– Вот, – Хизэши протянул мне полоску бумаги. – Пусть вас не смутит мой почерк. Я переписал все заново. Трупожог, вне сомнений, старался изо всех сил. Но у меня глаза кровоточили, когда я разбирал его записи.
Это были стихи.
Мудрый терпелив.
Каменистое русло
Ждет первых дождей.
3. «Пока бога не тронешь, он не проклянет[6 - Поговорка. Ближайший аналог: лучше не дразнить гусей.]»
Сэки Осаму стоял у ворот управы.
Он хмурился, кусал губы, время от времени взмахивал зонтиком, который держал раскрытым. Шел снег, и можно было подумать, что старший дознаватель просто стряхивает пушистую шапку, налипшую на зонтик. Но нет, в движениях его крылось такое подспудное раздражение, что оно даже и не очень-то крылось. Стражники замерли в тени воротных столбов, не рискуя привлечь к себе внимание господина Сэки.
– Рэйден-сан! Подойдите ко мне.
Я подошел. Вернее, подбежал.
– Вы разговаривали с досином Хизэши?
– Да, Сэки-сан.
– Изложите мне содержание вашего разговора.
Я изложил. Кратчайшим образом, чтобы не дразнить тигра. Старший дознаватель – тот еще всезнайка. Итак, безликий, убийство. Маска. Цирюльник, трупожог. Стихи на снегу.
– Стихи?
Взмах зонтика обрушил на мою голову снежный вихрь.
– Простите, Рэйден-сан. Сегодня я особенно неуклюж. Итак, что за стихи?
Я процитировал трехстишие про терпение мудрого. Пока я говорил, я видел сточные каналы и маску карпа в изрубленном мешке. Карп пучил белые глаза, словно из последних сил пытался стать драконом.
– Это уже второй случай, – добавил я. – Рядом с первым убитым каонай также были начертаны стихи.
– Откуда вы знаете?
– Я расспросил своего отца. Он подтвердил, что во время обхода, когда был обнаружен первый труп, видел стихи на снегу.
– Рядом с трупом?
– Да.
– Вам известен текст?
– Да. Отец запомнил стихотворение.
Я процитировал трехстишие про белые слезы неба. Пока я говорил, я видел холодные причалы, груду тряпья и грязную сандалию из соломы. Не знаю, почему сандалия запомнилась мне так остро.
– Это писал один человек?
– Не уверен, Сэки-сан. Я недостаточно сведущ в поэзии, чтобы делать такие выводы. Если позволите, я покажу эти стихи настоятелю Иссэну.
– Хорошо, разрешаю. Почерк один и тот же?
– Нет возможности сравнить. Я побывал в местах, где совершились убийства. Снег смерзся, люди затоптали иероглифы. Не осталось ничего, что я бы смог прочесть.
Сэки Осаму плотнее завернулся в накидку. Хорошую накидку из плотной ткани, на ватной подкладке. Когда я стану старшим дознавателем, куплю себе такую. И шапку куплю, чтобы уши не мерзли.
– Вы полагаете, оба убийства совершил один человек?
– Да.
– Нам следует опасаться за жизнь наших слуг?
– Не думаю. Им достаточно носить маски, чтобы оставаться в безопасности. Похоже, убийца не склонен привлекать к себе лишнее внимание.
– Кандидаты в слуги?
– Их жизнь в опасности. Кто-то убивает безликих, а кандидаты ничем не отличаются от других каонай. Пусть не выходят в город после наступления темноты. Хочу добавить, что убийств могло быть больше, чем два.
– Поясните вашу мысль.
– Если бы не служебное рвение моего досточтимого отца, первый труп сожгли бы без доклада. Если бы не маска в мешке, мы бы ничего не узнали о втором трупе. Из этого я делаю вывод об убийствах, какие были совершены без огласки. Во всяком случае, я допускаю такую возможность.
– Каким образом погибли оба известных нам безликих?
– Свидетели говорят о ранениях, нанесенных лезвиями. Крестьянские орудия труда, такие, как серп, я исключаю. Крестьяне не складывают стихи. Значит, нож, топор, тесак.
– Меч.
– Что?!
– Меч, Рэйден-сан. Стальной меч. Вы слыхали о пробе меча?
– Нет, Сэки-сан.
Брови старшего дознавателя, седые не по годам, сошлись на переносице. В этом не было осуждения или раздражения, как нет их в снеге, налипшем на зонт. Что же здесь было? Беззлобная зависть пожилого мужчины, когда он глядит на юношу и завидует его святой наивности; зависть и сожаление о том, что время летит стрелой.
– Ну да, вы еще так молоды. Не смотрите на меня, как на святого, достигшего бессмертия, я тоже не застал те времена. Никто из ныне живущих не застал. Но я слышал от своего деда, что прежде, до того, как будда Амида осчастливил нас своим даром, самурай мог без причины зарубить крестьянина или бродягу. Просто так, чтобы опробовать на нем свой новый меч. Цудзигири, «смерть на перекрестке».
– Ваш почтенный дед пробовал свой меч таким образом?!
Мне было холодно. Стало жарко.
