тебя сохранилось свидетельство о смерти? – спросила я. – Ну… хоть какое-нибудь доказательство?
Она покачала головой:
– Нет. Ты – единственное доказательство того, что он существовал. – Она обхватила мою голову. – Это долгая история, мое сокровище… В конце концов, мы с тобой неплохо справились вдвоем, разве не так?
Она улыбалась. Я не могла не улыбнуться в ответ.
Да, мы справились. Мы с ней составили неплохую команду. Если кто и научил меня не пасовать перед трудностями, то это она. Я забрала у мамы фото, засунула кота в переноску – не без труда – и попрощалась.
– Чао, мама. Может, когда-нибудь и разыщу этого типа… но не сейчас.
Поцеловав ее, я направилась к двери. Мама не двинулась за мной. Я обернулась – что с ней такое? Таня медленно подняла глаза и указала на стул:
– Присядь.
– Зачем?
Она решительно выдвинула второй стул, села.
– Когда тебе было восемь лет, мы переехали, помнишь?
Если я и помнила, то весьма смутно. Мы часто переезжали.
– На Шлёрштрассе, к Бернду. Припоминаешь?
Как же, Бернд… бородач. Мне он сразу не понравился. Один из претендентов на роль папочки. В этом качестве он полностью облажался.
– Ты хотела остаться в коммуне, с другими… А я решила, что нам с тобой пора жить отдельно, вдвоем…
– И с Берндом.
– Да. Он был идиот, здесь ты права. Но теперь это не имеет значения. На третий день после переезда ты сбежала, помнишь?
Помню, как же. Кукла в моем детском чемоданчике, красные сандалии… Мужчина в парике на купюре в пятьдесят марок[2 - На банкноте в 50 марок изображен один из крупнейших архитекторов эпохи барокко Бальтазар Нейман (1687–1753). – Здесь и далее примеч. ред.], которую я тайком вытащила из маминой сумки.
– Я с ног сбилась. Полицейские нашли тебя на Центральном вокзале.
Безнадежнейшая из всех авантюр моего детства. «Куда собралась?» – спросил меня полицейский. «В Италию, к папе». Ответа на вопрос, в каком городе живет мой папа, у меня не было. Италия есть Италия.
Воспоминания вдруг опалили тоской, и я рассмеялась, чтобы не расплакаться.
Мама бежала ко мне через зал ожидания – напуганная и вся в слезах.
– Я так беспокоилась за тебя. Это после того случая я сказала тебе, что он умер.
Я непонимающе посмотрела на нее.
– Я боялась, что ты снова сбежишь.
Я молчала. Привычный мир рухнул в одно мгновенье. Если я кому и доверяла в этой жизни, то это была моя мать. Несмотря ни на что, до сих пор она оставалась самой близкой моей подругой.
– Я верила тебе…
– Я лишь хотела защитить тебя.
– Где он сейчас?
– Понятия не имею… правда.
Земля уходила из-под ног. Я сидела неподвижно, все еще надеясь понять, и не могла поднять на нее глаз. Захотелось уйти. Я встала.
– Подожди, Юлия…
Она выбежала за мной на лестничную площадку.
– Тебе было восемь лет, что мне оставалось делать? Юлия, вернись…
Я села в машину, завела двигатель. Про кота я совсем забыла, поехала в ателье. Не помню, как припарковалась на заднем дворе. Только не быть одной.
Робин оказался там. Глянул на меня озадаченно, но я сделала вид, будто все в порядке. Села заниматься письмами. Да и что, собственно, произошло? Какая разница, в самом деле, жив или мертв человек, с которым у меня нет и не было ничего общего? Он ни разу не пожелал взглянуть на меня. Что мне от него может быть нужно?
Но подоспела новая волна сомнений: так ли оно на самом деле? Что, если мать обманывает и отец искал со мной встречи? Но неужели за все эти годы он не сумел найти меня? И если он жив, разве ситуация не становится во сто крат невыносимей? И как мне теперь относиться к маме – как к союзнице или как к предательнице, разлучившей меня с отцом? Кто, наконец, этот человек, перевернувший всю мою жизнь? И в тот самый момент, когда я впервые чего-то добилась.
