Мы стоим на запасных путях прямо за Передовым отрядом, который, судя по всему, здесь уже не первый час. Палаточный город уже воздвигнут, к радости слоняющихся вокруг зевак. На крыше Передового отряда сидит целая куча ребятишек, наблюдающих за происходящим горящими глазами. Их родители толпятся внизу, держа за руки малышей и показывая им понаехавшие в город чудеса.
Из спальных вагонов основного состава вылезают рабочие, зажигают сигареты и тянутся через площадь к кухне. Оранжево-синий флаг полощется на ветру, а из котла поднимается пар, – стало быть, завтрак уже ждет.
Из куда более удобных спальных вагонов в хвосте поезда выбираются артисты. Налицо иерархия: чем ближе к хвосту, тем лучше вагоны. Из вагона прямо перед тормозным выходит сам Дядюшка Эл. А мы с Кинко, невольно замечаю я, ближе всех к тепловозу.
– Якоб!
Я оборачиваюсь. Ко мне спешит Август. На нем накрахмаленная рубашка, подбородок чисто выбрит, а прилизанные волосы явно несут на себе следы расчески.
– И как у нас сегодня дела, мальчик мой?
– В порядке, – отвечаю я. – Только подустал.
– А наш маленький тролль тебя не донимал?
– Нет, нисколько.
– Вот и славно. – Он потирает руки. – Ну что, пойдем взглянем на лошадку? Вряд ли там что-то серьезное. Марлена так с ними нянчится! А вот и она. Поди-ка сюда, дорогая! – кричит он. – Хочу познакомить тебя с Якобом. Он твой поклонник.
Я чувствую, как краснею.
Она останавливается рядом с Августом и улыбается мне, едва только тот отворачивается к вагонам для перевозки лошадей.
– Приятно познакомиться, – говорит Марлена, протягивая мне руку. Даже вблизи она удивительно похожа на Кэтрин: тонкие черты лица, эта фарфоровая бледность, россыпь веснушек на переносице, блестящие голубые глаза, а волосы лишь самую малость темнее, чем у блондинок.
– И мне тоже, – отвечаю я, с ужасом осознавая, что два дня не брился, что одежда моя перепачкана в навозе и что пахнет от меня, увы, не только навозом.
Она едва заметно вскидывает голову:
– Скажите, а мы не виделись вчера? В зверинце?
– Едва ли, – инстинктивно вру я.
– Да точно виделись. Прямо перед представлением. Помните, тогда еще захлопнулась клетка с шимпанзе.
Я бросаю взгляд на Августа, но он смотрит в другую сторону. Она перехватывает мой взгляд и, кажется, все понимает.
– А вы не из Бостона? – спрашивает она, понизив голос.
– Нет, и никогда там не был.
– Гм, ваше лицо показалось мне знакомым. Ах да, – продолжает она громко, – Агги рассказывал, что вы ветеринар.
Услышав свое имя, Август поворачивается к нам.
– Нет, – говорю я, – то есть не совсем.
– Это он скромничает, – говорит Август. – Пит! Эй, Пит!
Группа рабочих приделывает к вагону для перевозки лошадей сходни с бортиками. На зов откликается высокий темноволосый рабочий:
– Да, шеф?
– Выгрузи-ка остальных лошадок и приведи нам Серебряного.
– Будет сделано.
Выведя одиннадцать лошадей, пять белых и шесть вороных, Пит снова заходит в вагон и тут же возвращается.
– Серебряный отказывается идти, сэр.
– Так заставь, – говорит Август.
– Нет-нет, ни в коем случае, – встревает Марлена, бросив на Августа сердитый взгляд, и, поднявшись по сходням, исчезает в вагоне.
Мы ждем снаружи, слушая страстные мольбы и пощелкивания языком. Через несколько минут она появляется в дверном проеме, ведя за собой арабского жеребца с серебряной гривой.
Шагая перед ним, Марлена что-то шепчет и цокает языком, а он вздымает голову и отступает вглубь вагона. Потом он спускается вслед за ней, сильно мотая головой, а под конец тянет ее назад с такой силой, что чуть ли не садится.
– Господи, Марлена, ты же говорила, что он лишь приболел, – удивляется Август.
Лицо Марлены становится мертвенно-бледным.
– Ну да, ему слегка нездоровилось. Но вчера все было не так плохо. Он уже несколько дней как прихрамывает, но не настолько же.
Марлена прищелкивает языком и тянет повод до тех пор, пока конь наконец не сходит на насыпь. Он стоит, изогнув спину от боли и пытаясь перенести весь свой вес на задние ноги. У меня аж душа уходит в пятки. Это же классическая ревматика.
– Как ты думаешь, что с ним? – спрашивает Август.
