Фрэнк покачал головой. Приподнявшись на цыпочки, заглянул через забор в соседний дворик.
– Вряд ли. У Коллинзов на пороге точно такое же пятно.
– Правда?
Я подошла к Фрэнку – во?первых, мне и самой хотелось посмотреть через забор, а во?вторых, я нуждалась в моральной поддержке.
Трудно представить себе Шотландию в качестве сцены для серийных убийств, но преступники такого рода вряд ли руководствуются логикой при выборе места.
– Это все как-то… неприятно, – заметила я. На соседнем участке тоже не было никаких признаков жизни. – Как ты думаешь, что случилось?
Фрэнк сдвинул брови и задумался. Вдруг его осенило, и он с досадой хлопнул себя по ноге.
– Кажется, я понял! Подожди секунду.
Он бросился к калитке и выбежал на дорогу, оставив меня в полном недоумении стоять возле крыльца. Вернулся он очень скоро, просветленно сияя.
– Да, пожалуй, я прав, так и есть. Такие же пятна возле каждого дома на нашей улице.
– Ну и что это значит? Визит маньяка?
Я говорила резковато: разнервничалась, оставшись наедине с огромным кровавым пятном.
Фрэнк засмеялся:
– Нет, это ритуальная жертва.
Он опустился на четвереньки и уставился на пятно с большим интересом. Его объяснение звучало не намного утешительнее, чем маньяк-убийца. Я присела на корточки рядом с Фрэнком и понюхала пятно. Для мух было еще рано, но возле высыхающей лужи сидели два больших шотландских комара.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я. – Миссис Бэйрд добропорядочная христианка и исправно ходит на службу, ее соседи тоже. Здесь все-таки не жертвенный холм друидов.
Фрэнк поднялся и отряхнул брюки.
– Все-то ты знаешь, милая моя. А между тем, нет другого такого места на земле, где магия и колдовство так прочно входили бы в повседневную жизнь, как здесь, в горной Шотландии. Церковь церковью, но миссис Бэйрд все равно верит в Старый Народец, и ее соседи тоже.
Кончиком начищенного ботинка он показал на пятно.
– Это кровь черного петуха, – объяснил он. – Дома совершенно новые. Сборные, фабричного производства.
Я посмотрела на него довольно холодно.
– Если ты считаешь, что все объяснил, то ты заблуждаешься. Какая разница, старые это дома или новые? И куда все люди пропали?
– Думаю, они в пабе. Пойдем посмотрим?
Фрэнк взял меня за руку и повел к калитке, а потом вниз по Джирисайд-роуд.
– В старые времена, – начал он по дороге, – при закладке дома убивали какое-нибудь живое существо и закапывали под фундаментом как ритуальную жертву местным духам. Обычай древний, как эти холмы. «И зароет он первенца своего в основании дома, а младшего сына под воротами».
Я вздрогнула от этой цитаты.
– Слава богу, что в наше время они ушли от варварства и приносят в жертву всего лишь петухов. Хочешь сказать, что, поскольку дома новые и при постройке никто ничего под ними не закапывал, их владельцы теперь исправили ошибку?
– Именно так. – Фрэнк, явно довольный моей сообразительностью, похлопал меня по спине. – По словам викария, многие местные верят, что война была послана в наказание за то, что люди отказались от старинных обычаев, забыли о корнях, например, перестали закапывать жертвы под фундаментом и сжигать рыбьи кости в камине, за исключением костей пикши.
Он так и сиял, углубившись в интересную тему.
– Кости пикши сжигать никак нельзя. В противном случае ты больше никогда ни одной не поймаешь. Кости пикши надо закапывать в землю.
– Я запомню, – пообещала я. – Скажи мне, что сделать, чтобы больше не видеть сельдь, и я тут же последую инструкции.
Фрэнк рассеянно покачал головой, погрузившись в одну из своих ученых медитаций, в ходе которых он собирал с мысленных полок все сведения на нужную тему, полученные из самых разнообразных источников, – в такие минуты он совершенно терял связь с реальностью.