Я достала из ящика стола визитку Винсента Шлевица, вышла во двор и набрала его номер.
– Здравствуйте, это Юлия. – Я не узнавала свой голос. – Мы можем встретиться завтра?
Мы выбрали нейтральную территорию – итальянское кафе в Шлахтхофе. Робину я сказала, что иду к врачу.
Глава 5
Стоял один из тех первых дней весны, когда солнце неожиданно набирает силу, не оставляя от зимы даже смутных воспоминаний.
Все вдруг устремились на улицу. За столиками кафе под открытым небом сидели мамаши с детьми, богемного вида пенсионеры и хипстеры с ноутбуками и чашками с латте-макиато. Угол Шлахтхофа и Рыночной площади они называли «итальянским кварталом», а Мюнхен считали одним из городов Северной Италии. Официанты приветствовали посетителей неизменным buongiorno[3 - «Доброе утро», «добрый день» (ит.) – приветствие, принятое среди итальянцев в первой половине дня.], те охотно отвечали по-итальянски. И вовсе не потому, что разучились говорить по-немецки.
Лично я никогда не понимала людей, которые заказывают кофе по-итальянски исключительно ради того, чтобы показать себя «гражданами мира». «Тосканская фракция» – так я их называла, «фракция латте-макиато». Я никогда не чувствовала себя итальянкой, даже наполовину. Три года жизни в Лондоне сформировали меня больше, чем какие-то непонятные гены. За пять лет, прожитых в этом квартале, я ни единого раза не зашла в это кафе.
Я намеренно явилась пораньше, заняла один из немногих свободных столиков и сразу почувствовала себя маленькой девочкой, растерянной и обманутой. Зачем мне эта встреча? «Ты взрослая женщина, – говорила я себе. – Ты прекрасно справляешься со своей жизнью. К чему бередить старые раны?»
Ладони взмокли от холодного пота. Что-то во мне протестовало против всего этого. Вдруг захотелось встать и уйти, но тут я увидела его, выходящего из машины на другой стороне улицы.
Он был в легком светлом костюме и бежевых кожаных перчатках, которые снял и привычным жестом бросил в машину. Движения отличала уверенность, свойственная успешным людям. В то же время он казался выходцем из другой эпохи. Во всяком случае, дверцу машины он запер ключом – в классическом понимании этого слова.
Да и сама машина – простенькое, но элегантное винтажное авто с тонкими хромированными вставками и сверкающими ажурными дисками на колесах. Легко было представить Грейс Келли на переднем пассажирском сиденье.
Легкая походка придавала его фигуре нечто юношеское, несмотря на чуть сгорбленную спину. Он тут же узнал меня. Я встала, мы пожали друг другу руки – возможно, чересчур церемонно. Когда я улыбнулась, он просиял, внезапно помолодев. Я смутилась.
Он придержал мне стул – старая школа. Молодой человек на фото и этот старик словно две скобки, внутри которых – жизнь. Для меня она была сплошным знаком вопроса.
Только когда мы сели друг против друга, я поняла, как он взволнован. Прокашлялся, извинился, держался он неуверенно, будто явился на тайное свидание. С первых минут я почувствовала, что он видит во мне кого-то другого. Но приветливость, даже нежность, читавшиеся в его глазах, были настолько непритворными, что я невольно прониклась к нему доверием.
Я искала черты фамильного сходства – во внешности, жестах, мимике. Этот представительный господин казался мне воплощением порядка, в то время как моя жизнь представляла собой неправильно собранный пазл, отдельные фрагменты которого и вовсе отсутствовали.
– Простите за бесцеремонное вторжение. Я всего лишь хотел увидеть вас на подиуме. Но когда вы… надеюсь, сейчас все в порядке?
Я кивнула. Слава богу, у него хватило такта говорить мне «вы», держать дистанцию. Мне тоже так было проще.