– Минуточку, – отвечаю я, хотя уверен на девяносто девять процентов. – У вас есть копытные клещи?
– Нет. У кузнеца есть. Может, послать Пита?
– Погодите. Возможно, я обойдусь.
Я сажусь на корточки у левой ноги коня и провожу по ней руками от холки до путового сустава. Конь даже не вздрагивает. Тогда я прикладываю ладонь к передней части копыта. Оно все горит. Большим и указательным пальцами измеряю пульс. Сердце у коня колотится со страшной силой.
– Вот черт, – говорю я.
– Что с ним? – спрашивает Марлена.
Выпрямившись, я протягиваю руку к копыту Серебряного. Но конь не отрывает ногу от земли.
– Давай-давай, дружок! – тяну я к себе его копыто.
Наконец он поднимает ногу. Подошва опухла и потемнела, по краю идет красная полоска. Я тут же опускаю копыто на землю.
– Конь у вас захромал.
– Боже праведный! – Марлена зажимает рот ладонью.
– Что? – переспрашивает Август. – Что с ним стряслось?
– Захромал, – повторяю я. – Так бывает, когда соединительная ткань между копытом и копытной костью разрушается, и копытная кость поворачивается в сторону подошвы.
– А теперь на нормальном человеческом языке. Дело плохо?
Я перевожу взгляд на Марлену, которая не отнимает ладони ото рта.
– Да.
– А вылечить сможешь?
– Надо укутать его потеплее и сделать так, чтобы он не касался ногами земли. И кормить только травой, а не овсом. И избавить от работы.
– Но вылечить-то сможешь?
Я медлю, вновь украдкой взглянув на Марлену.
– Не уверен.
Август глядит на Серебряного и недовольно пыхтит.
– Так, так, так, – гудит позади знакомый голос. – А вот и наш собственный звериный доктор!
Напоказ помахивая тростью с серебряным набалдашником, к нам приближается Дядюшка Эл в малиновом жилете и штанах в шахматную клетку. За ним тянется группка прихвостней.
– И что говорит наш коновал? Вылечил лошадку-то? – жизнерадостно спрашивает он, остановившись прямо передо мной.
– Не вполне, – отвечаю я.
– А в чем дело?
– Тут все ясно, он захромал, – поясняет Август.
– Он что? – повторяет Дядюшка Эл.
– Копыта не в порядке.
Наклонившись, Дядюшка Эл разглядывает копыта Серебряного.
– А по-моему, все с ними в порядке.
– Не все, – говорю я.
Он поворачивается ко мне:
– И что ты предлагаешь?
– Отправить его отдыхать и заменить овес на траву. Больше мы особо ничем не поможем.
– Об отдыхе даже не заикайся. Это же ведущая лошадь!
– Если заставить эту лошадь работать, копытная кость будет вертеться до тех пор, пока не проткнет подошву, и тогда мы его точно потеряем, – прямо заявляю я.
Дядюшка Эл моргает и смотрит на Марлену.
– И надолго он выйдет из строя?
Я медлю, тщательно взвешивая слова.
– Возможно, навсегда.
– Будьте вы прокляты! – орет он, вонзая трость в землю. – И где, черт возьми, я найду другую такую лошадку в разгар сезона?! – Он оглядывается на своих прихвостней.
Те пожимают плечами, бормочут и отводят глаза.
– Эх вы, балбесы! Зачем я только вас держу? Ладно, ты. – Он тычет пальцем в меня. – Ты принят. Вылечи эту лошадку. Плачу девять баксов в неделю. Отчитываться будешь перед Августом. Не вылечишь – уволен. Любое замечание – и тоже уволен. – Он подходит к Марлене и похлопывает ее по плечу. – Ну-ну, детка, – ласково говорит он, – не волнуйся. Якоб о нем позаботится. Август, пойди-ка принеси малютке завтрак. Нам пора в путь-дорогу.
Август вскидывает голову:
– Что значит «в путь-дорогу»?
– Ну, мы снимаемся, – отвечает Дядюшка Эл, неопределенно махнув рукой. – Движемся дальше.
– О чем это ты, черт возьми? Мы же только приехали! Даже еще толком не обустроились.
– Планы изменились, Август. Изменились.
Дядюшка Эл со свитой удаляется. Август глядит ему вслед, разинув рот.
По кухне ходят слухи.
– Пару недель назад здесь побывали «Братья Карсон». Собрали все сливки.
– Ха, – фыркает кто-то рядом, – обычно это наша работа!
У сковороды с омлетом:
– Власти прознали, что мы везем бухло. Будет облава.
– Облава будет, верно. Но не из-за бухла, а из-за стриптиза.
У котла с овсянкой:
– В том году Дядюшка Эл впарил шерифу поддельный чек, когда платил за место. Копы дали нам два часа, чтобы убраться восвояси.