– Насчет селедки не знаю, – ответил он с отсутствующим выражением лица. – Но от мышей надо повесить пучки травки под названием «дрожащий джок» и произнести заклинание: «Дрожащий джок повесим тут, и мыши в доме пропадут». Кажется, так. А что касается зарытых под фундаментом жертв, то из этой традиции вышли все легенды о призраках. Помнишь большой дом в конце Хай-стрит? Он называется «Маунтджералд». Так вот, в нем обитает призрак одного из рабочих, которые строили этот дом. Рабочего, как гласит предание, зарыли под домом в качестве ритуальной жертвы. Это случилось в восемнадцатом веке, не так уж давно.
Фрэнк немного помолчал, потом продолжил:
– Говорят, что по приказу владельца одну из стен возвели первой, а потом сбросили каменный блок на голову рабочему – скорее всего, тому парню, который всем докучал и потому был избран жертвой. Его похоронили там же, а потом над ним возвели дом. Он появляется в чулане, под полом которого его зарыли, но только в годовщину своей смерти или в один из четырех Старых Дней.
– Старых Дней?
– Это старинные кельтские праздники, – объяснил Фрэнк, все еще блуждая по лабиринтам памяти. – Хогманай, канун Нового года, Иванов день, потом Белтейн, или Праздник кельтских костров, и День Всех Святых. Друиды, древние пикты, да и вообще все древние народы Британии устраивали празднества огня и солнца. В такие дни призраки получают свободу бродить по окрестностям и творить злые или добрые дела на свое усмотрение.
Он в задумчивости потер подбородок.
– Белтейн как раз подходит, его отмечают незадолго до весеннего равноденствия. Когда в следующий раз будешь проходить мимо кладбища, держи ухо востро.
Глаза у Фрэнка весело заблестели, и я поняла, что он вышел из транса. Я засмеялась:
– И много здесь знаменитых призраков?
Фрэнк пожал плечами.
– Право, не знаю. Давай спросим викария, когда увидим его в следующий раз, согласна?
Викария мы увидели очень скоро. Он, как и большинство его прихожан, сидел в пабе и потягивал лагер в честь нового освящения домов. Он казался смущенным: ведь его застукали на том, что он сквозь пальцы смотрит на языческие ритуалы, однако он тут же свел все к наблюдению за местным фольклорным колоритом, вроде ирландской традиции с клевером.
– Это невероятно увлекательно, – доверительно сообщил он, и я тут же, мысленно вздохнув, опознала песенку ученого, столь же узнаваемую, как трели лесного дрозда.
Распознав родственную душу, Фрэнк подсел к нему, и оба тотчас погрузились в разговоры об архетипах и параллелях между древними верованиями и современной религией. Я пожала плечами, протолкалась сквозь толпу к стойке и вернулась назад с двумя бокалами бренди с водой.
Зная, как трудно отвлечь Фрэнка от подобных дискуссий, я просто сунула рюмку ему в руку и оставила их наедине. На широкой скамейке у окна я нашла миссис Бэйрд, где она пила пинту горького пива в обществе мужчины средних лет, который был мне представлен как мистер Крук.
– Я говорила вам о нем, миссис Рэндолл, – заявила она с горящим от алкоголя и присутствия мистера Крука глазами. – Это тот самый, кто знает все растения. Миссис Рэндолл ужас как интересуется травами, – немедленно поведала она своему приятелю, наклонившему к ней голову отчасти из вежливости, отчасти из-за неважного слуха. – Она их засовывает в книжки и сушит.
– В самом деле? – Мистер Крук изогнул косматую правую бровь, совершенно седую. – У меня есть специальные гербарные сетки для засушивания и всякого такого. Остались от племянника, он в университете учится, приезжает сюда на каникулы. Он привез их для меня, а у меня не хватило духу сказать ему, что я таким не пользуюсь. Травы надо сушить в пучках или на раме, а потом хранить в мешочках из марли или в кувшинах. Зачем расплющивать эти маленькие создания, ей-богу, не могу понять.