– Нет. Он тоже был слишком молод для этого. Но отец моего деда практиковал цудзигири, о чем не единожды рассказывал сыну. В нашей семье эта история передается из поколения в поколение. Вы спросите, уверен ли я в правдивости этой истории?
– Разве я осмелился бы?
– На семейном алтаре хранится меч прадеда. На хвостовике клинка стоит число «пять». Это количество людей, убитых прадедом во время «смертей на перекрестке». Дед говорил, что мечи пробовали и на трупах, привязанных к столбу. Но разрубленные трупы и убитые люди по-разному отображались на мечах.
– Каонай – не люди!
Старший дознаватель одарил меня кривой ухмылкой:
– Да, я тоже полагаю, что наш убийца не станет украшать свой меч числом зарубленных безликих. Это, конечно, если у него есть меч и он его действительно пробует, не рискуя нарваться на фуккацу. Вашу версию про топор или нож мы не станем отметать. Сказать по правде, она выглядит разумнее, чем моя.
– Разрешите проверить?
– Каким образом?!
Я рассказал, каким. Господин Сэки задумался.
– Ну что же, – наконец произнес он. – В вашей идее есть здравый смысл. Считайте, что я разрешил. Между нами, Рэйден-сан… Никто в управе не хочет заниматься делом убитых каонай. Я и сам не хочу, но вынужден. Да, я могу приказать. Тем не менее, я уведомляю вас: лучше откажитесь сразу, если вам омерзительна вся эта история. Саботажа я не потерплю. В случае вашего отказа к вам не будет применено никакого наказания.
Я шагнул ближе:
– Кто займется этим делом в случае моего отказа?
– Я, – ответил Сэки Осаму. – Лично я.
– В таком случае я продолжу следствие по этому делу. И приложу все усилия, чтобы раскрыть его в кратчайшие сроки.
Он долго молчал.
– Благодарю вас, Рэйден-сан, – сказал господин Сэки. – Возьмите зонтик, вам далеко идти.
– А как же вы?
– У меня есть второй, в управе. Я вернусь за ним.
Он шагнул от ворот к зданию управы. И тут я отважился на дерзость:
– Прошу прощения, Сэки-сан! Если позволите, я бы хотел спросить о каонай. Зачем нам, дознавателям, нужны безликие слуги? Уверен, это знание помогло бы мне при расследовании.
Зонтик в руке потяжелел. Еще не слыша ответа, я уже понимал, каким он будет.
– Нет, Рэйден-сан. В деле об убийствах безликих это знание вам не понадобится. Вы молоды, а это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Еще больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой. Вы узнаете правду, но позже. И поверьте, что я поступаю так из самых добрых побуждений.
И он добавил, прежде чем уйти:
– Существует большая вероятность того, что это знание вам не понадобится вообще никогда. Многие дознаватели так живут, Рэйден-сан. Имейте в виду: пока бога не тронешь, он не проклянет.
Я смотрел ему вслед. Хмурился, кусал губы. Взмахивал зонтиком. Наверное, сейчас я был очень похож на господина Сэки в начале нашего разговора.
Красные столбы ворот. Золоченый герб.
Карп и дракон.
Стражники не спешили выходить из тени.
4. «Записки на облаках», сделанные в разное время монахом Иссэном из Вакаикуса
Пьеса «Битва при Сэкигахаре» с успехом исполняется многими труппами Кабуки. Но только труппа под руководством уважаемого Тинкэна Гокути отважилась исполнить эту пьесу так, как написал ее я, недостойный инок – от начала до конца, включая финал. Остальные исполнители финал опускали, закрывая занавес на ликующей сцене битвы.
Я понимаю их. Когда возбуждение зрителей достигает предела, публику мало интересуют сомнения и двусмысленности. Поэтому я дважды и трижды благодарен уважаемому Тинкэну за его отвагу и преданность.
Позвольте развлечь вас финалом, опуская всю прочую пьесу. Недобрые чувства – позор для монаха, но пусть это будет моя маленькая месть всем тем, кто развлекал вас пьесой без финала.
Дух Кэннё:
Я – дух инока Кэннё,
чей жалкий прах развеян над морем.
Рад был я спать в неведении,
рад забыться в покое,
оставить колесо рождений.
Что же тревожит меня?
Что возвращает в суетный мир?!
Дух меча:
Я – дух твоего меча,
твоего верного меча,
выкованного умельцем Мурамасой
в стиле хира-дзукури,
длиной в один сяку, один сун и еще два бу[7 - Плоский клинок без ребра жесткости, длиной в 34 см.].
Я бы вспорол твой живот,
Сочтя это за великую честь,
да будда Амида помешал.
Я покоюсь на алтаре Вакаикуса
рядом с твоей поминальной табличкой,
ложной табличкой с детским именем.
Я призвал тебя в мир живых,
чтобы ты знал,
чтобы ты видел,
чтобы ты содрогнулся от величия битвы.
Дух Кэннё:
О, мой меч!
Мой верный спутник,
темная сторона моей души!
Что за битва грядет,
если духи следят за ней?