– Но быть может, – мягко вмешалась миссис Бэйрд, – миссис Рэндолл хочет составить из сушеных фиалок или мальв красивые картинки, чтобы повесить на стену в рамке?
– Ммхм… – По морщинистому лицу мистера Крука нельзя было определить, как он отнесся к этому сообщению. – Ладно, миссис, ежели эти сетки вам нужны, вы можете их забрать, с радостью отдам. Грешно выбрасывать добро, а мне от них никакого проку.
Я заверила мистера Крука, что с удовольствием приму в дар решетки, но еще больше меня обрадует, если он покажет мне, где здесь можно найти кое-какие редкие растения. Несколько секунд он пристально смотрел на меня, склонив голову набок, словно потрепанная жизнью пустельга, но, внутренне убедившись, что интерес мой не таит в себе никакого подвоха, назначил встречу на утро, чтобы провести мне экскурсию по местным зарослям. Фрэнк, насколько я помнила, собирался в Инвернесс на весь день, чтобы просмотреть какие-то записи в городской ратуше, и я была рада предлогу не ехать вместе с ним. Мне все эти записи казались скучными и ничем не отличающимися одна от другой.
Вскоре Фрэнк оторвался от викария, и мы отправились домой в обществе миссис Бэйрд. Я постеснялась обсуждать с ней пятно крови на крыльце; что же до Фрэнка, то он застенчивости не испытывал и начал подробно расспрашивать ее о природе этого обычая.
– Он, наверное, очень древний? – спросил он, похлестывая прутом придорожную траву.
Уже распустились желтые примулы, зацвели первые анемоны, а почки на ракитнике набухли; еще неделя – и появятся сережки.
– О да, – отозвалась миссис Бэйрд, шагая рядом с нами вперевалочку. – Никто и не знает точно, когда он появился. Наверное, это случилось еще до великанов.
– Великанов? – удивилась я.
– Да, великаны Фьонн и Фейн, разве вы не слышали?
– Это герои гэльских сказок, – подхватил Фрэнк. – Вероятно, они имеют скандинавское происхождение. Влияние викингов здесь можно обнаружить повсюду, вдоль всего западного побережья. Даже названия некоторых мест скандинавские, а не гэльские.
Я округлила глаза, опасаясь негативной реакции со стороны миссис Бэйрд, но она только улыбнулась и согласилась с Фрэнком: да, все так и есть, она сама, когда ездила на север, видела камень, который называется Два Брата. Он ведь скандинавский, верно?
– Скандинавы появлялись в этих краях на протяжении сотен лет, начиная примерно с пятисотого года от Рождества Христова и до тысяча трехсотого, – ответил Фрэнк, мечтательно посмотрев на облака у горизонта, словно их очертания напоминали ему драконоподобные ладьи викингов. – Викинги! Они привезли с собой множество преданий и мифов, которые здесь легли в благодатную почву. В этом краю будто видишь начало вещей.
В это я могла поверить. Спускались сумерки, и вместе с ними надвигалась гроза. Какой-то неземной, волшебный свет разливался под облаками, и даже свежепостроенные дома вдоль дороги казались такими же древними и мрачными, как источенный ветрами пиктский столб в сотне футов от нас, вот уже тысячу лет маркирующий перекресток. В такой вечер лучше всего сидеть дома и держать ставни закрытыми.
Тем не менее Фрэнк решил зайти на стаканчик шерри к местному адвокату мистеру Бейнбриджу, который интересовался стариной и архивами, вместо того чтобы остаться в уютной гостиной миссис Бэйрд и полюбоваться при помощи стереопроектора на гавань Перта. Освежив в памяти предыдущую встречу с мистером Бейнбриджем, я выбрала Перт.
– Постарайся вернуться до грозы, – попросила я, целуя Фрэнка на прощание. – Передай мистеру Бейнбриджу мои извинения.
– Ммм, да. Да, разумеется.
Старательно избегая встречаться со мной взглядом, Фрэнк набросил пальто и ушел, прихватив зонтик из стойки у порога.
Я закрыла за ним дверь, но не стала опускать защелку, чтобы он мог войти, никого не разбудив. Я вернулась в гостиную, по пути размышляя, что сейчас Фрэнк охотно сделал бы вид, что жены у него нет, а мистер Бейнбридж столь же охотно ему подыграл. И все это совершенно справедливо.
Во время нашего вчерашнего визита к адвокату поначалу все шло хорошо. Я вела себя скромно, деликатно, разумно, очень благопристойно, оделась прилично и неброско – словом, воплощала собой идеал супруги профессора и члена совета колледжа. Это длилось ровно до того момента, как подали чай. Вспомнив об этом, я повернула руку ладонью вверх и посмотрела на продолговатый волдырь под основанием сразу четырех пальцев. Но это же не моя вина, что мистер Бейнбридж, будучи вдовцом, пользовался дешевым жестяным чайником вместо фарфорового. И не моя вина, что он любезно попросил меня разлить чай. И тем более не моя вина, что прихватка оказалась дырявой и раскаленная ручка чайника оказалась прямо на моей коже.
Нет, решила я. Бросить чайник – совершенно естественная реакция. Чайник упал на колени мистеру Бейнбриджу, но это просто досадная случайность: куда-то же я должна была его уронить. Однако кульминация этой сцены случилась, когда я что есть мочи заорала: «Чертов, мать его за ногу, чайник!» – этот вопль слился и даже перекрыл крик мистера Бейнбриджа, а Фрэнк кинул на меня уничтожающий взгляд поверх блюда со сконами.
Придя в себя, мистер Бейнбридж повел себя как истинный джентльмен; он хлопотал над моей обожженной рукой и никак не реагировал на Фрэнка, рассыпавшегося в извинениях за мои ругательства, которых я, с его слов, нахваталась за два года службы в военно-полевом госпитале.
– Боюсь, моя жена узнала там некоторое количество, э-э, крепких выражений от янки и подобной публики, – пояснил Фрэнк, нервно улыбаясь.
– Так и есть, – подтвердила я, сжимая зубы от боли и обматывая руку мокрым полотенцем. – Мужчинам свойственно выражаться крепко, когда из них достают осколки шрапнели.
Мистер Бейнбридж тактично попытался перевести разговор в русло истории: он заявил, что его всегда интересовали бранные выражения и их эволюция. Вот хотя бы фраза «какого черта» первоначально подразумевала «какой именно черт вам нужен» и использовалась для того, чтобы различать обитателей преисподней, у которых была своя жесткая иерархия.
– Да-да, конечно, – подхватил Фрэнк. – Клэр, сахара мне не клади, пожалуйста… Или вот, например, местное «Gadzooks». Что думаете? Первая часть, видимо, относится к богу. А вот вторая…
– Знаете, – отозвался адвокат, – мне приходило в голову, что это может быть искаженное гэльское слово «yeuk». Оно означает щекотку или чесотку. Похоже на правду, так ведь?
Фрэнк кивнул, и легкомысленная для профессора прядь упала ему на лоб. Он машинально отвел ее назад.
– Да, вся эволюция обсценной лексики крайне любопытна.
– И она все еще продолжается, – вклинилась я, осторожно подхватив щипчиками кусок сахара.
– В самом деле? – отозвался мистер Бейнбридж. – Вы слышали какие-нибудь особенно интересные варианты за время вашей… мм… службы?
– О да, – ответила я. – Особенно мне понравилось одно, я узнала его именно от янки. Некто по фамилии Уильямсон, родом, кажется, из Нью-Йорка. Он использовал это выражение каждый раз, когда я меняла ему бинты.
– Какое же это выражение?
– Иисус твою Рузвельт Христос! – ответила я и опустила кусок сахара в чашку Фрэнка.
После вполне мирного и даже приятного вечера с миссис Бэйрд я поднялась к себе, чтобы приготовиться к возвращению Фрэнка. Я знала его норму – две порции шерри, так что он должен был вернуться уже скоро.
Ветер крепчал, и даже в спальне воздух был будто наполнен электричеством. Я провела щеткой по волосам – и они защелкали и встопорщились, встав вокруг головы. Но я решила, что сегодня ночью мои волосы себе такого позволить не могут. Я вознамерилась во что бы то ни стало зачесать их назад, но они упорно лезли в лицо.
В кувшине ни капли воды; Фрэнк использовал всю, когда умывался, собираясь к мистеру Бейнбриджу, а я не подумала о том, чтобы снова наполнить его в ванной. Я взяла флакон «Голубого часа», щедро плеснула его на ладонь, а потом обеими руками быстро пригладила волосы. Потом я смочила щетку и зачесала ею волосы за уши. Прекрасно. Так куда лучше, решила я, крутя головой перед покрытым пятнами зеркалом. Влага ликвидировала статическое электричество с волос, и теперь они лежали тяжелыми блестящими волнами вокруг лица. Спирт испарился, а тонкий аромат остался. Фрэнку понравится, ему вообще нравится «Голубой час».
За окном ослепительно вспыхнула молния, а следом загремел гром. Свет погас, и я очутилась в кромешной тьме. Ощупью нашла стол. Где-то должны быть спички и свечи; в Шотландии перебои с электричеством – обычное дело, так что свечи – необходимый предмет обихода в любой гостинице. Я видела их даже в самых роскошных отелях – там они благоухали жимолостью, стоя в подсвечниках из матового стекла с блестящими подвесками.
У миссис Бэйрд свечи были самые обыкновенные, но зато их было много и к ним три книжечки с картонными спичками. В моем положении изыски меня не интересовали.
Я вставила свечу в голубой керамический подсвечник на туалетном столике во время следующей вспышки молнии, потом зажгла еще несколько свечей, пока вся комната не наполнилась теплым мерцающим светом. Мне это показалось очень романтичным, и я щелкнула выключателем, чтобы возвращение электричества не испортило атмосферу в самый неподходящий момент.
Свечи не успели уменьшиться даже на полдюйма, когда дверь открылась и в комнату стремительно вошел Фрэнк. Воздушный вихрь, ворвавшийся с лестницы вслед за ним, задул разом три свечи. Дверь от сквозняка захлопнулась с громким стуком, и погасли еще две; Фрэнк замер, вглядываясь в полумрак и запустив руку в растрепанные волосы. Я встала и снова зажгла свечи, попутно ворча насчет его способов заходить в помещение. Лишь после этого, обернувшись к Фрэнку, чтобы спросить, как он провел время, увидела, что он белее простыни.
– Что случилось? – спросила я. – Ты видел привидение?
– Знаешь, – медленно проговорил он, – может, и так.
С отсутствующим видом он поднял мою щетку для волос и уже собирался воспользоваться ею, но, учуяв запах одеколона, сморщил нос, вернул щетку на место и достал из кармана расческу.
Я выглянула в окно, за которым из стороны в сторону раскачивались вязы, словно огромные руки. Где-то с другой стороны дома о стену ударялся отвязавшийся ставень, и мне подумалось, что стоит закрыть и наши, хотя буря за окном была удивительно зрелищной.
– Не слишком ли шумно и ветрено для призраков? – спросила я. – Мне казалось, они предпочитают тихие туманные вечера на кладбищах.
Фрэнк немного нервно рассмеялся.
– Не знаю, может, дело в историях, которые рассказывал Бейнбридж, да и шерри я выпил немного больше, чем стоило. Наверное, воображение разыгралось.
Но я уже ощущала любопытство.
– Что ты видел? – спросила я, присев на стул возле туалетного столика и кивнув на бутылку с виски. Фрэнк тут же подошел и взял два стакана.
